Абсолюция

Слепящее солнце. И. Люди. Толпы людей в мокрой одежде посреди площади. Когда Фурина покинула оперный театр, это было первым, что она увидела. Солнечный свет настолько жег ей глаза в противоположность успокаивающей глубине вод, что ей пришлось прикрыть ладонью лицо. Она, желающая раствориться как можно скорее во тьме, скрыться от чужих взглядов, в эту секунду ненавидела солнце. И ненавидела фонтейновцев, ради спасения которых страдала пять веков. Ей бы хотелось думать о том, что все ее старания и слезы, пролитые в течение половины тысячелетия, которых хватило бы на целое озеро, были не зря, что ей удалось переломить ход истории, обмануть пророчество. Но все, о чем она могла думать на самом деле — об исказившихся до уродливости лицах, омраченных гневом, о мерзких ртах, выкрикивающих обвинения и выливающих на ее голову оскорбления, хотя еще совсем недавно они кричали о своей любви и преданности ей. Она помнила страх, который затопил ее разум, когда она не могла пошевелить и пальцем, пока яростная толпа готовилась растерзать самозванку без всякого суда. Она помнила взгляд Нёвиллета, такой умоляющий «ну же, открой нам свою тайну», растерянный, когда Оратрис Меканик д’Анализ Кардиналь выдала приговор, но все такой же суровый и непреклонный, как и тогда, когда он бесчисленное количество раз видел, как на сцену падают мертвые тела, сраженные рукой Клоринды в дуэли. И Фурина сбежала, как и всегда, когда начинались проблемы, которые она была не в состоянии решить, а потому просто ждала, когда буря уляжется, или Нёвиллет возьмет ситуацию в свои руки. В свои крепкие, сильные, надежные руки. У него вообще это получалось куда лучше, чем у нее — управлять страной. Может, это именно ему нужно было с самого начала стать Гидро Архонтом? У нее государственные дела вызывали разве что протяжные зевки, и один единственный раз, когда она попыталась вмешаться в систему управления Фонтейна, закончился тем, что все подчиненные поголовно едва не умоляли ее сходить в театр, поесть пирожных, посмотреть судебное заседание, прогуляться по округе, посетить очередной бал, устраиваемый кем-то из знати — в общем, заняться тем, чем она занималась обычно. Зато Нёвиллет мог часами прозябать над бумажками, даже не прерываясь на еду, очередь просителей в его кабинет растягивалась от входа во дворец, и на каждый вопрос у юдекса имелось рациональное решение. Она бежала ровно до тех пор, пока не оказалась окружена вышедшими из строя из-за воды меками, обычно патрулирующими территории. Будь Фурина настоящей богиней, она могла бы избавиться от них щелчком пальцев, но вместо этого она испуганно трясется, пытается сорваться на бег, но колени дрожат и подводят, заставляя ей рухнуть в траву. Она пачкает великолепный костюм, сшитый в лучшем ателье во всем городе. Происходящее отчаянно напоминает вечер, когда Фурина впервые за долгое время решила прогуляться по улочкам Кур-де-Фонтейна, чтобы хоть как-то сбросить напряжение, связанное с исчезновением девушек и давлением на самоназванного Архонта из-за сбывающегося пророчества, а вместо этого сама едва не лишилась головы от рук незнакомки. Арлекино, наверное, думала, что Фурина бесконечно глупа, но благодаря внимательности, без которой лже-богиня не смогла бы выжить, а также актерскому опыту, Фурина смогла сложить два на два и догадаться о личности своей несостоявшейся убийцы. Умереть так глупо? Нет, ее гибель должна была стать великолепной трагедией, грандиозной и зрелищной, происходить на глазах у тысячи зрителей, стать легендой, передаваемой из поколения в поколение! Но и в этом ей отказали, отмахнувшись простым «Прости» и «Будь счастлива». Все закончилось раньше, чем она смогла подняться. С неба просто ударили струи воды, больше напоминающие ножи, и роботы разлетелись на запчасти. Не узнать этот почерк было невозможно. — Леди Фурина, в данный момент гулять по окрестностям небезопасно. Разумеется, я займусь этим вопрос немедленно. А сейчас прошу вас позволить мне сопроводить Вас до города, — он все еще говорил так, будто докладывался ей. Над ней возвышался Верховый судья, ох, простите, теперь, наверное, уже Верховный правитель, и протягивал руку. Она внимательно уставилась на нее, будто увидела что-то очень необычное, но в это время в ее мозгу бился лишь