окклюзия солнца.

Луна имела две стороны: светлую и тёмную. Светлую, что своей красотой завораживала простой люд, что направляла усталых путников как извечный ориентир. Была верной подругой одиноких скитальцев, утративших прелесть жизни, обнимала их своими холодными руками и успокаивала, убаюкивала, будто бы давала советы. Тёмную, что скрывала самые гнусные тайны человека, ужасные преступления и злодеяния, что в сознании всегда означала что-то плохое, страшное. Ночь всегда была для него другом, хотя он мог по праву считаться её хозяином, но тьма успокаивала и защищала, обнимала за плечи, с которых чуть слезла лёгкая накидка, была для его сказок единственной аудиторией. Он да, присыпанное блестящей пудрой крошечных звёздочек, бесконечное небесное полотно, и конечно бриллиант ночной мглы – красавица луна. Юсон является луной, точнее божеством, что поднимает её на небо каждую ночь, но он был слишком повязан с этой небольшой сферой на расшитой звёздами подушечкой, что по праву считал их неделимым организмом. Кто он без луны? Что луна без него? Свою работу Юсон не считал уж очень тяжкой в сравнении с другими богами, Сынбо, например, их главенствующее божество, управлял всем живым, самим временем, но она была чрезвычайно важна, ведь не было бы ночи – всякому существу в мире пришла смерть. На закате бог поднимался на ужасно высокую башню, шаги его были неторопливыми, неизменными за тысячелетия, цокая каблучками хрустальных туфель по камню винтовой лестницы и тихо звеня бесчисленным множеством колец да браслетов и серёг, поддерживая излишне длинные полы шёлковых одеяний глубокого цвета сапфира. А после изящно проходил к небольшой платформе, на которой и располагалась подушка. Чтобы поднять эту сферу Юсон отдавал часть своей энергии, прикасаясь губами холодной гладкой поверхности, и тогда она плавно летела ввысь, чтобы сопровождать потерянных путников, мерзавцев в их бесчеловечных злодеяниях и всех тех, кто нуждался в темном крове. Луна была красива для смертных, да и её бог считал точно так же: манящая и успокаивающая, аккуратное свечение, не слишком яркое и ослепительное, как звёзды, когда их видишь вблизи, она так же и цвета меняла от нежно-розового до фиолетового, голубого и ярко-оранжевого, почти красного. Но остальные боги в один голос утверждали, что прекрасней лунного божества нет никого на этом свете, говорили все, не только боги любви и красоты, однако Юсон не слишком часто это слышал. Он был очень далёк от других богов, всегда одинокий и печальный, что царствует лишь тогда, когда сладко спят. А днём набирается сил уже он сам, пока другие божества то, ль простые смертные проводят вместе время, веселятся и предаются праздной страсти или наоборот погружены в великие думы, затевают войны, утопая в пожарах гнева, они трудятся чтобы получить урожай, учатся чему-то новому… Это чувство сжимает его грудь, стискивает своими грязными и сильными руками, заставляя пробуждаться плохим мыслям. Зависть. Он завидует, он так завидует жильцам дня, кто не вынужден в одиночестве сидеть и наблюдать за луной, чтобы та вовремя села и встала, кто не сдерживает все кошмары, страдая от этого сам, кто волен делать что желает душа. Юсон в очередной раз касается губами почти полной луны, с легкой улыбкой проводя по своим волосам, что пока что кристально белы и слегка поблескивают при её свете, отмечая что они снова выросли до плеч и теперь их можно завязывать в элегантный хвост на макушке. Сфера устремляется в ночное пространство, а его хозяин – на крошечные качели, рассчитанные на одного, чтобы окунуться в свои глубокие и печальные думы, коротать время жалостью к своему бренному существованию. Хотя, делая это постоянно, становится попросту скучно, слова повторяют друг друга, ничего нового он не может придумать, ведь жизнь его такая же однообразная и унылая. Иногда он рассказывает ночи сказки – истории, придуманные им же, приукрашенные чужие кошмары, крошечные наблюдения о других богах в их слишком редкие и непродуктивные встречи тоже становятся материалом для повестей. Особенно любил Юсон узнавать что-либо про, повязанных любовью, Ёнджуна, Сонхо и его супруга Сынбо, он всегда был очарован их поведением, их существом. Одной ночью, когда на небе появлялось созвездие Персея, Сонхо – бог любви, создал самую яркую там звезду Алголь, что мигает, становясь то ярче, то, тусклее точно сердце в груди бьётся, как подарок преданности мужу. Звёзды, они почти вечны, как и любовь, поэтому это был прекраснейший из всех даров, что преподносились Сынбо. Однако любви для целой частички небесного пространства требовалось слишком много, и Сонхо по окончании работы бесчувственный упал в крепкие руки его Ёнджуна, что тут же оставил