Dhûrum

Она часто видит его то тут, то там, на улицах Барад-Дура, столицы Мордора. Он всегда одинаков. Держится прямо — будто аршин проглотил. Всегда. Лицо его тоже одинаково — и тоже всегда. Бледное, с правильными чертами и плотно сжатыми губами. Одежда всегда чёрного цвета — даже когда он не облачён в военную форму Мордора. Странно, что повелитель Гортхауэр более всех остальных приблизил к себе именно этого человека. Сам Тёмный Властелин совсем не таков. Любит кроваво-красный цвет и блистающие драгоценности. Голову его украшает нарядный венец — всякий раз, когда Тёмному Властелину пожелается выйти «в люди». Он почти всегда рядом с повелителем. Она не понимает, почему. На празднествах он почти всегда стоит у стены. В застолье не участвует, горячительного не пьёт. Лишь иногда, когда отряд верных Кольценосцев особо настойчиво уговаривает его присесть с ними, он соглашается. Повелитель Гортхауэр не уговаривает его: сам он почти всегда занят празднеством. Тёмному Властелину нравятся праздники. Они ему по душе. Орки и люди Мордора видят это — и боготворят его ещё больше. Наверное, этого Гортхауэр и хотел всегда больше всего. Быть их богом. Он действительно их бог — их личный Эру, Моргот или кто ещё, как ни назови. В отличие от своего бледного молчаливого наместника. Его орки тоже боготворят. Но — по-другому.        Во время одного из таких празднеств она выходит на улицу, чтобы подышать. Дышать здесь по большому счёту особо нечем: воздух над столицей Мордора всегда невыносимо жарок и удушлив; особенно — в это время суток, после заката. В народе говорят, что грозно возвышающийся над Барад-Дуром Ородруин начинает особенно сильно нагреваться внутри именно после заката и от него расходится испарина. Она не знает, так ли это на самом деле. Она, одна из немногих уцелевших к этому времени людей-перевёртышей, обладающих сильнейшим даром превращения в гигантских пауков, не застала тех времён, когда предки их жили в лесах. Из которых их давным-давно изгнали «прекраснейшие и мудрейшие» эльфы. Всякий раз, когда она думает об этом, её руки начинают сжиматься в кулаки. Но от мысли о том, сколько эльфов убили в своё время пауки-перевёртыши и сколько убил (и ещё убьёт!) её прекрасный и обожаемый Мордор, ей становится намного лучше. Всякий раз, когда Тёмному Властелину требуются добровольцы для наиболее жестоких и изощрённых пыток эльфов, она вызывается в первых рядах. В народе о ней давно ходят слухи, будто она поедает эльфийскую плоть. Она всякий раз смеётся над этим. Для неё мясо эльфов тошнотворно. Она ни за что не стала бы его употреблять. Умерших пленников она по обыкновению скармливает варгам. Те всякий раз будто с цепи срываются, едва учуяв запах отрубленных эльфийских конечностей и распотрошённых тел. Нет, не тел. Туш. Она предпочитает называть это именно так. От этих мыслей ей вдруг становится противно. Очень противно. Почти тошнотворно. Как же низко она пала. Даже для перевёртыша. Как ни крути, она человек. Человеку негоже опускаться до низменных орочьих инстинктов. Пусть и такому, как она. Она снова хмурится от этих мыслей, когда вдруг совсем рядом слышатся шаги. Она резко оборачивается, и взгляд её упирается в высокую мощную фигуру. — Шакх Назгул, — говорит она, склоняясь в лёгком поклоне и отчаянно силясь ничем не выдать удивления. — Шелоб, — он кивает в ответ. Во взгляде его светлых глаз вдруг появляется некая заинтересованность. — Почему ты не там? — кивком головы он указывает на вход в чертог. — Веселье в самом разгаре. — А ты? — внезапно для самой себя отвечает она, поражаясь собственной дерзости. Он вновь окидывает её взглядом, затем легко усмехается. — Празднества навевают на меня тоску, — отвечает он наконец. И, немного помолчав, добавляет: — Но повелителю Гортхауэру они очень по душе, оттого мне приходится… присутствовать. — Так всегда было? — спрашивает Шелоб. Ей отчего-то вдруг делается радостно от того, что «Шакх Назгул», как к нему