Искажённый свет

Белые пальцы скользят по столу, тянутся к листу бумаги, исписанному неровным, будто от волнения или страха, почерком. Руки ощущают мягкость и гладкость бумаги, послушно рвущейся движением нервных пальцев. Нет, он не готов снова и снова терпеть холодный тон и насмешки, искать хоть каплю тепла в вечно ледяных и будто безжизненных глазах. Он не хочет вечно быть игрушкой в руках своего господина, вечно пытаться заслужить хоть какой-то знак внимания, кроме холодной ярости в глазах. Он ужасно устал от роли слуги, игрушки, которую можно использовать, а после, когда она уже надоест и станет ненужной, выкинуть и забыть. Поэтому он здесь, в одной из самых отдаленных крепостей владений Мелькора. Когда он сообщил хозяину о своём желании, вала только холодно пожал плечами и сказал, что Саурон может делать всё, что ему угодно. И теперь, проведя уже не один месяц в своём добровольном заточении, Майрон начинал жалеть о собственном решении. Единственное, что пока помогало ему удержаться, — ещё не до конца забытая гордость. Гордость, что всё ещё не была сломлена после тысячи унижений и пыток, что каждый раз помогала ему подняться и, еле удерживая дрожащими пальцами разорванную рубаху, даже не скривившись от разрывающей боли тихо, но спокойно спросить: — Это всё, повелитель? И уйти, не обращая внимания на усмешки балрогов и тихие перешёптывания орков на тёмном наречии. Пусть они и знали, что после майа, собирая их всех, не оставит без наказания ни одного, Саурон всё равно каждый раз слышал их смешки. Даже оставшись один, он не позволял себе слабости, прекрасно зная, что Мелькор следит за ним и будет рад каждому проявлению боли. Стереть кровь, залечить, где возможно, раны, переодеться. Легко махнуть кистью по векам, стараясь привычными действиями успокоить разум; пристегнуть к поясу меч и вновь уйти в работу. Он не слаб, пусть и позволяет Владыке Тьмы делать с собой всё, что душе угодно. Он просто присягнул в верности, обещая выполнять каждый приказ, зная, чем это может закончится. Он лишь выбрал свой путь, отрекшись от света Валинора, и теперь пожинает плоды. Пусть иногда и жалеет. Но всё это не выходит ни в слова, ни в даже намёки мысли. Оно остаётся лишь ощущением в его душе, ещё не до конца сожжённой его собственным пламенем и не замороженной льдом Мелькора. Майа не посмеет думать о таком, ведь подобные мысли — первый шаг к предательству, и вала, который, несомненно, следит за ним, не упустит случая этим воспользоваться, уничтожив и хроа, и разум. Саурон поднялся, чувствуя предательскую слабость, и медленно подошёл к окну, вглядываясь в чёрную пустыню и изредка попадающиеся искривлённые будто болью деревья. Он мог бы вернуться, сделать вид, что ничего не было, вновь принимая подачки от своего повелителя, мог бы забыть боль, снова стать игрушкой Моргота, отдаваясь ему снова и снова и сдерживая слёзы. Мог бы стерпеть всё, лишь бы быть рядом с учителем, не обращая внимания на его насмешки и грубость. А мог остаться здесь и до конца времён жалеть о принятом решении, не изменяя ему, чувствуя от этого лишь боль и жалость к себе. Не правы те, кто считают, что сердца тёмных не способны на любовь. Нет, в ней не будет радости и нежности, счастья и прощения всех грехов. Она иная, иногда грубая, больна́я, но это всё же любовь. Желание быть рядом, жажда прикосновений, и пусть нет в ней вздохов под луной и привычной мягкости. Такой любовью, болью, иногда ненавистью, было отравлено сердце майа. Он отрицал это, ненавидел себя за такую слабость; глупое сердце билось чаще, разгоняя чернеющую отравой кровь по жилам, заражая каждую клеточку тела, убивая остатки когда-то светлой сути. Он впивался длинными ногтями в ладони, не глядя на проступившую кровь, а после часами сидел за картами, разрабатывая новые и новые атаки, пусть всё и так