***
Воропаев остается вместе с ними. Катя иногда даже глаза трет, чтобы убедиться, что она все правильно видит: но он все еще в комнате — протирает полотенцем фужеры, задумчиво раскладывает вилки с ножами. Катя видит, как он рассматривает столовые приборы. Колька, воспользовавшись тем, что Воропаев слишком увлечен, громко шепчет ей на ухо: — Сейчас он скажет, что нужна еще специальная ложечка для мякоти грейпфрутов. Катя прыскает, так, что Александр Юрьевич поворачивается к ним. И Катя понимает: слышал. — Ложечку для грейпфрутов не подают, если грейпфрутов на столе не предусмотрено, — скалится он. — А ваша матушка ничего не говорила об этих фруктах. Впрочем, если они планируется, то, конечно, приборы для них стоит все-таки положить. Кате стыдно. Кольке, кажется, нет. От ее извинений Воропаев отмахивается, куда ему, он слишком занят: мама доверила ему бабушкин кофейный сервиз. Воропаев сам варит им всем кофе. Папа ворчит, что кто же пьет кофе на ночь. Потом ворчит, что все равно он не собирается ложиться рано спать, кто же ложится рано в Новый год. Катя знает, кто — ее родители, половину второго папа уже точно отрубится. Воропаев за их новогодним столом смотрится… неожиданно очень органично. Он с огромным удовольствием пробует холодец по рецепту Катиной матери, рассказывает, как два года назад гулял по рождественской ярмарке в Праге и чуть не упился глинтвейном, не отказывается от папиной наливки и радостно скалится, когда Катя в очередной раз подкладывает ему салат оливье — ну пусть ест человек, жалко, что ли? Колька, который вначале с подозрением смотрит на конкурента по поеданию вкусностей, как-то резко смиряется с тем, что Воропаев хвалит салаты, пробует запеченные в соусе куриные ножки, закусывает очередную рюмку маринованной капустой, кашляет после того, как Валерий Сергеевич накладывает ему на новый кусок холодца щедрую порцию хрена. — Разве не должны вы быть на каком-нибудь пафосном приеме в самом дорогом ресторане в центре Москвы? Воропаев смеется. — Я там был в прошлом году, Николай Антонович. Колька тушуется. — Да можно без отчества. Воропаев кивает. — Я был там в прошлом году, Николай. И поверьте, это не было настолько прекрасно, как вам кажется. Не будет же он рассказывать этому мальчишке, что бронь столика в том ресторане стоила, наверное, месячный бюджет всей семьи Пушкаревых. И еда там хоть и была достаточно вкусной, но порции скорее были рассчитаны на дегустацию, чем на полноценное проведение вечера: тоненькие слайсы копченой утки, различные дипы — к сожалению, ни хумус, ни гуакамоле Воропаев не слишком любил, салаты в коктейльных бокалах — красиво, но совершенно невозможно наесться. Устрицы и трюфеля — вкусно, дорого, но… Как будто что-то не то, не новогоднее. Зато алкоголь лился рекой. Правда, он нашел там то, что искал в ту ночь — и где-то в четыре утра привез в свою квартиру очередную куклу: красивую, согласную провести с ним остаток этой ночи и следующее утро, но совершенно скучную. Возможно, в прошедшем году у него сбылась эта дурацкая присказка про то, что как новый год встретишь… Иначе откуда бы в его жизни появилась Виктория Клочкова, а еще Алина, от которой он только и делал, что отмахивался… Может быть, следующий год будет хотя бы более интересным и необычным? — Что-то вы совсем ничего не пьете, — ворчит Валерий Сергеевич. — Новый год же! — Да ты что, Валер, — тут же всполошилась Елена Александровна, подкладывая Александру котлету. Часа в три ночи Александр снова варит кофе: старшие Пушкаревы от кофе отказываются, предпочитая чай, а Катерина и Зорькин пьют с удовольствием. Воропаев лениво ковыряет кусок наполеона, есть он уже совершенно точно не может, но в Зорькина влезает и торт. — Там еще мороженое, — заявляет Зорькин, и Елена Александровна кидается было к холодильнику, но Воропаев ее останавливает. Зорькин уходит домой, а Воропаев снова засыпает на чужом диванчике, хотя можно было бы вызвать такси, наконец-то уехать к себе, но ему почему-то не хочется.31 декабря
4 января 2024 г. в 14:13
Воропаев просыпается на коротком и явно видавшем лучшие годы диванчике. Он как-то быстро вспоминает и понимает, где он. За окном уже темно, на стене мигает гирлянда, и в ее мигающем свете он видит сидящего за компьютером парня — ровесника Катерине и, видимо, кармического близнеца. Это и есть Николай? Николай у Пушкаревых чувствовал себя весьма уверенно, явно был практически членом семьи. Но женихом? Ну точно нет! Заставка с фотографией Клочковой (господи, Клочковой, за что ему это даже здесь!) вряд ли была случайно установлена на компьютер Катериной. Нет, ее определенно ставил этот мальчик. Ставил не у себя дома, не стесняясь, но никакие отношения тут даже издалека не могли никому померещиться. Друг. Самый лучший. Почти, наверное, брат. Все, как рассказывала ему Катерина. Такому другу можно разрешить поставить любимую девушку на экран своего компьютера. Можно, потому что ему все равно ничего не светит, так пусть хоть немного порадуется.