принято обращаться в Барад-Дуре, говорит с ней. — Я имею в виду, что… тебе всегда они виделись тоскливыми? Он кивает. — Да, — говорит он, — да. Ещё до Мордора. Она улыбается уголками губ. — И как ты выходил из положения? — интересуется она. Он недоумённо смотрит на неё, и Шелоб быстро поясняет: — Ты был одним из главных военачальников, как я слышала. Притом, довольно высокого рода. Потому я решила, что твоё присутствие там, как и здесь, у нас… — Я не ходил на них, — перебивает он и смотрит ей в глаза. После чего добавляет: — Я никогда не ходил на празднества. — Тебе было это дозволено? — интересуется в ответ Шелоб, и теперь улыбается уже он. Легко, едва заметно, одними уголками губ. — О да, дозволено, мне никто не возражал. Ведь обо мне ходили страшные слухи, — отвечает он — явно польщённый её интересом. — Какие? — Шелоб уже знает ответ, но ей отчего-то не хочется, чтобы этот разговор прекращался. — Что я могу убить без единого касания, — говорит он, и Шелоб снова понимающе кивает. — А это так? — спрашивает она. Он усмехается: — А ты как думаешь? Шелоб возвращает усмешку. Она думает именно так, как есть. Шакх Назгул — Хэлкар, так его зовут; звучание имени этого напоминает лёд, ровно как и он сам, — страшный человек, и в Барад-Дуре его боятся едва ли не больше, чем Тёмного Властелина Гортхауэра. О нём ходят разные слухи: говорят, что он знает больше ядов, чем кто бы то ни было в Средиземье; говорят, что он обладает силой воскрешать мёртвых и подчинять их своей воле; говорят, что он способен внушить любому смертному дикий, всепоглощающий страх, едва взглянув на него; говорят, что этим самым взглядом он способен заставить упасть замертво. Впрочем, возможно, не все из этих слухов правда. О ней самой вон говорят, что она де поедает убитых пленных эльфов. Шелоб едва заметно улыбается от этих мыслей. Он тут же замечает это. — Неужто мой вопрос рассмешил тебя? — хмурится он, и она немедленно возражает ему: — Никак нет, Шакх Назгул. — Хэлкар. Пожалуйста. — Но, Шакх Назгул, я просто выказываю почтение… — Я настаиваю, — говорит он. И отчего-то в этот момент голос его не кажется ей ледяным.        Пару дней спустя она вновь сталкивается с ним — на этот раз на площади у главной башни, где она пытается обучить взвод орков правильно маршировать. — Чётче отдавай команды, — говорит он, представ перед ней. На нём военная форма Мордора, на поясе — тяжёлый двуручный меч; тяжёлый, должно быть, настолько, что поднять его способен только человек недюжинной физической силы. Во время очередного праздничного представления, в ходе которого лучшие воины Мордора демонстрировали свои военные умения (представления эти Шакх Назгул... Хэлкар, в отличие от застолий, явно любил и всякий раз наблюдал за соревнованиями людей и орков с нескрываемым интересом), Шелоб как-то увидела, как он управляется с кистенём. Кистень был огромным — таким, что им с одного удара можно было снести пару-тройку крепких воинов, так что, должно быть, тяжёлый двуручник для него — всё равно, что для неё, Шелоб, иголка какая. — Шакх Назгул, — приветствует она его, поклонившись. Орки тут же, словно по приказу, опускаются на одно колено, склонив свои большие несуразные головы. — Вольно, — командует он им. И, обращаясь к ней, тихо добавляет: — Ты слышала, что я сказал? — Да. Слышала. Но в каком смысле «чётче»? Он подходит к ней почти вплотную. — Орки хорошо умеют выполнять команды, но плохо умеют думать, — говорит он — едва слышно, так, чтобы разобрать могла только она. — Допустим, если прямо перед ними будет дерево и ты не скомандуешь «направо» или «налево», они дружно пойдут в дерево. Оттого стоит повелевать каждым их шагом. Каждым их чихом, если хочешь. Шелоб понимает, о чём он. От того, что она не додумалась до этого сама, ей вдруг становится обидно. Обидно не на него — на себя. Какая же она иногда глупая! — Благодарю, Шакх Назгул, — быстро произносит она. — Я просил обращаться ко мне по имени. — Кажется, ты не просил, а приказывал. — Вот именно, — соглашается он. В этот момент Шелоб видит, что орки таращатся на них, и сурово смотрит в ответ. Ей хочется сказать им что-нибудь грубое, но она сдерживается. Отчего-то ей кажется, что Шакх Назгул не одобрит подобное.        