Выбор выстрелить

Гилберт воткнул ключ в замок и вдруг понял, что дверь открыта. Байльшмидт подозрительно огляделся вокруг, выдергивая ключ обратно, и вошёл в дом. Пруссия осматривается, подмечая следы от ботинков и до жути знакомую коричневую куртку. – Ваня? – Крикнул Байльшмидт. Вдруг слышится выстрел. Двумя часами ранее. Америка был намерен посетить сегодня дом Брагинского, даже если тот не откроет. Джонс просто вышибет дверь или залезет через окно, но ему просто необходимо было попасть в дом России и поговорить с ним. Он должен узреть его сломленный вид, сказать и показать, кто выиграл Холодную войну, кто на самом деле является сверхдержавой. Он просто обязан был посмотреть в его глаза. Слухи о состоянии России ходили разные. И что он полностью разгромлен, и что он ушёл в запой и впал в депрессию, и что он смертельно болен и даже, что он буквально разваливается на глазах, будто бы тело гнило, как труп, ещё при жизни. В последнее Америка не верил. Всё-таки развалился Советский Союз, а не сама Россия. Да и разделение происходило с согласия властей, так что не могло быть такого буквального эффекта на теле. Но вот про моральное состояние Брагинского, про его увядание, про его побежденность – в это хотелось верить и верилось. Америка с трудом скрывал самодовольный оскал, но никак не мог скрыть нездоровый блеск в глазах. В этот раз он точно попадёт "в гости" к Ивану. И плевать, что все предыдущие двадцать два раза его либо игнорировали, либо посылали на немецком. Да. Точно. Единственное, что все же омрачало вкус победы над "полностью разгромленным" коммунякой – это факт того, что с Брагинским остался Экс-Пруссия. Единственный, кто почему-то не ушёл, хотя вся Европа, да и мир в целом, думали, что именно Байльшмидт будет первым на выход. Ошиблись, чёрт возьми. И мало того, что прусак оставался с Брагинским, он ещё не давал подступиться к нему. Россия был сейчас лакомым куском для каждого, в таком состоянии его волю было подчинить легче, чем в любой другой момент. Но чертов Гилберт лаял ему вслед проклятия на немецком. Однажды Альфред добился того, что ему открыли дверь. Но он не ожидал, что русское гостеприимство окажется настолько горячим. За дверью, на пороге, его поджидал Байльшмидт, а в его руках был дробовик. Нацеленный на него, Америку. Онемев от ужаса и возмущения, Джонс, боже, позорно сбежал. Америка не хотел вспоминать тот пасмурный день. Это было нелепой случайностью, просто он не ожидал такого. В конце концов, кто в этом мире осмелится навести на него прицел. Уму не постижимо. Однако Джонс в приступе страха всё же успел увидеть, как за спиной Пруссии с холодным кровожадным взглядом, где-то в самом конце коридора, на мгновение показался он. Но Россия как неожиданно появился, так же быстро и исчез, а Америка в свою очередь, услышав звук перезарядки, смылся с места возможного преступления. Сегодня же всё будет иначе. Америка не зря выбрал именно этот день и это время. Его агенты доложили, что сегодня Байльшмидт покинет дом в три и будет отсутствовать до пяти – тому нужно было доложить правительству о состоянии Ивана, а для этого необходимо поехать в Москву. Поэтому сейчас Америка сидел в какой-то старенькой Волге, за лесопосадкой, дожидаясь, когда черная машина с Экс-Пруссией выйдет на трассу и уедет на достаточное расстояние от дома России. Подождав ещё минут пятнадцать, Джонс вышел из машины и направился прямиком к парадному входу. Он не намеревался скрывать своего присутствия и знал, что Иван догадывался о его прибытии. Поэтому совсем не удивился, когда в окне второго этажа промелькнула