Немного иначе

Спектакль трагедии пал, занавес искрился пламенем, а все такой же белый фарфор стучал о кафель, разбивая в щепки чужие надежды на все свое существо. Томное прошлое в глубинах памяти — сознание неприкосновенно, как бы он не мечтал о забвении, его знания не будут тронуты, а трепет к воспоминаниям будет удвоен. Яд смешивается с давно больным сознанием, больным изнутри и напротив, едва не ломая исправное ныне тело, он старается резонировать с этим безобразием. Прошлое хочется укрыть пеленой фантазий, но и не хочется терять все нажитое, — "будь что будет", заблудший средь пустоты проговорит сам себе, едва открыв занавес нового бытия и утренней слабости. ...Ничего не изменилось. Все такое же холодное существо, не так давно знакомый потолок напротив. Нет и намека на сквозное препятствие жизни вдоль грудной клетки, нет и намека на болезненный вид и иссохшее тело. Ныне его ощущения довольно… Не типичные — давит нечто незримое, но будто здоровее его руки. Словно менее истерзанные временем и ядом, и нетронутые разочарованием. И голова его болит чуть меньше, пусть яркий свет так и слепит. Глаза, хотя точнее, глаз явно не очень рад таким ранним лучам. Или погодите, какой вообще час? — он в спешке привстает со своего маленького укрытия, стараясь не терять хватки теплой ткани — крупицы мороза словно въедаются в неприкрытую кожу. Еще вчера он плохо оглядел помещение, что уж там, ему явно было не до этого. Не то, что он полностью освоился и готов правильно функционировать уже сейчас, но результаты ночных размышлений подсказали ему некую параллель — не так уж все и плохо? Ему не нужно выживать, ему не нужно беспокоиться, лишь держать себя в руках и наслаждаться общественным одобрением. Однако, те мысли миновали еще ночью, а сейчас ему бы и правда стоило оглядеться. Открытое на распашку окно, снаружи — снежная пустошь, которую окружает такой же покрытый кристально-белым лес. Стекло, отливающее темноватым, явно результат не одного дня химозного облака, которым в этой комнате пропиталось на удивление не все. Комната, к слову, размышлений, по-видимому, общая, и не особо разделенная. В основе ее пара спальных мест и пара мелких ящичков, по-видимому, для личных вещей. Отдельное внимание заслуживает стол, доверху заваленный стопкой едва учебников, больше походящих на слишком толстые и длинные тетради, каких, к слову, тоже было не мало. Где-то в этом отсутствии перфекционизма или времени затерялись и прочие диковинки — артефакты, которые по какому-либо стечению обстоятельств разрешили оставить. Вещей, что не касались их прямой специальности, было скудно. Разве что на чужой стороне расположились парочка нехарактерных, очевидно кому, безделушек. На своей же стороне было все еще хуже, даже запасная форма была скомкана и брошена в приоткрытый ящик, а остальное изобилие возможных для хранения мест гордо пустовало. Что же до владельца этого смелого ничего, он наконец ступит на пол, впитывая в себя все одиночество и холод этого помещения. Руки лениво оттягивают ворот, словно перчаток для теплоты кистей рук не хватало. Голова вновь подает признак своего недовольства — кратковременное потемнение выбивает из колеи, заставляя резко облокотиться на рядом стоящую тумбу. Рука соскальзывает, опираясь на ткань, светло-прозрачная накидка спешно сложена и покоится в одиночестве. Однако Редо не особо хочет придавать этому значение, и натягивать это черт знает как правильно используемое безобразие явно не входит в его нынешние планы. Взор привлекает нечто способное отражать в этой комнате — зеркальце у двери, куда сейчас заплутавший держит путь, опираясь на стены в своих тихих шагах. Тело, однозначно более крепкое чем прежнее. Но все еще слабое и непривычное, конечности на явь будто вата, а взгляд то и дело бессовестно теряется. Однако это не так трагично, как та картина, что он видит в отражении. Словно недавнего собеседника отзеркалили, ей Богу. Тот же силуэт из звездочки под нижним веком, та же отливающая глубоким синим маска, скрывающая половину лица, те же глаза. Не такие горящие, но и не иссохшие слезами. Словно кукольные бусинки, нетронутые жестокой реальностью. Словно он обитал под застекленным куполом и не знал, не знал какого даже моргать. Будто этот синеватый отлив только что был выкрашен еще вымокшей кистью. Это завораживало смотрящего едва ли не сквозь стекло. Он проморгается несколько раз, и ватным кулаком протрет веки, но ничего не изменится. Разве что, когда