было доведено до идеала. Белые пальцы вновь скользят по желтоватой бумаге, очерчивая линии гор, оставляя после себя кровавый след. Удары барабанов отмеряют шаг, сердце бьётся в одном с ними ритме, ритме не его боли, так можно забыть о нём хоть на несколько часов. Удар — шаг — стук, удар — боль — смерть. Кровь, всюду кровь, и Майрон посреди этого безумия, всегда бьющийся наравне с остальными, всегда стрелой вьющийся в первых рядах. Огненные волосы, огонь в глазах, а сердце бьётся удивительно спокойно под бой барабанов. Удар. Свист клинка. Удар. Боль в глазах врага. Удар. Саурон откидывает уже мёртвое тело и сразу поворачивается к следующему. Ритм войны, ритм победы и, почему-то, спокойствия. Но сейчас всё это бесполезно. Сейчас нет битвы, он снова остался один в пустой комнате, и некуда деться, некуда бежать, он и так остановился на краю, глядя в чёрный провал пропасти. Он манит тёмного майа, обещает покой и такую желанную, но недоступную теперь свободу. Свободу от боли, от вечного подчинения и страха, свободу от этой калечащей, страшной любви. Майрон закрывает глаза, впиваясь ногтями в ладони, оставляя новые раны на прекрасной хроа, надеясь хоть так заглушить боль, терзающую его искажённое и искривлённое фэа. Надеясь наконец забыть о власти Моргота над ним и его глупым сердцем. — Повелитель? — осторожный стук в дверь отвлекает его от хаоса собственных мыслей, и Саурон усилием воли заставляет себя открыть глаза и разжать руки, морщась от пришедшей боли. Он судорожно вздыхает и надевает привычную маску безразличия к происходящему. — Входи, — спокойно, будто секунду назад Майрон и не думал о смерти, произносит он, отворачиваясь от окна и твёрдо подходя к столу. Дверь приоткрывается, и в кабинет проскальзывает один из младших майа, нерешительно останавливаясь на пороге. Саурон не знает его имени, да оно и совсем ни к чему. Майа склоняется в почтительном поклоне и чуть дрожащей рукой протягивает Майрону послание. — От кого оно? — От Владыки Мелькора, повелитель, — майа снова кланяется и останавливается в нерешительности. — Хозяин срочно требует Вас к себе, он… Саурон лёгким взмахом руки прерывает его речь и разворачивает свиток, вчитываясь в острые слова послания. Писал сам Мелькор и, несомненно, писал в ярости. «Мой дорогой ученик, — начиналось письмо, и майа будто наяву услышал сарказм в голосе тёмного вала. — Я прекрасно понимаю, что дела Барад-Ангрен требуют твоего постоянного присутствия, однако вынужден напомнить, что ты всё ещё являешься комендантом Ангбанда и, надеюсь, не станешь надолго задерживаться в крепости. Искренне твой, Мелькор» Саурон зло выдохнул сквозь зубы и машинально смял послание, подавив в себе желание тут же разорвать его на части. Лучше бы Владыка прислал прямой приказ немедленно явиться, чем оставил ученику иллюзию выбора. Майа вновь ощутил ненависть, отравой ползущую по жилам, просачивающуюся чёрным ядом в каждую клетку тела. — Ты можешь идти, — так же холодно и спокойно, не желая показывать своей боли, приказал Майрон, и посланник немедленно выскользнул за дверь, с грохотом захлопнув её за собой. Смятое письмо выскользнуло из в раз ослабевших пальцев, и Саурон тихо опустился на пол. Первой его мыслью стала идея проигнорировать приказ, оставшись в Барад-Ангрен и сделав вид, что он даже не знает о послании. Всех помнящих о нём можно убить, тихо, без свидетелей, списав всё на разборки между балрогами. Предав своего Владыку. Эта мысль не давала ему покоя, вертелась в голове, затмевая всё остальное. Майрон мотнул головой, изгоняя её. Он не посмеет предать того, кому поклялся в верности, пусть и жалел теперь о своих словах. О, вала был поистине жесток, давая майа выбор, как именно растоптать остатки гордости. Прийти к нему на поклон, вновь покорившись, или предать, остаток дней чувствуя лишь жалость