Le sapin montrera la voie

Кладбище Аояма было пустым пятном жухлой зелени в бетонном районе Сибуя. Могилы теснились на клочке земли и норовили налезть друг на друга. Но все равно держали напряженное молчание. Они молчали о жизни людей. Молчали о последних минутах их существования, молчали о душераздирающих криках боли на смертном одре, охватившим улицы. Молчали осевшим пеплом, молчали горелыми телами и горьким дымом. Кремация сразу на месте. Идти вдоль погребенного человеческого праха было тяжело. Тяжело было понимать причину их гибели. Быть причастным к ней. Видеть рядами каменные плиты с одной датой в конце. Незнакомые друг другу теснились плечом к плечу, головой к ногам. Неприятное чувство. Но вот ты видишь дерево пихты. Уже окрепшее на новом месте, тянущееся вверх к солнцу на когда-то горелой и мертвой почве. Как быстро летит время: кажется, что все закончилось несколько месяцев назад, но на деле прошло уже три года. Три чертовых года пролетело в мгновение ока, а душевные раны так и не желают затягиваться. Лишь пластырь-отрешенность скрывает их. Стоишь с пустотой в голове и просто смотришь. Там, под землей, всего в метре от тебя лежит его тело и душа. Его мысли и мечты. Его слезы и улыбки. Весь он когда-то видимый тебе. И ты жалеешь, что не посмотрел на него лишний раз, не положил руку на плечо, не поинтересовался мнением на счет «глупости» с его же слов. Не противился его просьбе быть рядом, и в итоге сыграть роль палача. Как эпилог существования «вас» — он там, а ты тут. И оба одиноки. К горлу подбирается ком горечи и отчаяния. Здесь ты вспоминаешь все ужасы прошлого. Здесь ты лишен кожи. Уязвим наедине с погребальной плитой и своими мыслями. — Сэмпай, что это был за человек?— наивно спросит темноволосое чудо. Будет смотреть в спину с легкой виной. — Фушигуро Мэгуми. Шаман первого класса. Бывший глава клана Зенин. Бывший сосуд Двуликого,— вспоминать его имени не хочется, — Фушигуро — первый мой товарищ и друг, каких больше не найти. Он стоял во главе всех тех людей, которые были против моей скорой казни… сам себя этим и проклял. В ответ молчание. Громкое, сочувствующее и виноватое. Слишком личная информация. Слишком личное место для таких откровений. Слишком. Все было «слишком». Слишком рано, слишком быстро, слишком больно. Букет белой азалии аккуратно стоит в замшелой вазе, ветки розмарина оберегают нежные лепестки по краям. Последнее мгновение наедине со своим одиночеством. Последние сиплые вздохи с привкусом крови. — Пойдем, здесь мы закончили,— отворачиваться страшно. Страшно терять нити прошлого, которые стараешься оборвать. Страшно забывать тех, с кем смерть сплотила до конца жизни. Но время идет, ветви пихты покачиваются на ветру и направляют вперед.