лёгкое прикосновение губ на шее, отдавая часть данной ему энергии. Он был как сосуд для любви, отдавая её в произведения искусства, или возвращая назад хозяину, ведь впитать полностью не мог – слишком много, слишком похожи. С Сонхо, уже очнувшимся, но сонным, ушёл Ёнджун в их общую обитель, в их общую кровать, а Юсон оставалось только смотреть на новую звезду. Ему нравилось придумывать сказки именно про них, про любовь, и рассказывать их с печальной улыбкой. Радость за их крепкий и счастливый союз была не совсем искренней, но никто, кроме ночи, не узнаёт об этом. Никто не узнает что иногда на месте любовников он представляет себя и солнечного бога, что живут так же в мире и любви, не зная расставания. Было бы славно иметь бога звёзд, разделять с ним тоскливые ночи, дарить свою энергию, говорить долго и так же уносить на руках, но такой бог ещё не был рожден на свет. Боги появляются лишь от веры людей либо, гораздо реже, от союза энергий и сил других божеств: людям не нужен был божок звёзд, когда у них был красавец Юсон, а рождение… Для звёзд нужны были Луна и Солнце, и они действительно любили друг друга, но оставаться вместе не могли, сама вселенная была против их. Бог Солнца – Донщик. И Юсон влюблён в него без памяти и здравого смысла, влюблён даже когда они видятся лишь пару минут на рассвете и закате, пока другой едет поднимать или опускать небесное светило, влюблён так безнадежно, но так сильно. Он так хочет быть счастливым, быть с солнечным божеством, греться в его теплых объятьях, чувствовать жаркие поцелуи, хочет быть рядом, но обречён на одиночество под ночным небом. Ветер, что был достаточно частым гостем Юсона, сегодня словно пытался развеселить грустного бога: то своей невидимой лёгкой рукой проведёт по белоснежным волосам, щекотливо убирая пряди с прекрасного лица, то трепыхает полы юбок и накидок, вынуждая юношу невольно улыбнуться. Всё же сама природа любила бога, любила что он охраняет её отдых. Однако холодный ветер явился Юсону не просто так, ведь ветра сопровождали золотую колесницу, на которой летел, раскрашивая небо акварельными пятнами всех тёплых оттенков, что только знает мир, Рассвет, напоминать что его время кончается и луна может уйти на отдых. Но сегодня был необычно весел тот, кто обычно холоден с лунным божеством, он желает доброго утра и притормаживает у башни: — Не забыли ли вы, что день лунного затмения наступил, верно? Сегодня придётся задержаться, — и мчит прочь, ведь небо такое большое, и подготовить нужно каждый кусочек пространственной материи. И Юсон ведь действительно запамятовал, скорбными мыслями занятый, и не вспомнил про долгожданную встречу с любимым. Настоящую встречу, не мимолётные взгляды в чужую спину или профиль лица, удаляющийся так стремительно и скоро, что не остаётся и надежды рассмотреть получше его самого. Настоящую встречу, где они смогут коснуться друг друга, дать немного противоположной энергии для восстановления баланса в телах каждого, они смогут обмолвиться парой слов – для иного бога или человека это было бы ничтожно мало, но для них солнечное затмение - самое великое счастье, эти крошечные знаки внимания -самыми кричащими о любви и о печали в сердцах. Юсон встрепенулся, хоть и до этого, убаюканный ветром, практически засыпал, и забрал с неба опускающуюся Луну, нашептав ей что скоро она снова будет высоко в небе, такая красивая и гордая. К его башне подлетела золотая колесница, позади Рассвета-Джихуна стоял он, облаченный в злато на шелках одежд, что привлекательно поблескивало в утреннем свете нового дня, Донщик, его привычно рыжие волосы красиво обрамляли поддетые едва сдерживаемой улыбой глаза. — Здравствуй, Луна, — шепнул бог, подав руку Юсону, чтобы тот забрался в колесницу и Джихун увёз их в Солнечные покои, где они проведут время до церемонии затмения. Ночное божество тоже слегка улыбнулся, держа за руку Донщика, даже стоя на твёрдой поверхности, — Здравствуй, Солнце, — повторив шёпот, произнёс Юсон, открывая огромные двери спальни другого бога. Это было не менее гигантское помещение, всё залитое тёплым светом, искрящееся и приветливое, из золота и других материалов исключено тонов утренней зари, от жёлтого до красного, здесь было так хорошо и спокойно, в отличие от мрачных и холодных покой Лунного бога, что хотелось просто лечь на кровать и раствориться в шелках. Стать одним целым с интерьером помещения, лишь бы только быть с Донщиком, не быть одному, — Доброе утро, — Доброе утро, моя Луна — Солнечный бог подходит ближе к другому, и смотрит с таким обожанием, что у него начинает болеть сердце: как можно любить настолько сильно, но при этом так обречённо, с самой Вселенной против их счастья. Донщик не раз