большая серая тень. Альфред слышал, как за дверью пищит звонок. Звук был до того противным, что хотелось заткнуть уши, но Америка продолжал трезвонить. Интуиция подсказывала, что сегодняшний визит будет не безрезультатным. И всё же он удивился, когда тяжёлая железная дверь открылась. Альфред, не услышав слов приглашения, открыл дверь шире и, не увидев хозяина дома, переступил порог. Странное чувство закралось в груди, внутренний голос нашептывал скрипуче, что посещение дома России будет ошибкой. Исправить которую невозможно. Однако отступать некуда. Сперва Альфред его не заметил, но после увидел серую малоподвижную фигуру Брагинского, привалившегося к стенке. Когда-то ядовитые аметистовые глаза превратились в выцветшие фиалки, кожа бледного молочного цвета приобрела серый оттенок, а под глазами залегли большие тени. Казалось в этом теле крови и вовсе нет, но потрескавшиеся искусанные губы доказывали обратное. Маленькие ранки в уголках и на нижней губе кровоточили. – Жалкое зрелище? – Голос будто и не принадлежал России. Америка вздрогнул, не признав хриплый тон. Но удивился он не его внешнему виду, не его охрипшему голосу, а эмоциям и интонации, с которой он произнёс эти слова. Кто там говорил ему, что с Брагинского отваливаются куски тела? Что он в глубоком отчаянии, сидит и захлёбывается слезами? Англия? Франция? Кто же ему это сказал? Кто этот слепой, что увидел побежденного в этом человеке с пусть и блеклым, но острым взглядом и твердым голосом? Разве так выглядят проигравшие? – Че молчишь? Пялишь так, противно. – Сплюнул слова Брагинский. Не такого Россию ожидал увидеть Америка. И не такого обращения ожидал услышать. Этот Брагинский будто был ещё более твердолобый, чем тот, что показывался до этого. С таким Ванькой дурака валять не получится. Этому Ване всё равно на него, а значит бить будет больно. – Может, скажешь что-нибудь? Чё пришёл вообще? – Иван развернулся и пошёл в неизвестном ему направлении, от скуки что-то перебирая в кармане, будто его и не интересует ответ Джонса. И, Альфреду тяжело было признавать, но наверное так и есть. Брагинскому плевать. Америка взбесился от такого отношения. Рукой стал нащупывать пистолет в кобуре, и вдруг услышал свист. Ножик прилетел в дверь ровно в двух сантиметрах от его лица. Яростный взгляд России он запомнит на всю жизнь. – Руки. Когда он успел заметить его движения? – Спокойно. – Америка убрал руку с кобуры. – Это для страховки. – Ещё одно движение, и страховка не поможет залатать дырку между глаз. – Выпалил Россия и пошёл дальше. Америке не оставалось ничего, кроме как пойти за ним. Он снял свою кожанку и бросил в какой-то угол, даже не смотря куда, а после пошёл за Россией, оставляя следы от грязных ботинков. Иван скрылся за углом, и Америка поспешил догнать его. Играть в прятки с Брагинским он не хотел. Если снаружи дом казался хоть и большим, но довольно простым, то внутри можно запросто затеряться среди многочисленных дверей, комнат и поворотов. Что собственно и произошло с Альфредом. – Иван? – Позвал он. Тишина. Лишь старый холодильник тарахтел на кухне, однако звук был хоть и жутким, но приглушённым, поэтому если бы Россия захотел, он бы услышал его и отозвался. Но Иван, видимо, желал обратного. Америка ненавидел теряться в пространстве. Артур говорил, что в детстве и в подростковом возрасте Альфред страдал топографическим кретинизмом, и Кёркленд постоянно издевательски подшучивал, что Ал не до конца избавился от него. И вот в этот миг Джонс был готов согласиться с братом. Он потерялся. Чёрт возьми, потерялся в доме, пусть и