Ещё после пары-тройки подобных коротких разговоров Шелоб вдруг начинает ловить себя на мысли, что время от времени наблюдает за ним. Нет, не «время от времени»; она наблюдает за ним всякий раз, стоит Хэлкару — она уже почти приучила себя в мыслях называть его так — оказаться в её поле зрения. Он держит меч в левой руке — как и Тёмный Властелин. Шелоб слышала неоднократно, что леворукие издавна считаются у «светлых» народов приспешниками Тьмы (глупцы, запуганные и затравленные суеверные глупцы, рука — это всего лишь рука, разве не самому человеку или другому существу дозволено решать, на чьей он стороне?) Кистень он также берёт в левую, если в ней нет меча. Щитом не пользуется — никогда. Так, словно он ему мешает, или… …или как будто щитом ему пользоваться стыдно. Один раз, когда им случается вновь заговорить, Шелоб напрямую спрашивает его об этом. Он тут же кивает в ответ — почти радостно, явно удовлетворённый её догадкой. — Ты права, — говорит он. — Щит и впрямь кажется мне чем-то постыдным. Я бы даже сказал — унизительным. Она нарочито небрежно пожимает плечами. — Но ведь он всего лишь средство обороны, Хэлкар, — отвечает она, подмечая под себя, что то, что она назвала его «Хэлкар», ему явно показалось приятным. Как и то, что она — пускай и мягко — возразила ему. Он любит, когда ему возражают. Когда не боятся возражать. Это вызывает у него уважение. А Шелоб отчего-то очень хочется, чтобы он её уважал. Один из Кольценосцев, истерлинг Кхамул, пользуется его особым расположением — сравнимым, должно быть, лишь с его чувствами к Тёмному Властелину. Шелоб поняла это, когда однажды в разгар очередного празднества она, взглядом не найдя Хэлкара в зале, вышла на улицу, и от того, что она там увидела, всё её существо наполнила глухая бессильная злоба. Хэлкар стоял чуть поодаль от башни, вместе с истерлингом Кхамулом, лицо его — обычно столь бесстрастное — в это мгновение таким совершенно не было. Кхамул что-то рассказывал ему в своей обычной истерлинговской пылкой манере, размахивая руками и время от времени по-дружески касаясь его плеча, а непоколебимый Шакх Назгул слушал его и улыбался. Кажется, он даже рассмеялся — этого Шелоб уже не видела. Резко развернувшись, она пошла прочь, пока эти двое не заметили её. Пальцы её помимо воли легли тогда на рукоять кинжала, и Шелоб испытала страстное желание выпустить этой истерлинговской свинье кишки. Он так говорит и смеётся с ним, оттого, что они оба — мужчины. С нею — женщиной — он никогда не встанет вровень, как бы сильна она ни была и какие бы жуткие слухи ни ходили о ней в Барад-Дуре. Воспоминания об увиденном вновь заставляют Шелоб разозлиться, и, когда его голос возвращает её к реальности, она едва успевает сдержать свои внезапно нахлынувшие чувства. — Средство обороны… — задумчиво произносит он. — Да, — быстро кивает она, силясь, чтобы он не заметил её смятения. — Да. Средство обороны. Щит — это средство обороны. Разве не так? — Так, — соглашается он. — Однако хотел бы я посмотреть на того, кто сумеет подойти ко мне столь близко, чтобы он мне понадобился, — он произносит эти слова, внимательно наблюдая за ней. Окончательно взяв себя наконец в руки, Шелоб легко усмехается. — Ты очень самонадеян, Шакх Назгул, — говорит она. Сейчас она называет его «Шакх Назгул» в форме шутки, будто дразня. Он понимает это. Ему это явно нравится. Она понимает это по его глазам. — А ты очень отчаянна, если осмеливаешься говорить мне такие вещи, — отвечает он — тоже будто дразня. — Мне стоит тебя бояться, Шакх Назгул? — А мне тебя? Она тихо смеётся: — Меня-то отчего? — Я слышал, ты владеешь особой магией ядов, — говорит он, понизив голос. — Яд, который