в очередной раз он будет дивиться собственной абстрактной "красоте", в дверном проеме в отражении он видит нечто похожее на него, ах да, он ведь не один тут находится. «Спаситель», «брат» или же просто мерзкое напоминание о прошлом — Альбедо собственной персоной. Собственной персоной, со всем своим лучезарным настроем в смеси серьезности и научного интереса к внезапному случаю, бесстыдно исследуя оглядывает новоиспеченного и ожившего, словно не были знакомы. Даже не скрывает своего присутствия, облокотившись на одну из досок дверной коробки — взглядом прожигает дыру, а вот его глаза чуть иные. Они тронуты вещами за пределами безопасности. Они прожили больше, чем одинокое существование в зоне комфорта. Однако все еще прекрасны, и, как бы Редо не хотел отрицать, их владелец так же прекрасен — голова его кивнет в другую сторону, словно удостоверившись, что его наконец заметили, а после подзывает ладошкой, и скрывается за пределами дверного проема. Движения его плавные и легкие, прядки неряшливо подскакивают при любом движении, а мягкие черты поведения отражаются на лице и терпимости, а так же неприкрытой увлеченности новой загадкой и задачей — контактировать с тем, кто понятия не имеет зачем и почему. Словно он живее, чем был при первой встрече. Ну не выглядит так человек, что до ночи копошился в бумагах, то и дело вырывая из чуткого сна — они, там уже изобрели собственную улучшенную версию энергии в жидком виде, или он сам по себе не брезгает относиться к запасам энергии расточительно? Очень напоминает более знакомый "оригинал". Как бы ни так, ему сейчас, ах да, теперь дело есть. Он ведь часть команды, и ему следует забыть о жгучем эго внутри. Быть может, только потому его разум будто интуитивно расплывается в шуточные и бытовые размышления, даже забывая о главном терзании души — выборе. Однако, он так и не обернулся. Через стекло наблюдал происходящее, не скрывая откровенного удивления — и ведь не почудилось, словно ловил на ином уровне звук шагов. Стоит, наконец, промолвить хоть слово. Он покидает, как казалось, безопасную и довольно приятную комнату, выходя в холодное пространство коридора. Свет потушен, окон не наблюдается. Так себе обстановка, но что поделаешь, никакого влияния он пока не имел, как сам считал. Однако он не забывает об одной из первых целей — подать голос. — А какой час? Тебе что-то нужно? А-ам... Какие-то планы есть?.. — Проговаривает сипло, еще не успев разогреть голос. Неуверенно, и далеко от определения четкой речи. И даже попытки собраться воедино его не спасали, но чего грех таить, он мог себе позволить подобные мелкие оплошности — не изобьют же его? Такой привычно подавленный голос его, а сквозь сонность даже забавный, что в смешении с непонимающим лицом и таким спонтанным началом диалога, как итог заставляет стоящего напротив не сдержать смешка, вовсе не звонкий, скорее приглушенный и тут же забытый, вдруг что не то подумает? Это беспокойство читаемо, и, пожалуй, первый раз в жизни Редо видит такую осторожность в свою сторону. А особо пряно получать это от него. Пусть такая мелочь, а неуверенная улыбка выскальзывает из-под контроля, хотя тут же сменяется смесью тщетных попыток в хмурость и серьезность выражения. И все же, сказал он нечто глупое — свойственно в его положении, а простительно ли? Пока неизвестно, до каких рамок широка доброта и благосклонность нового бытия. Риск — далекое понятие от того, что ему следует делать. Редо не стоит забываться, опасность подстерегает его на каждом слове. Он не предупрежден о правилах своего личного кошмара, а знание бы очень ему помогло. Таинственная сила, что раз за разом дает ему второй шанс молчаливо наблюдает, словно за импровизированным спектаклем. Дай же ответ, ненавистная тварь, что раз за разом не позволяет упокоиться давно больному сознанию. Эти мысли наполняют шаткий рассудок, голова вновь беспричинно раскалывается, пока он не выбросит эту навязчивую тревогу из поля зрения. Сменяется все довольно привычным занятием — наблюдением. Наблюдением за чужим лицом, за достаточно долгими размышлениями и ответным наблюдением. Холодок по коже ненавязчиво сковывает движения, перекрывая горло. А ведь прошло едва несколько секунд — словно стоп-кадр, замедление будто в фильме. — А? Ах да, говоря об этом, ты проспал достаточно долго. Но думаю это часть восстановления, Наставница просила не трогать тебя и особо не награждать делами, но чтобы не скучать, думаю, ты мог бы пойти со