незнакомом. Америка заметил, что именно в особняке России он в который раз уже испытывает стыд. И ему это чувство отнюдь не нравилось. Подступающее волнение, грозящее перерасти в панику, от того, что он не понимал, где находится и как отсюда выбраться, нарастало с каждой секундой и судорожным вдохом. Кажется, Артур прав, и он ни черта не излечился. – Твою мать! Альфред сперва метался и крутился вокруг, пытаясь вспомнить откуда пришёл. Но коридоры казались одинаковыми, двери идентичными, будто сам дом решил сыграть с ним в злую шутку. Он просто замер как истукан. А после начал тыкаться в закрытые двери. – Иван! Ваня! "Почему в этом доме так много закрытых дверей!?" – с ужасом и гневом думал Альфред, нервно дёргая ручку, – "И куда мог пропасть этот грёбаный коммунист!?" Не иначе как случилось чудо – Альфреду открылась одна из дверей. Строгий интерьер комнаты говорил о том, что это был скорее всего кабинет. Темно-зеленый спокойный оттенок обоев, окно с плотными шторами, большой дубовый стол и стул-кресло с обивкой. В углу Альфред заприметил большой золотой глобус. У него рот открылся от изумления, увидев такой восхитительный объект. Рассматривая кабинет, Джонс поумерил своё беспокойство, но степень волнения всё ещё была за нормой. – Ваня! – Всё же попытался крикнуть Америка, не теряя надежды, что Брагинский просто напросто потерял его из виду и ищет по дому. Хотя внутренний голос подсказывал, что ему стоит ходить да оглядываться, а Россия на самом деле не потерял его, а всё это время следил. Честно говоря, ощущение, что на него смотрят, у Альфреда было. По телу иногда проходили мурашки, вызывая жуткое беспокойство. Странное чувство, что за тобой следят, не покидало его даже в кабинете. Однако Брагинский не мог следить за ним сейчас. Наверное. Альфред сделал шаг и пол тихо скрипнул под ногой. Почему-то больше идти не хотелось. – Ваня! Джонс решил покинуть кабинет, аура которого начала нагнетать его, вызывая ещё бо́льшую панику. Альфред развернулся. – Никогда не зови меня по имени. Америка испугано вскрикнул. – Россия!? Как он так тихо подобрался? – Кто ты такой, чтобы звать меня по имени? Максимум, что тебе дозволено это фамилия. – Отчеканил раздражённо Иван. До Альфреда наконец дошёл смысл слов Брагинского. Перепуганный Америка быстро соображал, почему же нельзя. А потом до него дошло. – Пф, – Фыркнул он. Страны могли называть друг друга по имени только, если близкие друзья или родственники. Для них имя – что-то интимное. Но Америка был бы не он, если бы не нарушал общественные устои. К тому же, Россию хотелось звать по имени. – А что ты сделаешь, если я не перестану? Америка быстро успокоился и вернул свою уверенность с появлением России. Он же не один, значит не потерялся. – По-хорошему говорю. – Фиалковые глаза покраснели из-за лопнувших капилляров. Иван был явно недоволен. И набухшие венки на лбу и шее доказывали это. – Да что ты мне сделаешь? Как хочу так и буду звать тебя, Ваня. – Фыркнул Америка. – Ваша проблема всегда была в том, что вы думаете, будто я блефую. – Что? – Не понял Альфред. Россия резко поддался вперёд и ударил головой в лоб Америку. Вдруг мир потемнел. Экс-Пруссия находился в здании Правительства, где его ждал премьер-министр. Он должен был справиться о состоянии России и отпустить Байльшмидта домой. Но что-то время ожидания затягивалось. Гилберт с самого утра ходил на нервах. Брагинский вёл себя странно. Он не был вялым, как это бывает почти каждый день, и не было приступов агрессии, которые случаются достаточно редко, но метко. Иван был подозрительно тихим. Байльшмидт бы даже