ты используешь, в зависимости от дозы может или убить жертву, или полностью обездвижить, оставив, тем не менее, в сознании. Это довольно опасное умение, Шелоб. — Моим ядам далеко до твоих, Шакх Назгул, — отвечает она, вновь усмехаясь. После чего добавляет: — Спасибо, что не упомянул то, что я якобы жру эльфов. — Я никогда в это не верил, — тихо произносит он. — Да ну! — восклицает Шелоб. Эта игра увлекает её всё больше и больше. — Скажи ещё, что не верил и в пожирание орков! Он качает головой, улыбаясь одними губами. — И даже в пожирание гоблинов, — говорит он. Она смотрит ему в глаза — неприлично долго. Он замечает это. Разумеется, замечает. — Мой яд в небольших количествах может вызвать чрезвычайно приятные ощущения, — произносит она, понижая голос. — Некоторые яды и впрямь обладают такими свойствами, — отвечает он. — Особенно магические. — Мой яд вообще особенный, — говорит она. Он явно хочет узнать о её яде побольше — особенно в той части, что касается приятных ощущений, но в этот момент его окликает один из Кольценосцев, и Хэлкар, извинившись, покидает её. Шелоб ловит себя на мысли, что снова злится. Сейчас ей от души хочется всадить этому Кольценосцу смертельную дозу яда. К счастью, на этот раз это не Кхамул — того бы Шелоб уж точно возжелала бы выпотрошить, как курицу.        Любовь Тёмного Властелина к пышным празднествам играет Шелоб на руку: теперь во время каждого из них она старается улучить момент, чтобы поговорить с ним. Он всякий раз рад ей. Искренне рад. Иногда он даже заводит разговор сам — совсем как в тот, самый первый раз. Кхамул, которого Шелоб в глубине своей души уже мнит личным врагом (мнит — но при этом готова терпеть, ведь он его выбрал!), по счастью любит празднества и застолья, оттого практически не представляет для неё опасности. Кажется, Шелоб тоже их полюбила. Но только лишь потому, что каждое из них — её шанс. Во время одного из застолий она не находит его на улице, и чувство жгучей растерянности наполняет её сердце. В зале, где проходит празднество, его точно нет, наверняка: Шелоб прошла эту залу вдоль и поперёк. Хэлкара она нигде не нашла. Она в смятении бредёт по тёмному коридору главной башни, когда вдруг замечает свет в одной из отдалённых комнат башни. Вряд ли кто-то другой мог бы находиться в ней в самый разгар застолья. Она подходит к двери и осторожно приоткрывает её. Хэлкар действительно там. Перед ним стоит свеча. Он читает книгу. — Что ты читаешь? — вместо приветствия интересуется она. Он жестом приглашает её войти. — Какая-то дрянь про Валар, — отвечает он. — Ты хорошо разбираешься в этих бреднях? — Я нуменорец, забыла? Меня этому учили. — Как так случилось, что ему удалось уговорить тебя? — тихо произносит она, подходя к нему настолько близко, насколько это вообще возможно. — Ты о повелителе Гортхауэре? — Да. — Он показал мне… много чего, — Хэлкар откладывает книгу и внимательно смотрит на неё. — Ты хочешь мне что-то сказать? Или случайно наткнулась на свет, слоняясь по тёмным коридорам? Она хочет что-то ответить, что-то очень глупое, мол, да, он прав, она просто слонялась по коридору, но в последний момент передумывает. Его длинные белые волосы — не просто светлые и не седые, а именно белые — небрежно собраны и перехвачены чёрной лентой. Шелоб касается их кончиками пальцев. — Ты позволишь? — тихо спрашивает она. — Позволю — что? — Твои волосы… я хочу их заплести. Он кажется несколько удивлённым её откровенной наглостью, но при этом совершенно не разгневанным. Кажется, ему наоборот это по душе. — Хорошо, — говорит он, — заплетай. Шелоб извлекает из кармана небольшой костяной гребень с частыми зубьями и запускает в его волосы. Он тут же запрокидывает голову, подставляясь её рукам. Ему нравится, как гребень касается его головы — как и её пальцы. Его волосы жёсткие на ощупь. Очень жёсткие. Шелоб где-то слышала, что по волосам де можно определить натуру. Должно быть, это действительно так. Она