мной? Мне как раз не помешают лишние руки, и все такое. Думать сильно не надо, мне поручили наблюдение за одной занятной штукой, а с наблюдением, полагаю, ты точно сможешь помочь. Как раз немного узнаешь о том, чем мы занимаемся! Ну и сможешь расспросить о чем-то, если хочешь конечно... Ну как, согласен? Гений рождает оптимальный вариант, а какова улыбка, каков ласков тон, сплошь загляденье — тошнотворная приторность и язва внутри, слово уколом в самый нерв. Не хватало ему записаться в помощники ненавистного братца, тогда бы ему удалось собрать полную коллекцию сломанных обещаний и принципов. Однако придется — не каждый день ему выпадает возможность узнать что-то новое об истинах этого кошмара, что уж там, вдруг завтра наступит конец света, а у них, видите ли, принято умалчивать и не беспокоиться об этом? Иль же они и вовсе обманщики, и сейчас единственный шанс подловить недотепу на лжи? И в том, и в том варианте Рубедо планирует устроить справедливость кровопролития и жестокого отзеркаливания. Использовать битое стекло его ныне охладевшего сердца в качестве ножей, ибо если не он, то его. Однако пока что эти планы в черном ящике под замком, а главный герой этой трагикомедии робко кивает, и стыдливо отводит взгляд в сторону, позорно сбегая от лучезарного света чужого присутствия. Что до реакции счастливого "недотепы", — как ласково прозвал его двойник, — то его вполне устраивала даже такая приглушенная реакция, стеснение или растерянность видно не впервые мелькает, но в планах солнечного забраться в самую суть человека напротив, и вселить хоть капельку жизни. Как видно-то получается, глаза Рубедо не пустые и не стеклянные, есть в них что-то горящее. Лучше бы ему не знать о хорошо замаскированной пламенной ненависти и отторжению. Однако пока взять за руку не решается, лишь мягкой кистью разрежет воздух взмахом и ритмичным движением, показывая дорогу до нужного кабинета. Стук невысокого каблука о кафель не позволяет углубиться в раздумья — то ли хорошо? Возможно. Настороженные черты лица постепенно становятся мягче, пока Редо впервые за долгое время может спокойно осмотреться. Темное помещение, приглушенный свет. Этот так называемый "дом" не отличался теплой или светлой атмосферой, но всю эту теплоту излучал напротив идущий. Сплошь мерзость. Стены украшены пылью и выцветшими местами, потолок полый, а пол такой звонкий. Словно в коробке с камерой, словно смотрят извне. И нет этому сопротивления, есть только один выход — тихое смирение и беззвучный плач в подушку с бесконечной скорбью и болью в голове. Однако эта невыносимая пытка не длится особо долго, длиною жутковатый коридор не отличался, а потому вскоре они находят подсобное помещение, никак иначе кладовая. Альбедо легко вытаскивает ключ из кармашка на груди, что не был ранее замечен. Звонкое золото на цепочке скрипит в замочной скважине, мелькая то тут, то там, а затем пропадая в кромешную тьму. Удивительно, что такое, казалось бы, непримечательное место запирается на ключ. Вскоре скрипучее нечто распахнется посредством чужих усилий, а пыль и еще более черная темнота озарит чужие органы чувств. Младший не удивлен, подготовлено закрывает лицо рукой, а затем предостерегает той же кистью, с просьбой остаться тут и равнодушным на этот счет взглядом. Будто и не запрещает, только для вида пальчиком пригрозит. А сам мелькает и бросается в эту темень, оставляя Рубедо рассуждать над окончательным решением. Тот и не сильно горел желанием, лишь ожидание удушает. Сглатывая свой стресс, он слышит звук шагов напротив себя, копошение на полках и множество движений. Постепенно забавная картина начинает казаться более четкой — силуэт, согнувшись высматривает что-то меж полок, а когда находит и старается вытащить, едва не падает с грохотом на пол, успевши опереться тоненькой рукой на соседний шкаф. Пространство и правда небольшое, а вещей там скопилось не единый десяток. Однако вскоре все такой же сгорбленный силуэт выходит с громоздкой ранее названной "штукой" в руках. То было по виду каким-то растением, зачем-то накрытым белой непрозрачной тканью. Едва тонированного стекла не хватало для какого-то росточка, ей Богу. Однако это мало что меняет, и броский взгляд на это нечто ничего не дает. Редо не особо хочет помогать, ему всласть смотреть как вечно любимый страдает от такой мелкой тягости. Но расположение к себе никто не отменял, а потому робко протянет свои руки, предполагая свою помощь. Что же, Альбедо с