сказал, выжидающим. И Гилберт ой как боялся того, что же ожидает Россия от сегодняшнего дня. Его перепады настроения из крайности в крайность вскоре доканают и так расшатанную психику Пруссии. То вой и слёзы, то гневные истерики до исступления, так и грозящие обернуться чьей-то смертью. Гилберт боялся, что в приступе ярости Иван либо прибьет его, либо укокошит себя. Ни тот, ни другой вариант Байльшмидту не по нраву. И сегодня, почти с самого пробуждения, Гилберта одолевало странное предчувствие. И мысли в голове от него были отнюдь не позитивными. Байльшмидт нервно постукивал по подлокотнику, неосознанно начав грызть ноготь на свободной руке и пустым взглядом уперевшись в стенку, окрашенную грязным бледным жёлтым цветом. Где-то отколупливалась краска, а у плинтуса вообще можно увидеть бетон, настолько давно не проводился ремонт. А кресло, в котором он сидел, держалось на честном слове, чуть дернешься – шатается и скрипит на весь коридор. Дверь в приемную открылась и оттуда вышла молодая женщина, но внешность её оставляла желать лучшего. Серая мышь – не иначе. Поправив разваливающиеся очки на носу, она удивлённо посмотрела на Байльшмидта, а тот в свою очередь недоуменно и с толикой возмущения смотрел в ответ. – Вы к кому? – Здрасьте. – Высказался Пруссия, причём это было не приветствие. Женщина уловила язвительный тон собеседника. – К начальству вашему. – А его нет. – Вежливо, но с налетом недовольства ответила секретарша. – Как нет? – Усмехнулся Байльшмидт. Желание убить кого-нибудь стремительно росло. – А какого х..хрена я сижу тут уже двадцать минут? – Поинтересовался Гилберт. – Не знаю. У вас запись? – Хренапись. – Пруссия поднялся на ноги. – Где этот грёбаный премьер-министр? – Вообще-то у него имя есть. – Да срать я хотел, они меняются чаще, чем погода в октябре. – Плюнул Байльшмидт. – Он вообще был сегодня на рабочем месте? – Вам какое дело, где он был? – Загораживая проход в приемную, сказала секретарша. Пруссия метал искры глазами, и женщина поняла, что действовать на нервы этому человеку не стоит. – Он был сегодня утром, но потом уехал по срочному делу. – Куда? – Не знаю, мне не докладывают. – Фыркнула она и тут же пожалела, увидев как альбинос замахнулся. – Ой! – На, возьми. – Он резко шлёпнул папкой по ней, всучив в руки. – Передашь своему начальнику. – Хмыкнул прусс и развернулся. Засунув руки в карманы, он поплелся на выход, ворча себе под нос. – Чё припёрся сюда? Тьфу. Америка открыл глаза, чувствуя головокружение и тошноту. По ощущениям у него лёгкое сотрясение мозга, иначе как объяснить его жуткое состояние и дребезжащую боль в голове. Когда та немного утихла, а перед глазами перестало плыть, Альфред понял, что лежит, и попытался подняться. Однако у него не получилось. Руки резко дёрнуло влево, и что-то противно лязгнуло. Америка посмотрел на свои руки. К огромному удивлению Джонса, они были прикованы наручниками к ржавой холодной батарее. Через несколько долгих секунд раздумий до Америки дошло. Он, чёрт возьми, прикован наручниками к батарее! Что происходит? – Кха-кха. Альфред резко обернулся. В другом конце комнаты, тоже на полу, сидел Брагинский. Однако Россия не был ограничен в передвижении. Америка перевёл взгляд ниже, куда смотрели задумчивые глаза Ивана. В руке русского был револьвер. Джонс сглотнул. Тот игрался с ним, наблюдая, как крутится ствол на полу. И как только он полностью останавливался, Россия вновь закручивал револьвер, приводя его в движение. Брагинский поднял взгляд на онемевшего от шока Америку и спросил: – Я красивый? Джонс опешил. Только сейчас он заметил, что