к себе. Майрон поднялся, оставив на полу смятое письмо, и криво усмехнулся. Клятва, данная несколько тысяч лет назад, сжигала его изнутри, уничтожала, оставляя лишь ледяную пустоту. Он не помнил, как отдал командование крепостью одному из балрогов, не ощущал себя, когда гнал коня в сторону Ангбанда, возвращаясь к Морготу. Тело двигалось механически, не направляемое разумом, и лишь у ворот крепости Майрон остановился, как казалось ему, в последний раз вдохнув спёртый и тяжёлый воздух, пропитанный ядовитым туманом. Он сделал свой выбор. Шаги гулким эхом отражались от стен тёмных коридоров крепости. Майа шёл, высоко подняв голову, и встречающиеся на пути орки склонялись в неуклюжем поклоне, шепча что-то о гневе Владыки. Майрон знал. Он был готов снова терпеть пытки, снова делать вид, что ничего не случилось. Стук сердца отмеряет шаги. Три удара — пауза, возможность собраться с силами для нового шага, меньше доли секунды, но ему хватает. Пульсация крови, чернеющая, густая, она бежит по венам, отмеряет секунды жизни. Ненависть туманом проносится в голове, но мысли удивительно спокойны и ясны, впервые, кажется, за несколько столетий. Гордость, ещё не до конца забытая гордость не даёт опустить голову, не даёт сбить шаг, запнуться, сбежать, пока ещё не поздно. Саурон не останавливается. Тяжёлая дверь тихо открывается от прикосновения уже не дрожащих пальцев, и майа так же уверенно заходит в тронный зал. Теперь уже поздно. Высокий чёрный трон в самом конце зала будто окутан тьмой, клубящейся вокруг него. Гнев Владыки почти ощущаем в воздухе, первое желание — бежать, немедленно, пока не стало поздно, забиться в самый дальний угол, или упасть на колени, молить о прощении, пощаде, хоть каком-то снисхождении. Майрон только сжимает губы, понимая, что это бесполезно. Медленно подходит к трону, склоняясь в лёгком, будто бы небрежном поклоне. Какая-то часть его фэа мечется и рыдает от отчаянья, но Саурон привычно игнорирует её, легко касаясь губами протянутой руки. — Вы звали меня, повелитель, — простая констатация факта, лишь бы хоть чем-то заполнить царящее молчание и начать разговор. Мелькор усмехается, поднимаясь с трона, и мягкие со стороны движения таят в себе непонятную угрозу. — Я пришёл. — Рад, что ты не проигнорировал прямой приказ, — вала подходит ближе, касаясь пальцами в железной перчатке его щеки, и Саурон, подавив желание немедленно отшатнуться, заставляет себя замереть неподвижной статуей. Моргот проводит когтями по его шее, легко царапая нежную белую кожу между уродливых шрамов. Первые капли тёмной крови контрастом играют на бледной шее, и вала, наклонившись, проводит языком по свежим царапинам. Майрон закрывает глаза, сдерживая судорожный вздох, прекрасно понимая, что будет дальше. — Однако… я знаю, что ты не хотел приходить, — Мелькор с лёгкостью читает всё в его душе даже без осанвэ, и теперь нет никакого смысла юлить и притворяться. — Ты был близок к предательству, Майрон… А предателей следует наказывать, ты и сам прекрасно это понимаешь, — Владыка резко поднял его голову за подбородок, глядя в широко раскрытые будто от ужаса глаза. «Раздевайся» — мысленно прозвучал его приказ, и Моргот отпустил слугу, вновь отойдя в тень трона. Саурон замер, бессильно опустив руки и зажмурившись. Он был готов к такому, но липкий страх сковал все движения, а голова опустилась, словно у марионетки, у которой обрезали все нити. Мысли метались в хаосе, в бесконечном танце сметая друг друга, но руки, послушные выполнять приказы господина, сами потянулись к застёжке плаща. Мертво-бледные подрагивающие пальцы легко коснулись ворота, заставляя тяжёлую ткань медленно сползти с плеч. Саурон остановился в нерешительности, так и не подняв голову. Его резко схватили за подбородок, но майа ждал этого, будто надеясь, что такое случится. Если