вопрос «Он серьезно?!» В конце концов она со всей силы ударила его по кисти, облаченной в перчатку, как в доспех, и с кряхтением встала, демонстрируя свои разбитые колени. Из мелких ранок сочилась самая обычная человеческая кровь, и никакого чудесного мгновенного исцеления не происходило. — Богиня не нуждается в чужой помощи, — выплюнула она на автомате, напрочь забыв о том, что богиней здесь и не пахло. Нёвиллет снисходительно смотрел на нее, как и всегда, когда она начинала капризничать, отчего ей хотелось бить его снова и снова. Он не стал настаивать на своей компании, но она прекрасно чувствовала, что он тенью следовал за ней, действуя на нервы. В конце концов, Фурина поняла, что избавиться от него возможно только вернувшись в Кур-де-Фонтейн. Что она и сделала, игнорируя со всей стойкостью взгляды людей на улицах некогда родного города. Ее шествие до дворца Мермония напоминало парад смертницы, однако девушка шла, гордо задрав голову — потому что ни в чем она не виновата, это просто они жалкие и тупые смертные, не способные по достоинству оценить ее жертву. Переступив порог места, где она прожила половину тысячелетия, первым, что сделала Фурина — запихала в маленький чемоданчик вещи, попавшиеся ей под руку, попутно сбивая все, чему не повезло оказаться на ее пути: вазы с цветами, которые ставили в ее комнате каждый день по ее собственному капризу, и зеркало в позолоченной раме с надписью «Прекраснейшая богиня» — в это зеркало она смотрелась каждое утро, выискивая любую неидеальность в собственном образе; репетировала выражения лица и спичи; собиралась с силами, чтобы выйти к народу. Ее никто не пытался остановить, когда она покидала здание, но какая-то ранимая ее часть, жаждущая заботы, рассыпалась в труху, потому что мечтала о том, чтобы хоть один сказал «Фурина, куда ты? Зачем ты уходишь? Здесь твой дом. Останься с нами». Она утопала в жалости к себе. Эти воды не были похожи на воды Фонтейна — удивительно прозрачные, полные чудес, сокровищ и милых морских обитателей. Это напоминало загрязненное озеро, жидкую грязь, облепляющую тело и тянущую его на дно, заставляя путаться в водорослях собственных мыслей и чувств. Разумеется, все ее поступки были продиктованы бунтом и обидой. Она демонстративно не взяла ни одной вещи из своей комнаты во дворце. Она демонстративно не стала жить в квартире, которую оплатил ей Нёвиллет — о, он, наверное, мнит себя сейчас великим благотворителем, но ей его помощь не нужна. Она демонстративно без всякой жалости кромсала свои волосы, за которыми раньше с такой тщательностью ухаживала, намывая шампунями, бальзамами, покрывая масками и маслами. Длинные неровные пряди падали на пол, чтобы остаться там до тех пор, пока однажды Нёвиллет, зайдя в ее дом, заботливо не соберет их с пола, промоет от пыли, высушит и положит в шкатулку. Раньше боль можно было заглушить наркотиком на основе воды Первозданного моря, но сейчас даже такая возможность у нее отсутствовала, а потому она разбила окно своей пошарпанной квартирки на окраине Кур-де-Фонтейна и осколком чертила на руках узоры. Фурина никогда не задумывалась о том, насколько трудна человеческая жизнь и сколько подводных камней она имеет. Это периодически ставило ее в ступор, но вместе с тем разжигало интерес — хоть какой-то. Ее комната была завалена книгами вроде «Гениальная уборка. Самый эффективный способ победить хаос» (оказалось, порядок не наводит себя сам по волшебству), «Спасти себя и своих близких. Справочник по экстремальному выживанию», «Как научиться переводить юридические документы?» (Фурина вообще никогда не задумывалась, что такое страховка и медицинская карточка и есть ли они у нее), «Выбор профессии» (деньги на ее счету вряд ли закончатся в ближайшие сто лет, однако она не исключала необходимость какой-нибудь трудовой деятельности, чтобы банально не повеситься от скуки и одиночества), «Сто самых простых рецептов, с которыми справится любой» (Даже бывший Архонт? Естественно, она так ничего и не приготовила, потому что для этого надо было идти на рынок за продуктами, выбирать их, ловить взгляды прохожих…), «Законы Фонтейна» (с которыми она решила впервые познакомиться за пятьсот лет, ведь теперь угроза сесть в тюрьму стала вполне себе реальной). Однажды в ее меланхолию вмешался звонок