Россия был одет не так, как раньше. На нём была чистая белая рубашка, бежевые брюки и красивый ремень. Рядом на старой кровати валялся пиджак и галстук, очевидно подготовленные хозяином дома. Только для чего? – К чему этот вопрос? – Нервно усмехнулся Джонс. Признаться, он даже не предполагал, что визит к Брагинскому приведёт его к такому исходу. Россия не перестаёт удивлять. – Мне нужно знать, красивый ли я. Америка молчал. Долго молчал, задумчиво разглядывая Ивана. Россия даже заинтересовался и стал следить за сменой эмоций на лице американца. В конце концов, Джонс ответил, чувствуя неловкость. – Красивый... Очень красивый. Глаза России чуть расширились. Удивлён. Иван быстро заморгал, отбрасывая ненужные мысли. – Я про то, красиво ли я одет. Достаточно нарядно? – Он выпрямился, оставив револьвер в покое. – Для похорон. В груди ухнуло. Оставивший всего на минуту ужас вернулся к Америке неожиданно быстро. – Чьих?.. Иван взял в руки револьвер, заинтересовано оглядывая его и любовно поглаживая пальцами. На одну руку была надета белая перчатка, которая и держала оружие. А вторая, оголенная, подпирала тело. На ней было множество порезов и даже один уже зеленоватый синяк. – Ты знаешь, что такое "русская рулетка"? – По телу Америки пробежал неприятный холодок вместе с мурашками. – Это такая забавная игра. В барабан револьвера вставляется всего одна пуля из шести возможных. Барабан раскручивается. Игрок подставляет дуло к виску и нажимает на курок. – Щёлкнув, Брагинский крутанул барабан револьвера. – Что ты собираешься делать? – Понимаешь, в гроб надо ложиться красиво. – Произнёс Иван, подтверждая худшие опасения Альфреда. Россия поднимает револьвер, поднося его к виску. – Я надел всё самое лучшее. – Нет... Нет, Брагинский, не смей! – Подорвался Альфред, наручники жалобно звякнули. Брагинский резко дёргает рукой. Америка в шоке смотрит на Россию, который так ничего не предпринял, с ухмылкой глядя на вспотевшего Джонса. "Боится". – Забавно. – Едва слышно хмыкнул себе под нос Иван. – А? – Ошалело спрашивает американец на выдохе, всё ещё чувствуя дрожь по телу. Иван легко улыбался, вполне привычно для себя, однако Джонс видел эти глаза: в них плескалось какое-то странное веселье и злоба. – Но знаешь... Я слишком горд и эгоистичен, чтобы умереть здесь прямо перед тобой. Как псина. Поэтому... Он навёл прицел на Америку: – Как ты думаешь, успеет ли твой народ сгенерировать новое воплощение до того, как страну захлестнут хаос и розни? Если ты умрёшь, продолжит ли твоя страна существовать? – Усмехнулся Брагинский. Америка, объятый ужасом, онемел. Несколько секунд, вглядываясь в сумасшедшие глаза России, которые начали отсвечивать алым, он дрожал от страха. Иван выглядел решительно, Ал не сомневался в правдивости его намерений. Впервые, Америка четко и без приукрас уверен – Россия представляет смертельную опасность. Однако американец всё же выдавил из себя жалкую попытку продлить жизнь. – Страны не убивают друг друга. – Просипел Альфред. Иван хмыкнул, пожав плечами. Его перемена в настроении пугала Джонса. – Никто не знает, что будет, если одно воплощение убьёт другое. У нас есть негласное правило на это. – Губы России на мгновение дрогнули в кровожадной улыбке. – Однако я знаю. – Альфред в ужасе замер, надеясь, что ему послышалось. – Я знаю, что будет потом. Я убил государство собственными руками. Знаешь, кто это? Джонс опустил взгляд на свой ремень. Кобура была пуста. Чёрт. – Кто? – Америка понимал, что убийство переносится на неопределенный срок, пока Брагинский не выговорится. И поэтому поддакивал