улыбкой и радостью отдает эту, как оказалось, не такую уж и тягость в чужие, надежные руки. На ощупь вещица и правда оказалась той, на которую Редо интуитивно и подумал. Что уж там, куда ему в интуицию. Однако не об этом думать, счастливый недотёпа со своим глуповатым взглядом вновь поманит кистью, в очередной раз указывая верный путь. И вновь бесчестный коридор, внушающий страх. Правда теперь мысли украдены вещицей в руках — та словно источает необъяснимый холод и нечто темное, липкое и грязное. Что-то старое и подозрительно знакомое, что-то дурно выглядящее и потому сокрытое. Ему стоит выбросить это из головы и взглянуть на новую дверь — уже давно знакомую, недавно обнаруженную дверь — выход, из этого подозрительного места. Иное тело уже стоит с той стороны, хрустит снегом вваливаясь то в одну сторону, то в другую, в ожидании и чужих шагов. А что Рубедо? А его долго ждать и не надо. Шаг за шагом, но они отходят не так далеко. Казалось, отошли едва на пятнадцать метров с копейками, а уже руки устали нести загадочное растительное "существо". Хотя нечто бессознательное им и не назвать, ведь так? Рубедо очень вовремя подумал об этом, кода братец наконец смахнул загадочную ткань с аналогично загадочного нечто, позволив Редо очень вовремя поставить его на хрустящий снег. Рука моментально потянулась заткнуть рот, останавливая позыв тошноты и недомогания. Он несколько раз проморгается, в надежде что ему почудилось, уже теряя надежду что это останется сокрытым. Вновь резкие напоминания — растение, что красуется из налитой странной слизью земли, смутно напоминает кое-кого. Луковица его в холодных тонах, с приглушенным алым, все такого же изощренно холодного оттенка. Листья его — словно с образца писаны, голубые прожилки и "следы" обгоревших кончиков. Помнит ведь, словно вчера проливал мимо очередную микстуру. Такое маленькое бессознательное тело, измученные стебли и странная физиология, нетипичный и характерный вид, а в подарок самый жгучий мороз, что источало едва склеенное нечто. Образец 03, вот так встреча. Пусть ему и хочется списать все на совпадение, не дает покоя этот подозрительный цвет, и эта аура холода. Это нечто знакомое и круговоротное, мешающее мыслить и сопоставлять мысли. Нечто, что не должно тут находиться. Однако эта микро тревога не будет без чужого внимания, легкая рука тормошит за плечо, вынуждая плывущий взгляд фокусироваться. — Все в порядке? Оно может лить достаточно подозрительную энергию, так что мелкое недомогание в пределах нормы, но, если все совсем плохо ты можешь уйти, ладно? — Проговаривает на одном дыхании, отодвигая "опасную клумбу" прочь с глаз. Однако настырности у Рубедо не занимать, он не хочет отступать от начатого дела, но и вызывать подозрений тоже не желает. Лишь робко отвечает коротким кивком согласия, что уйдет ежели все ухудшится, а на деле готов к чему угодно. Даже препарировать нечто знакомое и некогда ценное. Или никогда и не ценимое, как знать. Он не боится, нет-нет. Но боль в голове от смутных воспоминаний настигает. Словно опомнился, еще вчера был совсем иным человеком, а теперь вынужден выживать в притворстве. Зато в счастье, верно? Ему это извращенное счастье поперек горла стоит, не более. Однако касательно самого напоминания — и правда жутко. Словно мир этот сплошь обман, нет в нем ничего светлого. Словно чистилище бренное, словно поманит своей красотой, а затем окунет в ледяную мутную воду, вырывая локоны. И не было в этих процессах ничего святого, только пустошь и окончательное, удушающее, и крайне безнадежное одиночество. Словно суждено ему до конца дней так и пролежать полумертвым обманщиком, лишенным сторонней помощи и хотя бы капельки настоящей любви. Как казалось, в те моменты, и шепот вымышленный настигал, а глаза открывать желания не было. Но словно негласное обещание самому себе — последняя капля сумасшествия и принятия, то подобный ритуал, отказ и совершенство решения. Совершенный грех. Какой по счету? В этой вечной жизни, казалось, не последний. Явно длительно и мучительно ему еще тут выбирать день ото дня. Чего не скажешь о мутноватом, уже знакомом растении. Его жизнь скоро оборвется, словно предсказание. А то незамысловатое нечто начинало реагировать. 