ярость охватит Мелькора, — а терпение тёмного вала было на исходе, он знал, — после будет повод не появляться несколько дней, а то и недель, пусть и проклиная себя за проявленную слабость. Моргот резко притянул его к себе, разрывая когтями тонкую ткань одежды, задевая кожу. Пусть всё случится быстро, молил майа, сильнее зажмурившись. Пусть останется только боль, приносящая такое желанное спокойствие. — Глупец, — рука Мелькора резко опустилась, оставив на щеке красный след удара, разрывая кожу. — Я учил тебя ничего не бояться, но вот ты здесь, дрожащий от страха в ожидании очередного унижения. Ты так ничего и не понял, Майрон. Ты ещё не сломлен, но близок к этому, забывающий самого себя. Больше нет смысла оставлять тебя здесь. Ты разочаровал меня, Майрон. Иди. Саурон застыл, не понимая, — не желая понимать, — не веря в то, что Владыка так поступает с ним. Он всегда возвращался. Всегда терпел, терпел боль, унижения, пытки, но был верен своему господину. И теперь не знал, что ему делать. — Как прикажете, повелитель, — хриплый шёпот пронзил воцарившуюся тишину, показавшись тёмному майа неуместным и преступным здесь. Саурон медленно отступил, поклонившись, и, подняв голову, быстро направился к двери. — Майрон, — тихий, будто бы мягкий голос повелителя заставил его остановиться. Глупое сердце снова забилось чаще, прогоняя черноту, и майа нерешительно обернулся. Мелькор улыбался, и его улыбка выглядела почти нежной, почти внушала доверие. Почти. Слова песни Саурон услышал слишком поздно, рванулся к выходу, но силы начали покидать теперь такое слабое хроа. Майрон упал, слыша смех Владыки, и зажмурился, моля пустоту скорее забрать его и прекратить мучения. И пустота откликнулась на его мольбу.

***

Мысли мечутся в хаосе тьмы, обретая форму, тянутся к нему когтистыми лапами, сжимают сердце, лёгкие, перекрывая кислород. Воспалённые глаза не могут закрыться, он смотрит, смотрит в лица, лица друзей, врагов, смазанные, нечёткие, и лишь глаза пронзают его странным тёмным взглядом. Взглядом Мелькора. Майрон кричит, пытаясь прогнать их, вырваться из этой бесконечной череды воспоминаний, боли, прежних пыток и страха. Крик заполняет его сознание, резкий, срывающийся на вой, но такой тихий, совсем неслышный здесь. Звенящая тишина опускается покрывалом, бархатной тканью окутывает плечи, он снова остаётся один, беспомощно озираясь во мраке. Нет больше шёпота, презрительного шипения, здесь нет больше ничего, словно он остался за гранью мира, единственное живое — а живое ли? — существо, единственный бог. Саурон ищет здесь хоть что-то знакомое, что-то, на что можно опереться и сделать шаг, лишь бы не утонуть в этой холодной пустоте. Ещё недавно он молил её откликнуться, забрать его, лишь бы покончить со всем раз и навсегда, а теперь проклинает себя за эту слабость. Тихий шелест, возникший будто из ниоткуда, оглушает майа, заставляет отшатнуться, будто от удара. И снова тишина, снова он один, и можно было бы списать это на игру больного разума, но эта игра слишком реальна, она кажется такой настоящей… — Ты разочаровал меня, Майрон, — он резко оборачивается и лишь хрипло, истерически смеётся, глядя на будто сотканную из тьмы фигуру кузнеца. Ауле приближается, словно скользя по воздуху в облаке тумана, и лишь грустная улыбка, такая почему-то знакомая, осталась от его прежнего учителя. — Я видел в тебе тьму, но надеялся, что ты сможешь её побороть. Ты разочаровал меня. Он исчезает, рассыпаясь ледяными кристаллами, но на месте кузнеца тут же возникает следующая фигура, сотканная из белых нитей облаков. Крылья за спиной и та же печальная улыбка, но холодные, будто ледяные глаза выворачивают душу наизнанку. — Ты пошёл против замысла Эру, Майрон. Ты исказил песнь, попав под власть моего брата, ты отверг замысел Отца, забыв, что всё равно следуешь