ему, отвечая на вопросы, попутно ища выход из сложившейся ситуации. – Государство, простирающееся с востока на запад. Крупнейшая по территории империя за всю историю. "Крупнейшая? Ведь это Британия," – сперва подумал Джонс, прежде чем в его голове всплыл рассказ Артура из далёкого прошлого про чёрное иго, мчащееся на запад и сметающее все на своём пути. Англия тогда с трудом признался, но почему-то посчитал нужным сказать правду – если бы не молодой Русь, они бы были захвачены так же, как и все остальные. – Монголия. – Прошептал Америка, застыв. Россия убил другое государство. Никто не знает об этом. Честно, в любой другой день и момент он бы посчитал это благословением свыше – такой компромат на Брагинского. Но сейчас... Если бы Альфред мог, он забыл бы всё, что ему сказал Иван. – Я убил его. И по всей его территории, как паразиты, начали рождаться новые воплощения, от того и розни. Его дети поднимали головы, пытались отхватить себе как можно больший кусок. Хаос. Разрушения. Смута... Развал. – Щёлкнул курок. – Вот, что ждёт другую страну после смерти от чужой руки. Америка с ужасом смотрел на дуло револьвера, направленное на него. Он попытался сглотнуть ком в горле. Ничего не получилось. Альфред в панике начал дергать наручники, совершенно не понимая, что это никак не поможет. Он не в себе, как и человек с диким взглядом напротив. В любой момент Россию может переклинить, и он выстрелит. Страх за свою жизнь и чувство безысходности поглощали. Джонс ощутил влагу в глазах и судорожно вздохнул. Неужели... Неужели всё так и закончится? Гилберт вышел из здания и посмотрел в небо. Чувство тревоги нарастало, но он не мог понять: стоит беспокоиться за Россию, которого он оставил одного дома, или опасаться самого Брагинского? Внутренний голос молчал. А в душе штормило. Погода на улице была соответствующей. Тучи сгущались над Москвой, серое небо медленно, но верно скрывало солнце. Казалось, и внутри у Байльшмидта должен вот-вот разразиться ливень – обрушиться шквал воды на мирную гладь. Пруссия тяжело вздохнул. Достал сигарету, жигу и закурил. Поганый дым окружил его при первой затяжке, отравляя лёгкие. От противного запаха хотелось кашлять. Давно он не курил. Но из-за России начал. Гилберт усмехнулся. Уже в который раз из-за Брагинского он может слечь в могилу. Но жизнь изменилась полностью и бесповоротно, и в этот раз Россия придумал способ свести его в гроб более изощрённый, чем раньше. Изводит его. Нервы ни к черту. Сигареты кое-как помогают выпустить пар. Но, если он ближе, чем на расстоянии в десять метров, никакие сигареты не помогут. Присутствие Брагинского изнуряет, мешает жить и вдохнуть полной грудью. Но без него Гилберт и вовсе не сможет дышать. Он знает. Пробовал. Выстрел. Пуля летит, и стекло разбивается вдребезги. Из окна слышатся крики птиц, один из которых, вероятно, был предсмертный. Америка едва не теряет сознание, скатываясь вниз, и судорожно выдыхает. На лбу выступила испарина, а из глаз уже текли слёзы страха. Его жизнь висела на волоске, и держала этот волосок рука Брагинского, который мог отпустить его в любой момент. – Пожалуйста... Россия. – Едва слышно хныкал Джонс. Никогда бы не подумал, что станет так унижаться... Но жизнь была дорога, а о том, что случится здесь никто никогда не узнает. Он сделает всё для этого. Брагинский поднялся на ноги с тяжким вздохом. Америка, заметно страшась, но всё же с надеждой, посмотрел на Ивана. Однако тот даже на взглянул на американца, а подошёл к столу. Револьвер он положил, а сам начал натягивать вторую перчатку. – Офицерские... – Сказал коротко