руслан смотрит честными глазами, сверкает ими в учительской: ему бояться нечего, весь комплект документов подлинный и ни кем не проплаченный, собственноручно по мфц бегал-собирал, носился как угорелый ещё вчера, узнав об очередной справке. но сегодня стоял гордый, с отсутствием судимостей и психических заболеваний, в рубашечке и выглаженных брюках, как на линейку.
— ну, руслан сергеевич, не докопаться, буду честна: не к чему придраться, всё с иголочки! – тёмные короткие волосы вьются от влаги и духоты кабинета, на морщинках скопился пот. – приняты, могу вас поздравить, – она елейно улыбается, относит куда-то папочку с чёрно-жирным «тушенцов» на обложке. – кабинет мы вам выделим, но въехать, боюсь, не раньше следующей недели сможете, когда все с каникул повозвращаются и розыгрыш проведут, а пока можете пройтись и осмотреться, вдруг познакомитесь с кем-нибудь, – сваха-директриса улыбнулась на последок и закрыла дверь.
о «розыгрыше» руслан мало что понял, но раз деньги сдавать не надо и билетиком с именем никуда кидать не сказали, значит от него ничего особенного не требовалось.
школа как школа. метро орехово, пять-семь минут на автобусе или пятнадцать (а может, двадцать – руслан не проверял ещё) пешком. здание – периметр квадрата, внутри двор с памятником вопросительному знаку – кривому и оранжевому, с чёрной лакированной птичкой на макушке. кабинеты по-московски оснащены навороченными электронными досками, меловые тут через раз находились. парты, учительский стол, деревянные стулья, грозившие порвать у девчонок колготки… словно не прошло пять лет, словно никуда двадцатидвухлетний тушенцов не уходил.
а он ушёл. с гордо поднятой головой, выигранной олимпиадой по политологии на социальные науки в высшую школу экономики. учил там платона, зубрил макиавелли и ненавидел всем сердцем ленина – такова была жизнь, сурово-беспощадная.
а теперь пришёл преподавать, обществознание у профильного класса вести. экономику руслан не знал, право – ненавидел, социологию – вызубрил только по учебнику министерства образования, который в вышке публично сжигали студенты. зато политологию от корки до корки, от аристотеля до павловского. а детям, как оказалось, большего и не надо – вы, руслан сергеевич, только у десятых ежегодно вести будете, социологию с политологией, а потом им другого учителя дают. потому стоял бывший студент тушенцов, не выпускавший из рук трактаты джона локка и «адреналин раш», и примерял костюм руслана сергеевича. нового учителя обществознания у десятого «дэ», чьи родители уже беспокоились за «молоденького, только-только вышедшего из-под мамкиного крыла орла – да какой орёл, он и на дятла не тянет, воробей обычный, – теперь ведущего у их наивных беззащитных детишек».
добро пожаловать, руслан.
стены – знакомые до боли: тут он списывал химию, тут позорно отвечал формулы по физике, а тут величественно читал антисоветские стихи преподавательнице-сталинистке, пославшей после урока к завучу. за пять лет не изменилось ничего, даже надписи на дверцах школьного туалета те же, даже лерки всё такие же шлюхи, а пиздюки ищут барыг.
— да сука, что тебе неймётся, объясни! – донеслось из кабинки.
руслан поначалу грешным делом подумал – не встал. а потом увидел, что человек давно уже не занимался природными потугами, а, как принято в народе, срался по телефону.
— мне тебя нахуй послать – одно удовольствие, но ты, блядь, ты всё равно же позвонишь, – из-за стены виднелись кудряшки. – заблокировать? а потом ты накидаешься чем-нибудь, сдохнешь в подворотне, а обвинят меня – вы, гражданин сидорин, не ответили в нужный момент времени, нате вам срок.
«гражданин сидорин» глядел в окно, упиравшись одной рукой в стену. руслан было хотел тихонько выйти, забить на санитарию и с грязными руками, полными вирусов-бактерий-переносчиков подросткового максимализма, свалить, но его опять прервали:
— глеб, ты задрал, честно, решай свои проблемы сам, – и бросил трубку.