03? Нет-нет, речь об Альбедо. Он реагирует. На удушающую тишину, не очень долго, словно и вовсе плевать ему было, проводит нужные махинации, рассчитывает подходящий угол и наконец установит злополучное "тело" в нужной конструкции. То еще зрелище. И кто после этого чист совестью и руками? "Конечности" как недотёпа в шутку именовал листья в своих записях инстинктивно прикрывают завязь от солнечного света и холода. Они регулируют собственный окрас, дабы подобрать нужную температуру и позволить их центру выжить. Отличная командная работа, никак иначе. Чудеса природы и ее стремление выживать. Ах да. Это все еще опыт. Чужие руки, награжденные длинноватыми перчатками, связывают листья проволокой, не позволяя им действовать нужным образом. Нарочно портит эту давно отрепетированную цепочку взаимодействий, небрежно врываясь в чужую жизнь, и устанавливая там свои ограничения. В данном случае — такое банальное лишение свободы. Листья спешно меняют окрас, пытаясь выбраться. Словно инстинкты их кричат о помощи, и жаль это неразумное бедствие, и так сложно, когда единственная голова на плечах тебе дороже любого золота, так еще и какое-то стороннее, крайне лишенное совести нечто человекоподобное, мешает тебе жить. Но что же, внимательные голубые глазки бегают по реакции подопечного "цветка" — а он постепенно стихает. Более не двигаются прежде размашистые листья, более не меняют положения глазки-точки на луковице. Следом от самого центра по всей площади идет оледенение. Бледно голубой охватывает весь уже давно неживой труп и впитывают его мертвые окончания. Это растение мучительно погибает, уже не пытаясь выбраться. Лишь иногда уже покрытые инеем отростки резко и рефлекторно дергаются, будто в припадке. Постепенно этот душераздирающий вид заканчивается, а Альбедо, так и сидя на снегу, явно доволен выполненной работой и записями в своем чертовом блокнотике. Лживое о нем мнение — он такой же, как и прежний. Преданный одной лишь своей Наставнице и ее мнениям, безвольный кусок подобия человека, недостойный ни внимания, ни восхищения. Лишенная души массовка, никак иначе. Глаза его горят происходящим, но видно то не конец. Встреча была печальной, "03" — как с трепетом и утверждением рассудка именовал его Рубедо, постепенно перестает подавать признаки жизни. Даже в таком его виде Редо ничего не сделал, чтобы спасти от одной и той же участи. Значит ли это, что и рядом сидящего постигнет судьба из чужой реальности? Сокрытые тканью ладони постепенно вытаскивают холодный труп из земли, и демонстративно срывают фиксацию с листьев — на общее удивление, они не дрогнут. Застыли словно скульптура каменная, и холодные, словно лед. Редо из интереса дотронется до этого нечто. Проведет вдоль гладкого края. Рука его моментально замерзнет, а затем, когда ей уже дрожащей удастся довести дело до центрального тела-останется след от пальцев. Алый-алый, словно те обожженные края. Выглядит это крайне завораживающе. Падающий сверху снег сокрывает следы, а занятный крупчатый орнамент из чередования оттаявших кусков и вновь замерзших — достаточно кропотливое и увлекательное зрелище. Однако не долго трупу покоиться в чужих руках. Одной из свободных кистей младший проделает в снегу небольшую яму, едва размером с его кулак, а затем поместит туда замерзшее растение. Редо уж хотел отозвать все проклятия за такое бесчестие, неужели и правда хоронит с такой учтивостью? А нет, дело просто еще не завершено окончательно. В руке сверкнет острое подобие скальпеля. Так называемый клон не особо хочет гадать, откуда образец помладше взял его, но применение ему куда более очевидно. Огромное количество тканей разрываются и отделяются друг от друга посредством чужого садизма. Странный сок сочится из "раны". Пятнает снег, чужие руки. Не назвать это кровью, лишь странная быстро застывающая слизь. Должно быть естественный материал для сохранения нередко изменяющихся форм. Она быстро застывает на чужих руках, создавая явно неприятные ощущения. Оригинал и бровью не поведет, лишь углубляет рану, пробираясь в самый центр и корень. Слой за слоем, кожа за кожей, ничего его не останавливает. А Редо все так же безмолвно наблюдает, неспособный подобрать способа перечить. Нельзя ему, а вдруг все не так, как он думает? Что приятно, садистского наслаждения от младшего не наблюдается. По крайней мере, можно не беспокоиться что в порыве интереса он не вскроет себе подобного в одну из ночей аналогичным методом. Лишь желание выполнить поручение, и как соответствие, научный интерес движет им. Стоит ему добраться до центра, словно отмеренного по линейке, он с робкой улыбкой продемонстрирует содержимое сидящему напротив, вынуждая скорчить не такой полный отвращения