Брагинский, указывая на перчатки. Альфред на автомате кивнул. Россия замер, раздумывая над чем-то, а после потянулся рукой за чем-то на столе – Джонс не видел в силу своего положения. Сигареты. Иван закурил, нервно сжимая губами сигарету. Едкий дым распространился по комнате, выходя наружу через разбитое окно. Альфред закашлялся, не привыкший к табаку. Россия искоса глянул на него и с презрением отвернулся. Через минуту спросил: – Ты любил когда-нибудь? Вопрос застал врасплох. Америка вообще не понимал, что происходит, давно потеряв связь с реальностью. Всё казалось страшным сном, кошмаром, хотелось проснуться и просто забыть всё это. Иван в который раз выкинул вопрос, что заставил Альфреда задуматься, вернуться в прошлое и переворошить свои воспоминания. Джонс вновь теряется с ответом. Перед глазами плывёт, слезы застилают взор, страх сковал тело. Чего этот русский вообще добивается? Но он всё равно думает. Пытается понять: действительно, любил ли он? А его? Была ли любовь в его жизни, и есть ли для неё место? Джонс пустым взглядом смотрит в пол, даже не замечая зоркий взгляд Брагинского. – Да... – Кивает отстранено Альфред. – Вероятно, любил. И люблю. Хотя мне кажется, что эта любовь убьёт меня. И я никак не выказываю её. Иван задумчиво нахмурился. Затянулся. Вдруг стол скрипнул – Брагинский опёрся бедром о него. – Кто же это? – Выдыхает он, выпуская дым. Отвратный запах. – Артур. – Америка сдерживает кашель и не смотрит на Ивана. – Он меня воспитал. Почти как отец. Не могу воспринимать его, как брата. Как опекуна, воспитателя – да. Брагинский сощурился. Стало дурно. Не хотелось раскрывать душу перед ним, да ещё и в такой обстановке, но слова сами вырывались из рта. – И, наверное, Канаду. – Америка опустил голову. – Но я не показываю этого, и мне стыдно. – Почему? – Голос глубокий, обволакивающий. Располагающий. Альфред сдаётся. – Он мой брат, а я специально не обращаю на него внимания. Нет времени на него, слишком поглощен политическими интригами и делами. И стыдно за это. – А ты хочешь стать ближе для него? – Нет. И за это тоже стыдно. Россия прикрыл глаза и запрокинул голову, делая последнюю затяжку и выдыхая дым в потолок. – Честно. – Похвалил Брагинский. Он тушит бычок об угол стола и кидает его под ноги Ала. Поворачивается к столу, что-то перебирает пальцами. Вдруг Россия вздрагивает и начинает сквозь дрожь что-то брать пальцами, то роняя, то стуча о столешницу. Альфред видит, как фиалковые глаза застилает алым нездоровым блеском. В Брагинском что-то переменилось. На него будто накатывала дрожь от беспричинного волнения. Истерика? – Честно. – Россия лихорадочно стреляет глазами по столу. – Я н-не могу. Не могу жить. Могу, могу, могу. Умереть. Н-н-нет. Нет-нет-нет. Нет! НЕТ! – Иван резко скидывает все вещи со стола. – Каждый. Каждый чертов раз я переживаю это вновь. В-вновь. Как в первый. Я не могу жить и не могу умереть. – Россия облокачивается о стол двумя руками и смотрит расширенными глазами в стену. – Разум и память говорят мне, что это всё уже было, это не конец. Я всё это проходил, знаю. Уверен, я и в этот раз выживу. Но внутри... – Он прикрывает глаза на несколько мгновений и морщится. – Внутри узел, готовый взорваться в любую секунду. – Он смеётся. Нервно. Ненормально. – Ха-а, всё внутри режет и болит. Это невозможно терпеть. Я как будто готовлюсь умереть, но всегда что-то идёт не так. Сердце ноет. А психика... Я схожу с ума? – Он вдруг смотрит на Америку. – Всё это было. Одно и то же. Каждый. Чертов. Раз. И всегда, как в первый. – Он проникает взглядом будто в самую душу. Роется