сидорин обернулся на руслана, поправил очки средним пальцем – но, кажется, не намекал, – и вздохнул.
— чего подслушиваем, пацан? – сам мужчина не выглядел особо старым – ему, наверное, даже тридцати не было, но стало понятно, что таким тоном могли разговаривать только сторожилы, которых знали, видимо, по три поколения. – август месяц, отчисляешься или новенький?
— новенький, – спокойно ответил руслан.
— и куда занесло? – сидорин засучил рукава голубой рубашки, идеально – честно, будто под него шили – сидевшей на мужчине. – ну, буква-номер класса.
— десятый, а букву не знаю.
— странно, – сидорин повернулся к окну, обнажая профиль.
пять лет назад, когда руслан выпускался, у него было два преподавателя-мужчины: пятидесятилетний трудовик, который принимал зачёты в бутылках водки и появлялся на уроках раз в месяц, но вёл ещё и физику, когда тамара васильевна уволилась, потому никто увольнять не смел – пьющий, не умеющий ровно вырезать треугольник из бумаги, зато термодинамику знал и к экзаменам готовил, – и зрелый физкультурник, с женой и двумя сыновьями, который растлил в учительской старшеклассниц, – его тоже никто не увольнял, сколько бы разбитых сердец и жалоб не приносили малолетки. а тут какой-то сидорин, с острыми скулами, квадратным худым лицом и торсом, просвечивающим через рубашку. ему бы не преподавать или в администрации сидеть, бумажки с места на место перекладывать и нервные тики получать при составлении расписания, а личиком на глянцевых обложках светить. или куда угодно, лишь бы не тратить остатки нервной системы на неблагодарных отпрысков, которые потом в «подслушано» накатают, как заебал ты их, гражданин сидорин, со своими справками-домашками-тестами, иди-ка ты соси хуй у петьки из седьмого «бэ» и не выёбывайся на контрольных.
— хочешь, иди в мой класс – у нас как раз ушло пара человек, в колледжи свои, – сидорин снова поправил очки, почти не нервно. – «дэ», сидорин серафим владимирович классрук.
серафим владимирович – ну да, красота точно ангельская.
— поговорю, спасибо.
руслан не смеялся – с каменным лицом, будто действительно наткнулся на будущего наставника, отвечал, кивал и свои пять рублей не вставлял. верно, это фишка преподавательская: считать себя чуть выше, всегда воспринимать людей не как равных преподавателей, а как новеньких учеников или их родителей-недоумков, которые частное-целое объяснить не могут и из интеллектуальной деятельности в последний раз только суп варили. и всё же серафим владимирович казался не таким, не как марьиванны, окостенелые и затравленные, вжившиеся в образ советской училки, а как простой математик михаил или новый историк иван – он к тебе обращается на «коллега» и честно слушает все претензии, помогает с олимпиадами и в час ночной ответит на вопрос, как андрей боголюбов сумел украсть владимирскую богоматерь и быть принятым обществом. он другой, он не как марьиванны с указкой и «димочка, открой мне “ворд“, а то не разбираюсь я в компьютерах», он тут перед тобой улыбается.
серафим вот тоже улыбнулся – ярко, почти просиял.
— зовут тебя как?
— руслан, – в ответ тоже поползли уголки губ вверх. – руслан тушенцов.
— что ж, пойду просить тогда за тебя, руслан тушенцов, – серафим подошёл совсем близко, поравнялся в дверях. – только забудь про разговор телефонный, договор?
— договор, – пожал протянутую руку руслан.
серафима он больше не видел: ни когда ключи от кабинета забирал, перезнакомившись с половиной педсостава, ни на собраниях родительских, ни на учительском предновогоднем. пропал с радаров – так просто, будто показалось тебе, руслан, потому что курить меньше надо и за здоровьем следить, иди сходи вместе с детьми на диспансеризации к психиатру или хоть терапевту, много нового о себе узнаешь.
и вот учебный год. линейка – кудряшки не русые, а блондинистые, принадлежали учителю музыки николаю ромадову, «просто коле», пригласившему посидеть после уроков со всеми.