задумывался, что было бы проще ненавидеть Юсона. Они такие разные, вот и повод, но, смотря в его наполняющиеся влагой глаза, понимает – не смог бы не влюбиться. Он ни раз разговаривал с Сонхо в те редкие моменты, когда тот был один, без своего мужа или Ёнджуна, про Луну, и тот заверил что руку в их взаимоотношения не прикладывал, это естество природы, которое никак не может он поменять, вот и обратить любовь ненавистью, даже во благих целях, чтобы не страдали они, не мог. Так было заложено: Солнце будет любить Луну, Донщик осторожно касается лица лунного божества аккуратными движениями пальцев чтобы смахнуть слёзы, которые потом станут новыми звёздами, обжигая жаром. Он подходит ближе, едва ли на вытянутую руку одного из них и сжимает ладони в своих, надеясь что этот жест скажет больше любых слов, которые он мог бы сказать. Ещё ближе — потирает запястья, скованные серебром браслетов , разогревая их своим естественным теплом. Хотел дать больше энергии чтобы она циркулировала по телу ночного хозяина, согревая в моменты одиночества, которые, он знал точно, были и весьма часто. Сам он тоже невероятно скучал, но не сравнимо с Юсоном: у Донщика были друзья, было много работы как второго по значимости божества, после Сынбо, а Луна… никого у него не было, не было этого счастья, и ему становилось иногда так невыносимо без холодного тела рядом с собой, что казалось сойдёт с ума. Ближе — прохлада ладоней теперь ложится на светлые плечи, а его горячие на чужую талию, притягивая совсем к себе. Мгновение и они сливаются в поцелуе. Луна будет любить Солнце, От поцелуев Юсону так жарко, что кажется он сейчас сгорит, но постепенно его тело приспосабливаться и к этому, созданное для солнечного божества, — Ты весь сияешь, мой Юсон, так красиво, — в губы шепчет Донщик, пока на небе Луна заслоняет Солнце, и чувствует чужую слабую улыбку. Он хочет сказать ещё, поэмы и оды его красоте, любви к нему, хочет сказать так многое, но если они будут так много говорить, Лунное божество не сможет получить столько энергии, сколько необходимо ему чтобы страхи одиночества были заглушены. Они целуются не страстно, это простое касание губ, но руки двигаются сами по себе когда Донщик оголяет чужое плечо и ненадолго отстраняется от губ чтобы оставить пожар и там. Юсон задыхается, ему одновременно и так плохо и так хорошо, он хватается сильнее за своё Солнце, и говорит, впервые из них двоих за сегодняшнюю встречу, громкое “больше„. Это эгоистично, это безрассудно, ведь Луна перестаёт закрывать солнце и они движутся в противоположные стороны, но Юсон так отчаянно жаждет избавиться в будущем лунном цикле от этого мерзкого чувства одиночества, что сейчас и сгореть готов, чтобы обратиться пеплом и переродиться. Но злодейка природа одерживает победу всегда— пока Донщик целует его ключицы как главное и самое хрупкое его сокровище, он падает в сон, ведь даже получив солнечные силы, ему требуется время чтобы их преобразовать в лунные, не получается более оставаться в сознании. Голова укладывается на горячее плечо и Донщик осторожно поднимает взор, желая заглянуть в любимое умиротворённое лицо, с не засохшими слезинками – кристалликами, здоровым румянцем, на в прошлом белоснежной коже, явный знак как тело бога приспособилось к другому. Каждая ресничка у Юсона была идеальна, каждый выбившийся из прически волосок, каждый вздох. Донщик осел с ним на руках на свою кровать и сам заплакал. Ему так хотелось оставить его рядом с собой, обнимать в своей постели, чтобы он всегда был таким счастливым и полном противоположной энергии, от которой он становится лишь сильнее, но не мог. Поэтому он поднимает Юсона на руки и начинает спускаться вниз к покоям Луны, по пути занятый мыслями, как такое чудо может жить в таком мрачном месте. Вероятно, у Луны было две стороны, и для него только светлая, та, что он несёт в своих руках, а тёмная… Везде вокруг. Здесь было непоправимо холодно, из-под плотной двери то и дело доносились стоны боли и отчаяния, кошмары, и Донщик поёжился, но всё равно уложил Юсона на его кровать, и опустился на колени перед ним. Целуя каждую костяшку пальцев, он говорил как сильно любит его, но вероятно Бог луны и не узнает об этом, — Спокойной ночи, — говорит Юсон, крутя на пальцах кольца, которые из серебряных стали золотыми из-за одного любимого Бога солнца, и поднимает Луну вверх. На колеснице проезжает Донщик, что закончил опускать солнце, и Бог замечает не профиль – развёрнутое к нему лицо, окрашенное холодными цветами заката. Цикл Луны снова повторяется, но сегодня Юсон не чувствует себя таким одиноким, его губы до сих пор покалывают и он не может не провести по ним своей холодной рукой, не сдерживая меланхоличной улыбки.