его путём. Ты разочаровал меня, Майрон. — Это ложь, это лишь очередная ложь… — майа опускается на колени, закрывая голову руками, царапает длинными ногтями кожу, надеясь болью привычно заглушить неправильные мысли, образы, хоть ненадолго избавиться от них. — Ложь, ложь, ложь… Он не верит своим словам, он знает, что каждая произнесённая ими фраза новой болью отпечатается в сознании, делая его беспомощным, уязвимым. Саурон закрывает глаза, словно молитву повторяя чёрные, ядовитые слова. Тонкие белые пальцы цепляются за волосы, солёные капли прочерчивают дорожки среди подсыхающей крови, смешиваясь с горячими каплями, стекают по щекам. Сейчас он разбит, уничтожен, и каждое слово причиняет новую боль, смешиваясь тысячами голосов в один. — Ты разочаровал меня, Майрон, — холодный, спокойный голос Намо, вала качает головой, безучастно глядя на тонкую фигуру когда-то лучшего ученика Ауле. — Ты разочаровал меня, Майрон, — Ниэнна печально улыбается, так спокойно глядя на потерянного, мечущегося в поисках правильного выбора, ещё не способного уйти от света майа. — Ты разочаровал меня, Майрон, — владычица звёзд с презрением смотрит на верного слугу Моргота. — Ты разочаровал меня, Майрон, — последний огонёк жизни затухает от одного взгляда на печальную Йаванну, держащую в руках увядший алый цветок. — Ты разочаровал меня, Майрон, — тёмный вала выходит последним, даже не удостаивая взглядом разбитого, слабого майа. — Ты разочаровал всех нас. — Нет, — слабо выдыхает Саурон и тянется дрожащими пальцами к Мелькору, но тот лишь делает шаг назад, презрительно кривя губы. — Нет, прошу, повелитель… — Поздно, Майрон. Уже слишком поздно, — вала слегка наклоняет голову, разглядывая ученика, и майа хочется скрыться, убежать от этого взгляда, но он лишь замирает, будто окаменев, смотря в ледяные глаза Владыки Тьмы. — Теперь уже поздно. — Повелитель! — Майрон послушно опускает голову, скрывая за водопадом рыже-золотых волос израненное лицо; руки безвольно падают, и нет больше сил поднять их, майа вновь замирает послушной куклой, снова готовый служить до последнего вздоха, как когда-то клялся. — Владыка, прошу, дайте мне всего один шанс… Моргот оборачивается, и его губы складываются в холодную усмешку, Саурон не видит этого, но знает, уже знает это. — Всего один шанс, — тянет Владыка Тьмы, медленно подходя ближе, будто бы осторожно касается волос замершего ученика. — Сколько раз ты уже так говорил, Майрон? Что мне твои слова, если они повторены уже сотни раз, и теперь не больше, чем пустые звуки? Скажи мне, Майрон, зачем мне такой слуга? — Нет, прошу, — майа вздрагивает и поднимает взгляд на спокойного, будто каменное изваяние, Мелькора. — Поздно, — тихо и даже будто печально произносит тёмный вала, легко шагая назад, уже не глядя на свернувшегося на земле ученика. Ледяной взгляд скользит по пустоте, такой же холодной и безжизненной. Слова затихают вдали, и кажется, что здесь никого и не было, что Майрон всегда был один, а всё это лишь игра, глупая игра воображения. Горячие слёзы текут по лицу, размывая кровь и грязь, слабые пальцы с обломанными ногтями продолжают бесцельно царапать плечи и шею, раздирая кожу и старые шрамы; боль капает на землю вместе с алыми каплями, и майа с какой-то непонятной яростью смотрит на влажную от крови землю, оставляя новые раны на когда-то прекрасной хроа. Майрон кричит, разрывая связки, почти воет от боли, от осознания того, кем он стал. Таким грязным, разбитым, униженным он не чувствовал себя даже после очередного ‘’урока’’ владыки. Он предал, он отрёкся от всего, чему клялся служить, посвятив всего себя. Бессильно опустившись на холодную землю, он закрывает глаза, уже не в силах молить о чём-то, не в силах двинуться, желая лишь навсегда остаться в этой тьме, не видеть того, кого он предал, оставив всего себя.