— я же тоже выпускался отсюда, – рассказывал державший табличку «8 Г» музыкант. – два года как здесь, третий пошёл. ну, вот и считай. мы тогда, на последнее наше восьмое марта, собрались группой, назвались «лида» и спели перед всей школой про иру, которая нравилась нашему гитаристу, – светлая улыбка красовалась на коле. – она ему дала в тот день, но встречаться не стали или расстались – не шарю, но на последнем звонке он с другой вальс танцевал.
коля – будто вчерашний выпускник, вот кто не снял ещё синюю ленту тут, а уже себе класс взял, вести собрался. он и на уроках обсуждал не чайковских-мусоргских, а касту с бастой и зачёты давал по инстасамке.
— руслан, а ты чего тут стоишь? – знакомый хриплый голос раздался над ухом, прошёлся стадом лошадей по коже. – я тебя по всему двору ищу, а ты к этим присосался.
коля со страхом уставился на руслана, а тот только плечами пожал, не менее удивлённый, и немыми губами сказал: «потом», но вряд ли смягчил удивление ромадова.
— серафим владимирович, я должен был сразу сказать…
— да, ты должен был мне сразу сказать, – рука сидорина крепко, как мужская вела руку барышни, держала локтем тушенцовскую. – знаешь, как директор смеялась? мне аж стыдно стало! подлец ты, тушенцов, сволочь.
серафим был серьёзен, насколько мог: держался из последних сил не расхохотаться под гнётом шокированных учеников, у которых нового обществознаика уводят на второй – али третий? или какой это волбще уже? – год. на душе хорошо, спокойно всё же – кудряшки не привиделись.
— и как я, математик, не сразу понял, кто ты, – серафим вёл через толпу, сбивая с ног охающих мамочек.
— не думал, что плохой математик?
— думал, – он посильнее сжал руку. – но кому-то просто надо меньше пиздеть, – в гаме толпы детей это вряд ли кто услышал, но такое откровение в речи поразило педагога – хуя себе этика.
— и что теперь? накажете и не допустите вести у вашего класса политологию? – руслан всё не мог перестать смеяться с подарков судьбы.
— хотелось бы очень, да не сдадут же егэ тогда – хотя, кто знает, какое егэ они с вами сдадут ещё.
— какой, – поправил руслан, сверкнув глазами – профпригодность неприкасаемая тема, блять. – математики…
— десятиклассник, блять, – серафим наконец вывел их из толпы и поставил к самому выходу, у ворот, где ни душа уже не стояла, дожидались все начала шоу, – давай не надо тут, а? я врагов себе наживать не хочу, особенно таких хорошеньких, которые мне с первого взгляда в душу запали, хоть и врущие.
серафим и без руслана с его глазами, в которых читался натуральный ахуй, понял, что хуйню сморозил. по-детски ляпнул, по-взрослому не сумел сдержать язык за зубами и подобрать нужные слова.
— короче, – он ровненько, солдатиком по линеечке встал, – не хочу, чтобы два неординарных препода в таких отношениях были. у нас коллектив классный и зазря ниче друг на друга не говорим, так что… ты понял, – он снова нервным, как офисный труженик с развившейся на фоне падения акций и оров босса тревожностью, поправил очки на носу и взглянул на толпу во дворе. – мир? – вместо руки оказался оттопыренный мизинец.
— мир, – мягко улыбнулся руслан в ответ.
ему хватило этого диалога, чтобы понять: год скучным быть не собирался, вы попали, руслан сергеевич.
на первом же уроке дети прицепились с вопросами: а будут ли дебаты, а можно ли власть ругать, а можно ли призывать к чему-нибудь незаконному в целях приведения примера. первым же сразу сказал: предполагаемый список тем с занятиями будет прикреплён как домашнее задание к следующему уроку, всё оттуда и узнаете. вторых же руслан немного зауважал и всё же постарался осторожнее намекнуть, что напротив сидит завхоз, решавшая всё и немного больше, чем кто угодно в этом здании, а на шкафчике у неё висел календарик с топлесс путиным на медведе, поэтому думайте, детки, сами, к чему ваш дискурс приведёт. третьи же были последними маргиналами: слава карелин, который на линейке читал что-то про школу собственного сочинения (неплохое, с маяковскими замашками, но копировавшее бродского по большей части), теперь предлагал разбирать анархизм и влияние фашизма, кидал зиги, якобы прося потише проектор сделать, и вёл антироссийскую деятельность всю перемену, рассказывая, как делать коктейли молотова.