в дверь. Она даже не могла сказать, какая была тогда дата — календарь в ее квартире отсутствовал. Да и будучи бессмертной, все дни сливались для нее в недели, недели — в месяцы, месяцы — в года, года — в века, а века — в бесконечность. Осознание собственной смертности с момента, как Фокалорс погибла, не могло уложиться в голове Фурины. Она умрет? Как все, за кем она наблюдала пять столетий? От старости, от болезни или просто несчастного случая? Фурина просто не могла в это поверить. Через глазок на нее смотрел юдекс. Вот уж кому смерть точно не угрожала. Несмотря на то, что Нёвиллет выглядел как обычно… Что-то с ним все-таки было не так. Присутствовала в его образе какая-то совершенно несвойственная ему небрежность, рассеянность. Кажется, костюм не так идеально выглажен? Хотя она не обнаружила ни одной складочки. Может, волосы не так уложены? Нет, впрочем, его густая шевелюра все так же идеальна. И тут ее осенило. Лицо! С его лицом что-то не так. Словно маска невозмутимости дала легкую трещину, которую старательно залили клеем, покрасили и отшлифовали. — Доброго дня, леди Фурина. Прошу прощения за неожиданный визит и вместе с тем за то, что не нашел времени посетить Вас намного раньше. Я искренне надеюсь, что Вы великодушно впустите меня внутрь и позволите загладить вину. Он приподнял руку, в которой была зажата белая коробка с логотипом ее любимой кондитерской, обвязанная голубой ленточкой. Ей хотелось рассмеяться. Впрочем, она даже не могла по-настоящему на него сейчас разозлиться — настолько ее эмоциональные силы были истощены. Юдекс иногда просто не способен оценить всю тонкость, сложность и глубину человеческих отношений, и когда она пыталась ему все растолковать, он строил забавное расстерянное выражение лица. Мог ли он по-настоящему понять, в какой ситуации она сейчас оказалась? Вряд ли. Для него, может быть, ничего и не изменилось. — Месье Нёвиллет, я польщена, что Вы смогла найти для меня пару минут в своем загруженном графике, однако это было излишне. У Вас наверняка имеются более важные дела, чем носить тортики самозванке, — она изломанно улыбнулась. Для себя Фурина давно решила, что не впустит его снова в свою жизнь ни при каких условиях. Потому что один его вид — как рана по сердцу. Ее прошлая жизнь должна быть похоронена со всеми старыми связями. Он что-то говорил, но Фурина уже развернулась и упала обратно на кровать, полностью отстараняясь от реальности. Она знала, что юдекс не попадет сюда без ее разрешения — законность действий для него всегда стояла на первом месте. Будет приходить, донимать, ждать, когда она откроет, однако никогда не вломится силой. А она не откроет. Нёвиллет был упрям, но Фурину можно было назвать самой упрямой особой, которую он знал. Так что же победит: человеческое упрямство или драконье? Нёвиллет за много веков существования научился терпению, но он также знал, что нельзя недооценивать людей, а особенно обиженных девушек. Так что теперь он не мог быть полностью уверенным в своих силах. — Вы ходили к Фурине, — не спрашивая, с ходу начала Клоринда, переступив порог его кабинета через день после неудавшегося визита без всякого приглашения, игнорируя час непосещения. — Да. — Она вас выгнала. — Да. — Я поняла. Больше девушка не сказала ни слова, быстро покинув его рабочее пространство. А на следующий день юдексу доложили, что Фурина в сопровождении своего бывшего телохранителя впервые выбралась на шоппинг. В присутствии грозной Клоринды, прекрасно владеющей оружием, вряд ли у кого-то хватило бы смелости раскрыть рот и сказать какую-нибудь гадость. А после судебная дуэлянтка и вовсе напоила Фурину вином, отчего та запрыгнула на стол в кафе и исполнила театральную миниатюру, вспомнив какой-то забавный случай столетней давности, произошедший с одним аристократом. Его уколола неприятная мысль, словно Клоринда, которая провела возле Фурины лишь несколько лет, знала фальшивую богиню намного лучше, чем сам Нёвиллет, который виделся с Фуриной каждый день на протяжении пяти веков. Почему Фурина открыла судебному дуэлянту, а ему — нет? Он настолько не достоин ее доверия? Да и кто они с Фуриной друг другу? Он пытался проанализировать их отношения и приходил к неутешительному выводу — никто. Просто коллеги. Они не входили даже в категорию «приятели», не то что «друзья» друг у друга. Он всегда думал, что знал Фурину — капризную, взбалмошенную богиню, которая любила бравировать своими происхождением и силой, поедала сладости в неописуемых количествах, обожала роскошь, театр, животных и спать и не любила, когда ее донимают чем-то скучным или пытаются критиковать. Часть ее действий он не одобрял, иногда ее причуды раздражали, как и беззастенчивость, с которой она периодически нарушала его личные границы, трогая длинные волосы, выхватывая трость и начиная играться с ней, пытаясь изобразить его самого, прикасаясь к подбородку и меняя его фокус зрения. Сначала он чувствовал себя от этого дискомфортно, потом привык, а сейчас… этого будто не хватало. Впервые за долгое время Нёвиллет вошел в покинутую комнату, которая располагалась аккурат напротив его. Спальня всегда являлась личным пространством Фурины, куда не было ходу чужакам. Иногда, когда девушка ленилась подняться с кровати, она приглашала Нёвиллета внутрь, чтобы он отчитался перед ней, пока она пила кофе, лежа на подушках. Совершенное бесстыдство — пялиться на Архонта, пока она в одной тонкой ночнушке, но Фурина в эти моменты, казалось, даже не задумывалась о манерах, и когда он попытался ей на это указать — посмеялась над ним и заявила, что для богини человеческие правила не писаны. Он никогда не задерживался в этой комнате дольше необходимого — в такие моменты ему казалось, что он грубо вторгался в чужой мир. Он и сейчас себя так чувствовал, присаживаясь на самый краешек кровати с балдахином, застеленной голубым шелковым бельем из Ли Юэ. Несмотря на то, что более здесь никто не жил, пыль стабильно вытирали каждую неделю, словно он все еще надеялся, что она вернется. В коробках, разложенных на полках вдоль стены, хранились шляпы, которые она меняла каждый день под настроение: если с чайкой — скверное, с зонтичником — игривое, с гусем — спокойное. В ящике комода лежали аккуратно сложенные перчатки — обязательный атрибут аристократов Фонтейна, и ни одну пару она не надевала дважды. Воздух до сих пор был пропитан запахом ее сладких до тошноты духов, которые он вдыхал сейчас так, как делали это курильщики в притонах Флёв Сандра. Затем он, поддаваясь порыву, коснулся головой мягкой подушки и, прикрыв глаза, представил, что на соседнем месте сейчас лежала Фурина. Она, несомненно, вскочила бы и принялась бы его бранить, требуя, чтобы он немедленно убрался с ее постели. Так почему он скучает? Почему не может не думать о ней? Почему не может сосредоточиться на судебных заседаниях, когда не ловит на себе ее высокомерный взгляд? Проблема в привычке? Надо просто подождать, переболеть? Нёвиллет умел решать государственные дела, перебирать бумаги за короткий срок, принимать решения и брать за них ответственность. Но он не умел и никогда не хотел править. Ему казалось, что для того, чтобы вести за собой людей, нужно иметь что-то большее, чем холодное спокойствие и профессиональные навыки. Нужно обаяние. Нужно стать светом для жителей страны, дать им надежду. Нужно быть таким, как Фурина. Ему всегда казалось, что их дуэт был идеальным: она отвечала за настроение общества, являлась символом Фонтейна, он же отвечал рутину и реагировал на опасность. Отличный исполнитель — никудышный властитель. Раньше было куда проще и понятнее. И сейчас харизматичный лидер требовался Фонтейну как никогда. Тот, кто объединит расколотое общество, в котором пошли разброд и шатание, когда все, во что они верили, оказалось ложью. Но, увы, Нёвиллет никогда не умел толкать вдохновляющие речи, как Фурина. Не умел одной фразой заставить толпу хохотать до слез, злиться или плакать. Нёвиллет понимал, что она хотела оставить все позади, чтобы преодолеть травму и обрести новую себя. Понимал, что ей необходимо это — спокойствие. Он понимал, но не хотел быть выброшенным из ее жизни и забытым. Неужели из них двоих всегда слабым и зависимым являлся он? Фурина готовилась вступить в новую эпоху, а он не мог отпустить. Просто не его силах. Люди могли считать его сколько угодно рассудительным и справедливым, но только он (и Фурина) знал, какой он на самом деле эгоист. Он столько лет скрывал это, но сейчас, когда его истинная сила текла в жилах, драконья сущность брала верх. Юдекс не мог позволить ей уехать туда, где