там, что-то ищет и находит. По глазам видно, нащупал. – Это похоже на потерю близкого. Сколько бы не повторялась, к этому невозможно привыкнуть. Легче не переносится. – Россия наконец отводит взгляд. Его ноги подкашиваются, и он чуть ли не падает, но вовремя хватается за край стола и выпрямляется. – Я не хочу жить. – Едва слышно говорит он. – Но не могу умереть. – Он замолкает. Взгляд становится более осознанным, но всё таким же стеклянным, однако цвет очей меняется. Теперь они кристально чистые, голубые. И он шепчет: – Потому что люблю его.. Америка ничего не понимает. Он смотрит, как Иван дрожащими руками берёт револьвер и начинает закидывать пули в барабан. Раз. Два. Три. Четыре... Пять? – Что ты...? Брагинский перебивает его: – К слову, есть ещё варианты игры в рулетку. Вместо одной пули, в барабан вставляется пять... – Россия осматривает револьвер и чуть наклоняет голову в бок. – И остаётся только одна незаполненная камора. Он видит блики на барабане от солнца и улыбается. Понимает, что вот оно – его спасение. И сейчас осталось сделать лишь один выбор – себя или его. Россия смотрит с улыбкой на Джонса. – Вероятно, это наша последняя встреча. Америка уже не может ничего делать. У него не осталось сил. Россия морально истощил его. – Как думаешь, какова вероятность того, что пули не окажется в выпавшей каморе? Россия делает шаг с кривой ухмылкой на лице, но вдруг отходит назад. Не решается подойти, не хочет. Боится себя. В дрожащей руке лежит револьвер. В глазах Альфреда безысходность и паника. Он понимает, что выстрел будет в него. Россия ненавидит его. Как и весь запад. И Джонс на его месте выбрал убить врага, а не себя. Но он не на его месте, и он никогда не поймет, чем руководствуется Иван. Брагинский нерешительно отходит от него, прижимаясь спиной к стене. Поднимает руку. – Я никогда не колебался над убийством. – Сказал он. Альфред застыл. В голове что-то щёлкает. Россия смотрит на него пустым холодным взглядом, держа дуло у виска. – Кстати... А зачем ты пришёл? Америка вздрагивает. Не в том он положении, чтобы исполнить то, чего так хотел. Он боится за свою шкуру, поэтому ничего не скажет. Но этот страх в глазах выдаёт его. До Ивана быстро доходит что к чему, и ярость застилает глаза. В действиях больше нет колебаний, он решительно наводит прицел на Джонса, пылая праведным гневом и негодованием над своей слабостью. – Ни за что. Ты не увидишь. Мою смерть. – Выплёвывает Россия, сверкая кроваво-алыми глазами. Выстрел. Байльшмидт врывается в комнату под истошные крики Америки. Выпученными глазами он видит лежащего на полу американца, орущего от боли. Огнестрел. Рана зияет прямо в солнечном сплетении, в нескольких сантиметрах от сердца. Интерес быстро теряется, когда Гилберт понимает, что тот жив. Пруссия переводит взгляд. Россия стоит в другом конце комнаты, напротив раненого, с револьвером в руках и лучшем своём костюме. Байльшмидт тяжело дышит. Иван смотрит в ответ. – Гилберт. – Выдыхает он. Его глаза расширяются от шока, он только осознаёт реальность происходящего и то, что натворил. Испугано глядя на прусса, Иван сжимается и роняет револьвер на пол. Соленая влага скапливается в глазах, готовая вот-вот сорваться. Пруссия бросается к нему, хватая за плечи. Приступ истерики заканчивается, а осознание содеянного только начало безжалостно настигать его. – Ваня? Ваня, ты меня слышишь? Россия как сквозь воду слышит голос Байльшмидта и смотрит на Джонса, а тот в свою очередь смотрит в ответ, невзирая на боль и фонтан крови, заливающий весь пол вокруг. Америка впервые видит слезы Брагинского.