у серафима был интересный класс: красноволосая девочка настя с большими подведенными глазами мигала на первой парте и строила глазки, на все вопросы руслана отвечая неестественным тонким голосом (естественный голос на перемене слал карелина в такие места, что руслан сомневался, десятый класс это или группа шахтёров после смены); со славой карелиным сидел мощный короткостриженный андрей замай, в разы тише своего товарища, и спокойно читал наизусть преамбулу конституции, потом красуясь в лучах славы и аплодисментах; брюнет коля спорил весь урок со своим соседом эдиком о выборах девяносто шестого года и кто же там победил, а несносный юлий онешко весь урок шушкался то со своей подругой дашей, то с другом кузьмой, то кидал записки через весь класс юре хованскому – заебал конкретно. и много-много других лиц было на том уроке, которые дали окончательный вердикт: руслан на перемене идёт к серафиму выяснять, что это за орки.
— своеобразные, да, однако я удивлён, что ты заинтересовал настю, – серафим спокойно мешал сахар в чае. – я слышал, что её привлекают только папики.
— ты что, сейчас со мной сплетни обсуждаешь?
серафим выгнул брови домиком и тут же рассмеялся, схватившись за стол.
— о, мой перводневный друг, скоро ты сам ко мне придёшь, чтобы обсудить мутки одиннадцатиклассников и комментарии в «подслушке», – серафим приобнял руслана за плечо, по-дружески прижимая к себе. – подпишись на неё, кстати, много нового о себе узнаешь.
конечно же, руслан подписался. там уже красовались комплименты новому политологу, короткие «я не гей но руслан сергеевич трахните пж» и длинные обсуждения его персоны – пока только со стороны сексуальности препода.
вторым делом руслан вбил фамилию серафима.
«сидорин готовит завальную кр для девятых збс»
«все к сидорину у нас пицца и снюс»
«никто не знает сидорин свободен?»
«слив кр у сидорина за сто рублей, пишите в коммы»
«сидорин свободен потому что он сука»
сливы, контрольные и снюс – отличная репутация, хоть не мутит с завучем или что пострашнее.
руслан отключил телефон и взглянул на часы: после обеда весь педсостав выдвигается на отдых по случаю короткого дня, а часть идёт пить – как коля и руслан.
бар опрятный, компания дружелюбная, пиво – лучшее, что руслан пробовал. коля пригласил в «ровесник» только ровесников: физрук давид со своей женой ариной, учительницей литературы и русского, девушка коли лера, историк у восьмых-девятых, биолог даня и, конечно блять, серафим.
— ну, как говорится, первый тост – за холокост! – все, смеясь, звонко чокнулись бокалами под серьёзный тон серафима.
***
дни-будни идут скромно: руслан привыкал с юным политологам, политологи – к аристотелям и функциям власти, иногда дебатировали друг с другом, но чаще с русланом за место под солнцем и свои, ещё не отшлифованные и пропитанные интернет-спикерами, взгляды.
— юлик, ты со своим нацизмом полиархию построишь только в гитлеровском котле, – руслан листал дрянной учебник мединского. – дихотомию мне для анархизма назови.
онешко мялся: он даже слово «дихотомия» не прочитал в учебнике, но спорил про геббельса и тупость немецкого народа.
— вот так рейх и проиграл, понял? потому что не в себя верить надо, а в науку, – в дневнике алый лебедь у фамилии юлика. – дарья, спасайте товарища.
— диктатура? – предположила каплан, предварительно щёлкнув по лбу юлика пальцем.
— государство, – поправил руслан. – государство в анархизме невозможно так же, как свистящий рак на горе и «пятёрка» онешко по политологии.
класс смеялся. смеялся неустанно, непрекращающимся смехом смеялся – откуда столько сил в конце октября, руслан не ведал.
тем временем на календаре красовался день «икс»: последний урок четверти. руслана это несильно волновало, оценки ставятся только под новый год, а вот что будет после красным цветом горело.
