Через тернии к звёздам.

Полночь. Прекрасный старинный дом. Во всех комнатах, кроме одной, не горит свет. Во всех комнатах, кроме одной, нет ни души. Зловещее безмолвие лунной звёздной ночи нарушается звуками рояля. В центральной зале дома людно. Мужчины и женщины, одетые в роскошные дорогие наряды. Официанты в одинаковых жилетах. Музыканты в чёрных фраках. Все молчат. Недавно они ходили по дому, смеялись, шутили, ссорились, танцевали, поднимали бокал за здоровье присутствующих. Играла музыка, изящная, живая. Потом эта весёлая какофония сменилась криками, грохотом и звоном. А после всё затихло. На паркетных досках, ещё рано утром отполированных до блеска, расцвели красные липкие пятна. Весь пол усеян осколками разбитых бокалов. В середине комнаты стоит рояль. Пианист, который ещё полчаса назад виртуозно играл на нём менуэты, лежит чуть поодаль с простреленной головой. Он умер быстро. Сейчас за инструментом сидит девушка. Воротник накрахмаленной белой рубашки забрызган кровью. Пальцы оставляют на клавишах багровые отпечатки. Светлые волосы растрёпаны. Лицо её безмятежно а в глазах сверкает маниакальная радость вперемешку с горьким сожалением. Вперемешку с болью, отчаянием и тоской, от которых хотелось упасть на землю и кричать до тех пор, пока не кончится воздух в лёгких, пока она не оглохнет от собственного крика, пока голос не будет сорван. Она играла хорошо. Тонкие длинные пальцы ловко перебирали клавиши, извлекая из инструмента тревожную жуткую мелодию. Мелодия эта напоминала танец страшной полуразвалившейся заводной куклы, которая, несмотря на повреждённые механизмы и отсутствие половины деталей, пытается дёргаться под звуки некогда веселой и бойкой песни. Всё словно замерло. И только музыка, живая и свободная, придавала динамики этой мрачной картине. Спустя какое-то время раздаётся вой сирен. Визжат шины, здание окружают. К залу стягивается вооружённая группа. Девушка слышит топот ног, но продолжает играть и останавливается только после того, как двери слетают с петель. Спецназовцы врываются в помещение, но точно невидимая сила останавливает их в проходе. Вид изувеченных тел даже опытных и "видавших виды" бойцов немного обескураживает. Спустя пару секунд молчания солдаты и полицейские не сговариваясь направляют автоматы в сторону девушки. Она поворачивается в их сторону и с улыбкой поднимает руки и произносит: -Сдаюсь. -Т/и! - слышится знакомый голос. Девушка вздрагивает, то выражения лица не меняет. Толпа расступается и в залу входит Анго. В его руках пистолет, но парень медленно кладёт его на пол, тем самым показывая, что не опасен. Сакагучи не показывает этого, но он в ужасе от произошедшей бойни. Хотя нет. Он в ужасе от осознания, кто учинил эту бойню. -Т/и, что произошло!? -Прости. К девушке медленно, с опаской, подходят двое полицейских. Т/и протягивает руки. Щёлк. Запястья сковывают наручники. *** -Т/и, что ты наделала? Ты должна была только потянуть время, пока не приедет подкрепление. - в голосе звучит злость, недовольство и боль. Девушка чувствует это. Понимает, кто виноват в том что её любимый человек теперь страдает. Но изменить она ничего не может. Девушка вздохнула и откинулась на спинку стула настолько, насколько позволяет цепь, которой наручники пристёгнуты к столу. Потом улыбнулась, глядя в зеркало. Ха. Как же. Это она видит своё отражение. А по ту сторону панели скорее всего сидят господин Тонедо и пара-тройка его подручных и наблюдают за допросом. -Я знаю, что мне велели делать. Но эти уроды… -Зачем, Т/и? Их бы всё равно судили. И приговорили бы к смертной казни. "А теперь приговорят тебя"…. -Их убить мало. Всё шло гладко. Но потом их "предводитель" произнёс торжественную речь… "И мне снесло крышу". -Ты понимаешь, что эти мрази детей убивали?! И с такой гордостью говорили об этом. Анго, ты просто не видел их мерзкие довольные лица. Я… я просто не могла по другому. Воцаряется молчание. Анго берёт со стола папку и раскладывает на столе фотографии. -57 человек. Кивок головы. -Из них 16 застрелены. -Верно. -А остальные… -Можешь не перечислять, я хорошо помню, что делала. Лицо Сакагучи искажает болезненная болезненная судорога. Буквально на мгновение, прежде чем он успел совладать с собой. Теперь Тонедо знает, что это не помешательство. Теперь Т/И не спасти. Не оправдать. Всё кончено. О, как же хотелось ему, чтобы исчезли чёртовы камеры. Чтобы за дверью не стоял спецназ, готовый в любой момент убить Т/И. Чтобы советник Тонедо и все, кто наблюдают за ними забыли о них и разошлись по домам. Он бы что-нибудь придумал. Он всегда находил выход из тех дерьмовых ситуаций, в которых оказывался по воле судьбы и начальства. Всегда спасал себя. Но не дорогих ему людей. Он хотел бы спасти Оду от пули Жида. Хотел бы спасти Дазая от губившей его пустоты. Хотел бы спасти и т/и… Но всё всегда складывается против него. Ода мёртв; Дазай тоже медленно, но верно умирает параллельно с тем, как гибнет его душа; т/и… не хотела чтобы её спасали. Ему хотелось бы обнять её, шептать на ухо, что всё будет хорошо, что он любит её. Хотел бы прижать девушку к себе и не отпускать. Но Анго закрывает папку, встаёт и выходит из кабинета. Он не оборачивается. Не хочет видеть, как её поведут под конвоем, не хочет видеть лица коллег. Нет. Он просто уйдёт. Возможно, вечером напьётся. Но на следующий день снова будет на месте и в порядке, как и всегда, готовый к новым свершениям. Не оборачивающийся на догорающие пепелища за его спиной.