вид. — Теперь оно безопасно, смотри! Только не трогай, все еще холодное и довольно тяжелое. Нам нужно отпечатать его внутренние стенки и сравнить с прошлым разом, а затем отнести обратно, хорошо? — С заумным видом произносит без особой спешки или равнодушия, и правда ведь увлеченно рассказывает, правда опомнится только сейчас, и стукнув себя до лбу свободной из рук в спешке добавит. — Точно… Ты же не помнишь? Как бы объяснить-то... Мы повторяем этот опыт раз в полгода, и смотрим на внутренние изменения. Оно имеет поразительное свойство постепенно регенерировать, и, пусть это и занимает огромный срок, работает просто отлично! Правда, немного ошибочно говорить, что этот механизм вечный, рано или поздно "слои" закончатся и оно замерзнет навечно, но не суть. В прошлый раз ты отказался со мной идти, так что, я подумал, что хоть сейчас тебе будет интересно узнать? — Заканчивает с совсем унылым видом явно нервничая. Не стоило добавлять об отказе, не стоило, однако добавил в последний раз он добивающе закончит. — В прочем... Я рад, что ты составил мне компанию, хотя, как и прежде многословием не отличился. Давай завершим начатое. — А почему в прошлый раз я отказал? — Едва решаясь, произносит с долей дрожи. И все же интересно ему прервать неловкое молчание. — Не знаю точно, ты тогда просто ушел, если я верно помню. — В приглушенном полушепоте расплывается в раздумьях. Явно не самый приятный отказ, но куда деваться. А Редо доволен прошлым собой. Нет в нем сожаления от такого грубого ухода, и яснее становится с чего вдруг меньший так печется, явно не хватало ему этого в прошлом. Но чего таить, ныне остается лишь наверстать упущенное — все равно выбора особо нет, ибо при начале контакта трудно остановиться. Да и убить одиночество нужно хоть каким-то способом, иначе пожирающая чернота укутает пеленой невозврата, перечеркнув все "до" и "после". Однако прерывая наконец этот неловкий диалог, Рубедо и не замечает, как идентичный силуэт отрезает ткани ровным и тонким, едва ощутимым слоем, а затем аккуратно перекладывает в отдельный бумажный пакетик, изнутри сверкающий гладкой поверхностью. Эта смесь получения информации, неприятного зрелища, головной боли и диалога заканчивается лишь когда ключ в очередной раз сверкнет в замочной скважине, а напоминание о былом останется внутри этих стен. Вновь давящий коридор, и вновь этот злосчастный, изрядно надоедающий силуэт. Редо еще не осознал своего четкого отношения, еще пытается выяснить, каким же ему быть в новом обличии. Не был он садистичным по натуре своей, но и мягким ему не хотелось быть. На одной чаше весов душевное спокойствие и то самое "счастье" одобрения и "нормальной" жизни, а на другой стороне утоление многолетней жажды по мести и чужим страданиям. И ведь в его власти сейчас все. От "несчастного случая" и становления единственным "образцом", так и вовсе отказ от этой роли и жизнь свободная, но со следами крови и мертвым телом в темном кабинете. Выбор слишком сложен и душераздирателен. И нет в нем той самой недостающей части его, нет ни в одном из вариантов. Что до итога — пока лишь молчание, ибо последний поворот ключа заканчивается, и сверкающая диковинка, удивительно, покоится не в чужом кармане, а на полке, где видимо его законное положение. Однако неловкая тишина и нахождение в одном действии не длятся особо долго, мелькает наконец поутихший и более серьезный, чем прежде монолог. — Что же... Наставница просила нас зайти к ней после поручения, и если до этого ты мог отказаться, то, сейчас, боюсь, выбора у тебя нет. Она вовсе не плохая, нет-нет, просто немного требовательная и совсем капельку строгая. Но, понимаешь, она дала нам жизнь, и нам стоит доверять ей. — И вновь пауза. Он словно хочет что-то добавить, но быстро передумывает, то видно по его лицу. — Ладно, ты в любом случае потом сам поймешь о чем я, а сейчас надо торопится. Протягивает мягкую руку, лишенную перчатки по понятным причинам, а взглядом словно спрашивает, можно ли коснуться. Рубедо апатично кивает, не особо желая язвить или распинаться. Во время встречи с Создательницей ему и правда не помешает излишек поддержки. Даже такой мизерной, и даже от такого "человека". Хотя, если углубится в суть, он и не обязан был делать этого. Каков вывод Редо — быть может, младший братец не так плох, каким казался. Во всяком случае, его решение протянуть руку навстречу чужой оказывается выполненным, и мягко улыбнувшись в ответ они наконец уходят