Призраки счастья

Она была мгновениями непередаваемого счастья, любви и уюта. В памяти остались ее мягкие золотистые локоны, ее нежный смех, ее теплые светлые глаза цвета ясного неба, обрамлённые лучиками едва заметных морщинок. Ее тонкие аккуратные пальцы перебирали клавиши старинного рояля, ее нежный голос разливался по комнате, сливаясь с нотами инструмента. Ее руки трепетно держали книги, а глаза нетерпеливо скользили по мелким строкам. Ее стройное тело изящно кружилось в одной ей известном рисунке незамысловатого танца. Она… Она была в крохотном окошке, сквозь которое виднелся кусочек грозового неба. Она была в темноте холодных коридоров. Она была везде, принося крохи тепла. За время заключения Антонин не видел ее ни разу. Наяву. Лишь в видениях и, кажется, галлюцинациях. Она не приходила. Она удерживала в Антонине крохи разума и при этом сводила с ума. Август Руквуд, сидевшей в соседней камере, слышал, каждую ночь ее имя, произносимое в бреду, слышал каждый день обращения к ней, произносимые с надеждой, что она услышит. — Она не придет, Тони, — каждый раз повторял Август, пытаясь достучаться до друга, — она не услышит. А в ответ только одно. Ее имя, просьбы о прощении и мольбы о встрече. Постоянно, бесконечно. Остальные Пожиратели, сидевшие на том же этаже, закрывали уши, пытаясь отгородиться от такого жалкого голоса всегда жёсткого и стойкого человека. Пытались не слышать и не слушать, ведь каждое слово с корнями вырывало кусочки надежды и жажды жизни. — Прекрати, Долохов, — просил Амикус Кэрроу. Тихо скулила Алекто. — Помолчи хоть минуту, — шипел Рабастан Лестрейндж. Рудольфус молча зажимал уши и зажмуривал глаза. — Заткнись, заткнись, заткнись, — кричала Беллатрикс, мечась по собственной камере. Барти Крауч безэмоционально бил рукой о стену, будто бы пытаясь найти путь на свободу. — Прости меня, прости, — шептал Антонин, даже не зная, за что просит прощения. За что ему видится ее образ в каждом проплывающем облаке, в каменной кладке стен, в притягательной тьме коридора… — Заткнись, заткнись. Закрой рот! А Август, уже оставив надежду, все повторял и повторял: — Она не придет, Тони. Не придет. Ведь просто не мог сказать другу то, что сведёт его с ума окончательно. Не мог даже единожды произнести, что он видел. Видел, как златоволосая фигура качается от оглушающего заклятия, падает на угол столика, где стоял ее любимый чайный сервиз… Видел, как белый ковер пропитывается алой кровью, как стекленеют когда-то яркие, полные жизни голубые глаза. — Она не придет, Тони. — Прости, прости, прости.