— Доброе утро, Александр Юрьевич, — произносит тем временем Николай. — Я Николай. Николай Антонович Зорькин. Кстати, если вам интересно, то уже тридцать первое декабря.
— В смысле? — трясет головой Воропаев, пытаясь согнать остатки сна.
— Вы проспали почти сутки, — пожимает плечами Николай. — Катюха тоже только недавно встала.
Он молчит, пристально разглядывая Воропаева.
— Вы же не приехали выручать Катьку? — спрашивает он. — Вас тоже там закрыли, да? Иначе зачем бы вы поехали за ней? Это Валерий Сергеевич поверит в такую сказку. Но ехать ради Кати… Прислали бы кого-нибудь, вызвали бы на работу, в конце концов до охраны бы дозвонились. Но вы привозите ее сюда, а потом вырубаетесь и спите так крепко, что вас и пушкой было не разбудить. Нет, вы явно оказались вместе. Спасибо, что не убили ее. В смысле, спасибо, что поддержали Катьку.
Воропаев закатывает глаза. Серьезно? Он даже в глазах этого паренька выглядит монстром, который пожирает секретарш, стоит им оказаться рядом?
— Я не говорил, что был там, — отмахивается Воропаев. — Вам же сказали, что меня там не было. — В принципе, в рассказе Катерины логика прослеживалась. Если уж ее отец так реагировал, когда ее дочь просто держал в объятиях посторонний, неодобренный отцом мужчина, то что тогда будет, если он узнает, что Катерина провела с этим самым мужчиной ночь. Пусть в самом прямом смысле этой фразы, безо всяких иносказаний: просто была рядом, но… Почему-то объясняться не хотелось.
— Не было так не было, — не спорит Николай. — Тогда хорошо, что вы нашли минутку, чтобы вытащить оттуда Катьку. Почему-то вы смогли этой сделать, а Андрей Павлович — нет.
Интересно… Коля явно недолюбливал Жданова, хоть и не демонстрировал этого открыто. Успел познакомиться с Андрюшенькой? Или просто знает какие-то Катенькины тайны?
— А что же вы не приехали спасать Катерину? — ухмыляется Воропаев.
— Ну извините, — фыркает Зорькин. — Ночью я спал. А утром бегал по всему району, пытаясь найти Катьку. Откуда я знал, что мне нужно посмотреть в аське.
Вместо того, чтобы уехать, Воропаев снова сидит на пушкаревской кухне. Его кормят то ли очень поздним обедом, то ли слишком ранним для тридцать первого декабря ужином. Он с удовольствием зачерпывает горячий борщ из глубокой тарелки: в меру густой, красный — и пытается вспомнить, когда он в последний раз вообще ел борщ. На толстый ломоть хлеба Елена Александровна кладет ему котлету — горяченную, только со сковородки. Пушкарева, сидя напротив, вяло возит ложкой в своей тарелке, то ли пытаясь не зачерпывать капусту, то ли просто не испытывая голода. Конечно, она-то еду своей матери может есть не то что каждый день, а даже несколько раз в день!
— Так, молодежь, — командует Валерий Сергеевич. — Мы там с Колькой стол уже поставили в комнате, так что его можно начинать накрывать. Бокалы протереть и поставить, вилки разложить, тарелки все достать и салатницы — это мать сама разберется, что ей нужно. Катюх, ты все спишь, а мать одна на кухне.