откладывает гребень. Её пальцы начинают быстро и аккуратно сплетать длинные белые волосы в косу — крепкую, но не слишком тугую. Она не хочет, чтобы ему было неприятно. Шелоб нравится плести. Как ни крути, она — паук. Но отчего-то ей кажется, что эти волосы ей бы понравилось плести, даже будь она обычным человеком. — Твои волосы… они необычного цвета… — тихо произносит она, начиная вплетать в косу чёрную ленту. — Говорят, у моей матери были такие, — тут же отзывается он. — Говорят? — Да. Я её не помню. Точнее сказать, я её даже не видел. — Она умерла, когда ты был ребёнком? — Она умерла во время моего рождения, — отвечает он. — Все говорили, что это я убил её. А некоторые — ещё и что её покарали Валар. — Валар? — Да. Она занималась чёрной магией. Об этом многие болтали, но никто не знал наверняка. Когда она умерла, поговаривали, что Валар покарали её за нарушение запрета на проведение некоторых магических обрядов — тех, что обычно кличут чёрными, — Шелоб вяжет финальный узелок на ленте и он, понимая, что её работа окончена, тут же поворачивается к ней. — Я нашёл её записи, когда вырос. Там было много интересного. В особенности — о магических ядах. Она неплохо в этом разбиралась. Он касается рукой заплетённой косы, и Шелоб тут же подаёт ему зеркало. — Нравится? — спрашивает она, пока он с интересом разглядывает своё отражение. Наконец он переводит взгляд на неё. — Мне следует прибегать к твоей помощи перед сражениями, — отвечает он. — Удобно для боя. Она тихо смеётся: — К твоим услугам, если понадоблюсь. — Кстати, — взгляд его вдруг делается откровенно заинтересованным, и Шелоб силится понять, о чём он станет говорить сейчас, — помнится, ты говорила мне о своём яде. О нём и его некоторых свойствах… — Говорила, — тут же отвечает она. Сердце её начинает неистово колотиться. — Я хочу попробовать, — немедленно заявляет он. — Откуда такое желание? — спрашивает она. Он тихо смеётся: — Шелоб, я испытал на себе практически все известные мне магические яды — в малых дозах, разумеется. Мне всякий раз хотелось ощутить на себе, как они работают. Но с твоим ядом, — он едва заметно улыбается — одними губами, — мне пока что иметь дела не приходилось. Я готов. Она наклоняется к нему. — Для этого мне придётся пустить его тебе в кровь, — говорит она. — Ты будешь превращаться в паука? — он смотрит на неё с нескрываемым интересом. — Не совсем. То есть — не до конца. Мне нужны только мои ядовитые зубы. Он откидывается на спинку стула, продолжая смотреть на неё. — Какая часть моего тела нужна тебе? — усмехается он. Она возвращает взгляд: — Шея. Так яд быстрее достигнет твоей головы. Он окидывает её взглядом, и наконец их глаза встречаются. — Ты точно не имеешь цели убить меня, кровожадная женщина-перевёртыш? — насмешливо спрашивает он, и она тут же качает головой: — Ни в коем случае, Шакх Назгул. Он откидывает голову на спинку стула, подставляя шею. — Давай, — говорит он. Шелоб встаёт справа от него. — Закрой глаза, — говорит она. — Не смотри на меня сейчас. Это… это некрасиво. К её удивлению, он немедленно подчиняется. Закрывает глаза. Она делает над собой усилие и чувствует, как её лицо начинает меняться. Из-под человеческих челюстей с хрустом прорываются другие, паучьи. Она наклоняется к нему, и два длинных загнутых заострённых зуба вонзаются в его шею. Шелоб знает, сколько яда нужно впустить. Знает — но не может справиться с искушением. Не может — и оттого впускает немного больше яда, чем следовало бы. Он вздрагивает и резко втягивает воздух. Шелоб понимает, почему. Она знает, что это больно. Его глаза всё ещё закрыты, и Шелоб спешно втягивает паучьи челюсти. Уже через пару мгновений её лицо обретает обычный человеческий вид. — Всё, — говорит она. Он открывает глаза. Они кажутся темнее, чем обычно. — Прости, мне пришлось сделать тебе больно, — говорит она. Он смотрит на неё этими своими непривычными потемневшими глазами. Они подёрнуты поволокой. — Жаль, ты не