прочь с темного места, изредка водя пальцами по противоположным костяшкам. Никто не был против такого, хотя Рубедо и ловил себя на мысли, что даже его больное сознание никогда не воображало настолько теплых сцен. Во всяком случае, это не было чем-то преступным, или противоречащим драгоценным принципам. По скромному мнению, Рубедо, конечно. Или его попыткам оправдать себя и свою слабость. Кому он лжет? Самому себе, разумеется. Как бы это трактовать, в любом случае так мягко любезничать с кем-то настолько мерзким как Альбедо он точно никогда в своей жизни не планировал. А может ли он после произошедшего вообще свою жизнь считать принадлежащей себе? Он то мертв, и сейчас в чужом "теле". Точнее в своем. В теле своего иного обличия, иного сознания, такого же до кончиков пальцев больного и спятившего. Такого же язвительного, и по всем сведениям еще более гордого. Не нравится Редо эта тенденция, словно уже "самому себе" начинает яростно завидовать и проклинать, хотя на деле стоило бы так-то и поблагодарить бесчестного за прекрасное сохранение тела и относительно нормальные отношения с остальными обитателями этого дурного "пристанища". Однако, зависть. Все еще гнилая и липкая, отравляет душу и заливает легкие даже после смерти. Собственной и того, кому желал отомстить. И чего же нельзя было оставить ее там, на дне злополучного озера или глубокого сугроба, чего же нельзя было избавиться от нее, стать "нормальным" в конце концов. Однако эта горькая зависть перетекает и на совершенно неподверженные ей объекты. Стоило склонить лезвие в крови, лишь единожды он получит эту странную дозу эйфории и искаженного "счастья". А теперь, когда у него все, о чем он так жадно грезил имеется под рукой. Дыра от собственного меча в груди так и скалит взор, горит пламенем и жаром, не позволяя вдохнуть кислород. Последний издох своих размышлений он издает лишь пред самым чужим кабинетом. Скоротечно ослабит хватку чужой руки. Лишь сейчас заметив покраснения от собственной силы. Тот и не пискнул, словно ощущал, что не стоит, и за подобный жест ему отдельная, воссозданная чрез силу благодарность. Стук кулачка о деревянную поверхность, вновь короткое разрешение войти и вновь ее равнодушие и отсутствие взора. Свеча зажжена и неплохо освещает пространство. Неужели кое-кто додумался наконец ее сменить и перестать изображать крота? Во всяком случае, это последнее, о чем стоит рассуждать, едва не выдавая из себя нервного смешка ему не хочется отпускать теплой хватки, а мельком взглянув он подмечает, что нервничает не в одиночку. Что до загадочного силуэта Золота, она неторопливо крепит к доске последние записи, несколько гвоздей оставляют следы на губах от напряжения, руки, покрытые перчатками и замысловатой накидкой, едва удерживают всю конструкцию, стараясь ребром руки вбить злополучный металл в дерево. Судя по чужому лицу, ее подобные действия и расслабленность казались обыденностью. Что, между прочим, очень обидно, и не клеилось с привычным образом Рейн для Рубедо — вечно недовольной и нервозной, расслабленной лишь в наслаждении успешными результатами, и вечно настороженной провалами, не важно своими, или чужими. Однако вскоре стук заканчивается, и демонстративно оборачиваясь она словно приказывает им садится напротив — ее плавная рука опускается ниже, пока вторая присваивает злополучному гвоздю его новое место проживания. Ее действия свидетельствуют о двух вещах. Первая — диалог, а если быть вернее, ее монолог будут содержательными и серьезными. Возможно, не такими долгими, о каких можно было бы воображать, но явно повествовательными и важными в какой-то мере. Второе — то, что она скажет либо абсолютное бедствие и караул, либо пригодится в будущем. И пусть среди этих вариантов ничего хорошего и подавно не было, кроме получения новой информации, Редо не противился такому "общению" с "матерью". Она была одновременно самым горьким напоминанием о минувшем, одновременно самым главным страхом и источником холода, так и все же какой никакой уважаемой им где-то в самых прошлых глубинах фигурой. Не назвать ее хорошей, но ненависть его неоднозначна. Что до ее ненависти — она ее и вовсе не питает. Равнодушие царит в менее пустых чем обыденно зрачках. А вот это уже хороший знак. — Что же... Полагаю, поручение прошло успешно, но вы явились сюда не за этим, определенно. — Пока кафель стучит о каждый ее шаг, окидывает холодным взглядом близнецов, что инстинктивно жмутся телом друг к другу, в