— руслан сергеевич, а правда, что вы на дискотеке нас шмонать будете? – поднял руку карелин.
традиционная дискотека старшеклассников проходила уже десять лет, даже руслан застал её – только опыт там приобрёл не лучший: пока все танцевали с подружками и трахались в туалетах, руслан блевал и молился пережить эту ночь. а теперь он следил за событием, проверял, не принёс ли кто-то продукты «восемнадцать плюс» или, не дай бог, из списка по двести двадцать восьмой статье. к собственному удовольствию, с серафимом владимировичем.
— да, мы с серафимом владимировичем принесём вам трубки как у «гибэдэдэшников» и сделаем две проверки до и после, каждого отметим в журнале, и, если у кого-то хоть раз будет положительный результат, отдадим список лично в руки директрисе, чтоб не втыкали, – со злодейской интонацией фуфелшмерца прочитал свой план руслан, которому никто не верил – не такие же тупые.
серафим владимирович за два месяца прописался у руслана в кабинете: приходил иногда на уроки, хулил советскую власть, потом ругал царей и предлагал вернуть крепостное право. обеды почти всегда проводил с русланом, делился с бедным учителем без стажа своими бутербродами и покупал в столовой суп – «не в службу, а в дружбу». дружба у них была своеобразная: помимо типичного «я иногда блять думаю что не детей учу а чертей» руслан кидал мемы, серафим – неприличные анекдоты, обсуждали новости и сплетни в мессенджерах, при встречах обменивались ответами на «как день?» и случайно, у незаметно касались друг друга и подсматривали за действиями неправильными взглядами. три раза поехали вместе на метро, один раз – остались после уроков на совместную проверку контрольных из-за проливного дождя.
— вот ебанаты, – ругался серафим. – блять, девять и шесть сложить не могут – а человек профмат сдаёт!
— а у меня шойгу премьер-министром стал, – вздохнул руслан, перелистывая очередную тетрадь. – удивительно, что явлинский ещё не президентом.
— ага, а жириновский посланник теневого правительства, – руслан с серафимом синхронно прыснули, чуть не подавились смехом, на глазах выступили слёзы. – русь, – внезапно стал серьёзным серафим, – прости, что я тогда нагнал… просто, ну, меня никогда так ещё не обводили, что я прямо настолько купился.
— и ты меня, – руслан накрыл своей ладонью ладонь фимы. – но мне нравилась твоя святая вера в мой возраст.
серафим смутился: бледные щёки покрылись румянцем, взгляд ушёл в сторону окна.
гражданин сидорин оказался хорошим, милым и добрым, понимающим человеком: выручал своих, помогал где мог, всегда был на связи и заступался перед завучем или завхозом за детей. серафим иногда не мог сложить грамматические конструкции в предложение, но точно был готов пойти и сказать, что это вы, тамара васильевна, тут с ума сошли носить фиолетовую помаду времён брежнева, а не настя со своим красивым вишнёвым цветом волос. и руслану помогал: то скрепки купил, то элжур настроил, то ещё что – всегда рядом был, хороший очень.
— почти восемь, – настенные часы с интегралами висели над дверью. – не хочешь выпить? у меня завалялось немного, так, на две рюмки.
серафим на кивок руслана достал початую бутылку виски – учительская жизнь убивала, и осуждать руслан за такой тайник не смел, ощущая груз на своих плечах.
выпили. закусили остатками бутербродов. закрыли ненавистные тетради и просто уставились в окно.
руслана разносило быстро: первого сентября он уснул на плече фимы после трёх стаканов, за что потом долго извинялся. теперь так же положил голову на чужое плечо, размышляя, как идеально оно подходило для размеров руслана.
— русь, – протянул серафим, – я чего-то никогда не спрашивал, а надо бы: что у тебя на личном?
— пустота, – фыркнул руслан. – тишь да гладь. ни интрижек, ни намёков, ни проституток. а у тебя?
— так же, – серафим приложился к бутылке. – ровным счётом так же.
нос серафима оказался в волосах руслана, вдыхал запах мятного шампуня и выветрившийся одеколон. руслан в ответ прижался сильнее, ища тепло тела.