позволила мне смотреть, — говорит она, и Шелоб тут же резко качает головой. — Не вздумай, это выглядит отвратительно, — быстро произносит она. Он продолжает смотреть на неё. Его дыхание кажется частым. — Ты ведь этого и хотела, да? — спрашивает он, и в этот момент Шелоб вдруг становится страшно. Дурманящее действие её яда он ощутил сейчас сполна. В этом она не сомневается. Ощутил — и понял. — Чего? — тихо произносит она. Хотя прекрасно знает ответ. Он берёт её за руку. Сжимает её в своей — так сильно, что ей кажется, ещё немного — и кости её захрустят. — Если я позволю себе тебя коснуться, я стану убивать каждого, кто посмеет сделать это после меня, — быстро проговаривает он. Глаза его становятся ещё темнее. — И даже того, кто осмелится всего лишь подумать об этом. Один взгляд в твою сторону — и наутро этого смельчака найдут в какой-нибудь канаве, — он тихо смеётся. — Если вообще найдут. — По… почему? — тихо проговаривает она. Пальцы их переплетаются, кровь стучит в висках. — Потому что я не делюсь. Его «не делюсь» бьёт ей в голову — подобному тому, как в его голову сейчас бьёт её яд. Она наклоняется к нему и, будто в агонии, припадает к его губам. Его губы холодные, если не сказать — ледяные. Но он отвечает ей. Отвечает, сжимая её в своих объятиях так сильно, что в какой-то миг Шелоб начинает казаться, будто он сейчас раздавит её. — Твоё человеческое тело очень красиво, — шепчет он, оторвавшись наконец от её губ. — Покажешь мне своё? — она смотрит ему в глаза; они всё такие же тёмные, будто до краёв наполненные её дурманящим ядом. — Или обнажишь только одну его часть, как большинство мужчин? Его пальцы ложатся на её шею и крепко обхватывают её. Сильно, властно — но пока ещё не удушающе. — Ещё одно слово о каких-то «мужчинах» — и я тебе шею сверну, — говорит он, и от этих слов жар охватывает всё её тело. — Хорошо, — выдыхает она. — Прости. Ни слова. Только… покажи мне… пожалуйста… Его рука ослабляет хватку, после чего, пару раз огладив её шею, спускается к её груди. На его шее, на месте её укуса она вдруг замечает уже засохшую струйку крови. Ей вдруг становится жаль, что она не слизала её раньше. Теперь уже поздно. — Такие, как ты, действительно убивают мужчин после соития? — шепчет ей он. Она в ответ тихо смеётся. — Проверишь? — Рискну. За окном — удушающий ночной Барад-Дур, воздух которого, должно быть, снова нагрел раскалившийся внутри Ородруин, и Шелоб вдруг думает о том, что думают Валар, о которых написано в книге, о таких, как они… …и о том, что следует запереть дверь.        Пару дней спустя, когда она вновь таращится на стоящего поодаль Хэлкара, который разговаривает с Кхамулом (паршивый истерлинг только и способен что заставлять людей и эльфов прочищать кровью и зловонием свои мерзкие кишки), кто-то вдруг окликает её. Повернувшись, Шелоб видит, что перед ней стоит сам повелитель Гортхауэр, Тёмный Властелин. — Мой повелитель, — говорит она, кланяясь. Гортхауэр легко, едва заметно усмехается. — Dhûrum, — говорит он. Шелоб знает это слово. Она хорошо владеет чёрным наречением. Как знает она и то, что повелителю Гортхауэру нравится говорить именно на нём. «Язык Мордора». Так он его называет. — Что ты имеешь в виду, мой повелитель? — интересуется она, и вправду не понимая — это было утверждение или вопрос. — Ты умеешь грамотно расставлять сети, — отвечает ей Гортхауэр. После чего добавляет: — Но отчего-то думаешь, что это — твоя тайна. И не только ты, — он тихо смеётся. — Вы все иногда такие смешные. — Прости, мой повелитель, но я не понимаю… Гортхауэр смотрит на неё своими огненно-янтарными очами. — Я вижу каждого из вас насквозь, — говорит он и снова усмехается. — Впрочем, ладно. Считай, что это dhûrum, командующая Шелоб, — он легко хлопает её по плечу. — Я, ежели что, ничего не имею против. Развлекайтесь. Он покидает её быстрее, чем Шелоб успевает сообразить, что ответить ему. Кажется, воздух Барад-Дура вновь начинает раскаляться.