поисках какого-либо понимания не одиночества средь ее четкого взгляда. — Полагаю, вы напряжены, это в пределах ситуации, но вам стоит быть менее настороженными, ничего плохого я не скажу. — Пока идет к юным собеседникам продолжает говорить сквозь вздох неясного разочарования. То ли разочарование в собственных методах, то ли в их результатах. — Что до самой сути, у меня к вам поручение. — Наконец заканчивает траекторию и останавливается за спинами подопечных. Ладони ее приземлятся к каждому на крайнее плечо, а мелкий наклон будто подсознательно вынуждает довериться и внимательно слушать. — Поручение? Но разве мы не приостановили обучение, пока Рубедо не восстановится? — Задает вопрос меньший, робко поднимая взгляд, пока его рука заметно напрягается. — Верное замечание. Но это поручение не совсем связано с ним. И, тем более... В таком состоянии, с наличием свободного времени в придачу, вам оно дастся куда проще. — Прерывается, чтобы вновь отойти прочь, и продолжая круг покидать их ближайшую компанию с иной стороны. — Вам давно известно, что вы, мои создания, самый величайший мой шедевр. Искусство создания на совершенно ином уровне, возможность создать целого человека. Звучит восхитительно, на так ли? — Продолжает полу монолог, постепенно вводя во все больший ступор касательно ее планов. — Вы, дети мои, не просто люди, вы совершенные люди. А совершенство очень, очень абстрактная деталь. Вы должны познать его. Собственное, естественное человеческое, их отличия. Покажите мне суть вашей души, покажите мне настоящее совершенство. Ваше личное, и его сравнение, а также правдивость. Последний ее издох, и искренняя надежда в глазах. Тон ее серьезен, а движения величественные и плавные. Руки ее жестикулируют неторопливо и размеренно, не позволяет себе уходить в эмоции, каковых у нее и так скудный запас. Это поручение... Просто издевательство для Рубедо. Однако глупо винить ту, что уверена в совершенстве собственного творения. Братец-недотёпа тоже не горит радостью или воодушевлением. Куда уж ему, псевдо человеку который и четкий текст не всегда смекает, до абстрактных и таких возвышенных вещей как "совершенство". Однако Редо и себе не позволяет зазнаться, сам-то совершенством никогда и не был, чего ему до доказательств. Наставница же, не наблюдая особого рвения к новому заданию у своих детей добавляет, сквозь вздох. — На ваше счастье, задание бессрочно. Но не злоупотребляйте моим терпением, если нужны будут сторонние пояснения — обратитесь позже. А теперь можете идти. И таким образом, с приличием выставляя собственных созданий за дверь, она продолжает бытие в гордом одиночестве. Потрясают ли ее слова или нет, но покидают пределы все еще тусклого кабинета они в полном молчании под звук тихих шагов, пока в маленьких головушках творится полная каша и неразбериха, не позволяющая толком и вздоха сделать. Конечности словно вата, а остатки едва живого сознания отделились от тела и блуждают средь разнообразных мыслей, от навязчивого желания покончить с этим мучением вот уже третий раз, до бредового предложения все же как минимум попытаться. Однако, Редо свыкся с этими мучениями. Научился отделять сознание от переживаний или всячески игнорировать, а что до рядом стоящего Альбедо — необычайно резко жаль его. Дрожащая рука сковывает чужую кисть, а пустой взгляд в пол и закусанная от напряжения губа свидетельствуют о не очень хорошем состоянии. Тот ошарашен. Нет, он в полном отчаянии. Он был готов на любой итог, но почти невозможное задание будет терзать его душу долгое, очень долгое время. Даже глубокий вдох и выдох как его следствие не помогают. Тот не сделает шага, еще морально не готов. Еще бы, прокручивает чужие шаги и слова. И в каком-то смысле совесть просыпается, пусть и топит ее искаженное упоение чужими страданиями. Но, окончательного выбора тот еще не сделал, а завладеть чужим доверием в подходящий момент и в том, и в ином случае пригодится. Рубедо покрепче сожмет мягкую руку, и выдавливая самый спокойный и уверенный в себе тон, что получалось у него пусть и отвратительно, но все же произнесет с небольшой паузой. — Не бойся, прорвемся. Времени у нас много, что-нибудь придумаем. И наблюдая удивленный взгляд со стороны, как дополнение к нему идет глупая ухмылка. И пусть бровки домиком, и пусть глаза скоро поплывут, оба в своих мыслях знают, что выбор еще остался. Что все только начинается, а эпилог еще далек, как и разгадка этого необычайного "совершенства".