это банальная ласка двух одиноких незаинтересованных мужчин. им плевать друг на друга. абсолютно. с высокой колокольни. руслан вцепился в шею серафима не потому, что это серафим, а потому что надо. надо, чтобы фима целовал глубоко, оставлял на языке алкогольную горечь. надо, чтобы усадили на парапет и мяли бока, вжимали в стекло. надо, чтобы человека напротив звали сидорин серафим, чтобы он вёл математику у старших классов и неумело шутил, хрипло стонал в поцелуи и кидал анекдоты про штрилица. руслану немногое надо было.
поэтому да, у них была странная дружба. без продолжения, просто забыли, просто остановились, оставив пятна на брюках друг друга. остановились тогда, чтобы на дискотеке запереться в помещении рядом с актовым залом и пить конфискованный коньяк.
серафим достал откуда-то карты, заставил – добровольно посадил, конечно, руслана заставить трудно, – играть на раздевание. к концу первого музыкального сета оба сидели без носков и в расстёгнутых рубашках. глаза серафима начали мутиться.
— фим, – пьяно начал руслан, – а что за глеб-то?
сидорин сразу же пришёл в себя и выпрямился, полностью открывая вид на торс.
— о, вспомнил, – хмыкнул фима. – химик бывший, мы с ним дружили, пока он тут преподавал. а потом он, ну… по профессии, короче, пошёл. уволили, когда узнали, а он у меня денег иногда просит, понятно зачем.
— ага, – грустно ответил руслан, пожалевший об этом вопросе. – а он жив ещё?
— в рехабе сейчас, – серафим рассматривал напоказ состав коньяка. – надеюсь, жив. хотя после героина жизнь ли это…
— пиздец.
тишина проедала мозги, стало совсем невесело.
— надеюсь, что ты по профессии не пойдёшь: я передачки экстремистам таскать пока не готов.
руслан рассмеялся, почти безумно – фима с ним же.
на фоне заиграл медляк.
— могу ли я попросить вас на танец?
руслан с энтузиазмом протянул руку, забывая про унижающую роль эдакой дамы на балу, – похуй, он пьяный и с серафимом, который выглядел как бог, поэтому руслан готов был превратиться хоть в адама, хоть в еву, хоть в лилию, если фима попросил бы. принципы утонули в коньяке.
— эх, потерянное поколение: мы танцевали под скриптонита, а они под кальянный рэп.
— а я не помню, под что мы танцевали, – руслан уложил голову уже на привычное – своё – место, плечо фимы. – я пьяный был.
— я тоже, – чужие руки обвили талию руслана, невесомо лежали, действительно божьи. – хоть теперь могу медляк станцевать.
— жаль, я не самая лучшая девочка в классе. – руслан погружался в светлую грусть своих школьных лет, когда забияка стас пригласил его одноклассницу алину, по которой руслан сох два года. она танцевала с драконом, пока принц был у белого друга – наверное, проблема как раз и была в отсутствии коня.
— ты лучше.
шершавые покусанные губы накрыли щеку руслана, секунда – и уже руслан сам целовал фиму. это уже не животная страсть, что была в кабинете математике, это – нежная первая любовь, школьная, с цветами и списанными домашними заданиями, конфетами на восьмое марта и прогулками до девяти вечера. хулиган серафим влюбился в отличника руслана. финита ля комедия.
— теперь я могу задать тебе каверзный вопрос?
— валяй, – руслан пытался устроить жопу на столе, на разбив бутылки-рюмки.
— руслан сергеевич, вы не против нарушить пару законов со мной в этих уёбских стенах? – нос серафима аккуратно прошёлся по чувствительной шее руслана, вызвав первый стон.
— блять, умоляю, да, – ноги обвили бёдра оскалившегося серафима.
— что ж, вы сами попросили.
***
когда коля и эдик спросили, почему слава не вернул коньяк, слава лишь отмахнулся, спрятав мурашки, и пошёл к одинокой саше, пока скриптонит ещё ныл что-то в микрофон про свою любовь: если даже (как оказалось, очень громкий) тушенцов смог разморозить сердце математика, то слава – сердцеед этого вечера.