он не мог дотянуться, где не мог защитить. Как и не мог позволить ей умереть, бросив его в вечности. Раньше Нёвиллет думал, что, какая бы катастрофа ни накрыла Фонтейн, даже если все люди исчезнут, с ним останется она — Гидро Архонт — константа в его бессмертии. Но и это оказалось ложью. Однако он не собирался отказываться от этого так просто. Юдекс знал, что ей всегда было неприятно — сидеть за одним столом наедине с ним, обсуждать государственные вопросы с ним, танцевать на балах с ним, но Фурина продолжала давить улыбку и давиться пирожными, которые вставали у нее в глотке при виде него — потому что страна нуждалась в этой видимости сотрудничества и партнерства для стабильности Фонтейна. А еще Нёвиллет знал, что давно принял решения, но никак не решался озвучить его — понимал, насколько оно аморально и эгоистично. Горько было признать, каким мерзавцем он являлся, однако это признание дарило вместе с тем поразительное облегчение, будто он мог теперь снять маску, от которой уже зудело лицо и сводило скулы. Фурина наверняка считала, что отлично знала его, но проблема заключалась в том, что Нёвиллет сам не знал себя до конца. Девушка уже думала, что юдекс наконец оставил ее в покое, когда он не появлялся около недели, и когда она начала потихоньку приводить свою комнату в порядок, доставая из пакетов купленные с Клориндой вещи, замок у входной двери резко щелкнул, кем-то вскрытый. Она в страхе вздрогнула, решив, что это или грабители (впрочем, даже при всем желании ничего ценного они бы здесь не обнаружили), или ее недоброжелатели, которые не собирались прощать ей обман и пришли отомстить. Ни одна из этих догадок не отправдалась — в дверном проеме, в который мужчина едва втискивался, стоял Нёвиллет. — Вы можете не прощать меня, — с ходу заявил он, отринув все манеры — сейчас юдекс был не способен думать о них. — И можете бить меня, сколько хотите — я не стану сопротивляться. И я полностью признаю свою вину. — Как ты смеешь вламываться в мой дом? — закричала Фурина, не заметив, как перешла на «ты», как в старые-добрые, когда он являлся ее подчиненным, при этом выглядя испуганно. Потому что казалось, что извинялся юдекс совсем не за дверь. Когда Нёвиллет вошел, ее квартирка мгновенно почудилась ей совсем крохотной, будто Верховный судья занимал в ней все свободное пространство, а сама хозяйка жилища оказалась прижатой к стенке. Юдекс медленно осмотрелся по сторонам и покачал головой, не сказав ни слова. Вместо этого он аккуратно поставил трость, с которой никогда не разлучался, возле шкафа. Неспеша он приблизился к ней, отчего Фурина еще сильнее вжалась в серые обои, будто пыталась с ними слиться. Нёвиллет сразу отметил, как сильно она похудела — сквозь кожу проступали венки, а кости некрасиво торчали. Почему она так дрожит? Она правда думает, что он способен нанести ей вред? Вопреки всем ее ожиданиям, он просто опустился на одно колено, не обращая внимания на грязный пол, отчего на брюках отпечатался черный след. Он протянул руку и бережно сжал ладонь Фурины, которая в этот раз, кажется, была настолько ошеломлена, что не стала вырываться. Добивающим для нее ударом стало то, что Нёвиллет оставил на ее коже холодный поцелуй, напоминающий прикосновение какого-нибудь морского животного, а после резко обнял за талию, притягивая к себе. Из-за их огромной разницы в росте лицо мужчины оказалось прямо возле сердца Фурины, которое сейчас заполошно билось в истерике. — Что бы ни случилось, Вы всегда останетесь моей госпожой, — твердо произнес он, словно ставил перед фактом. — Так что, прошу, позвольте мне заботиться о Вас вечно. Комната заполнилась мягким голубым светом, и перед Фуриной появился Глаз Бога. Юдекс боялся, что кто-то другой из богов обратит на нее внимание и подарит свое благослование, чего Нёвиллет не мог допустить. Этот Глаз Бога стал одновременно и символом его бесконечной преданности ей, символом, что его сила принадлежит ей, символом, что он всегда останется ее опорой и защитой. Но вместе с тем — они оба это знали — этот дар являлся одновременно и проклятием, ошейником, который он набросил на нее, чтобы всегда знать, где она. Их судьба неразделима. И коль им обоим суждено играть роли, которые они никогда не выбирали и не хотели, то делать они будут это дуэтом.