Могила Мортиши Аддамс

Темно, ужасно холодно. Глубокая ночь, все страшные грехи случаются в глубокую полночь, когда весь мир становится дальше, тише, глуше. Не зря, с самого детства говорили нам, бойся полуночи, черной, как смола, когда не можешь увидеть ни себя, ни свои темные стороны. На улице завывала стужа, или это были обитатели близлежащего леса? Был ли здесь лес? Гомес Аддамс, живший в этих местах с самого детства, не помнил. Внезапно проснувшись в холодном поту, он оказался в холодной библиотеке. Гомес не мог вспомнить, что ему снилось, но ощущение липкого холода и мерзкой слякоти под ногами остались. Рядом спала Уэнсдей, иногда вздрагивая, возможно ей тоже снился кошмар. Тихо встав, и взяв дочь на руки, он быстро отнес её в детскую комнату. Уложив и плотнее закутав её в одеяло, он нежно поцеловал её в руку. После Мортиши, он боялся целовать Уэнсдей в лоб. Уэнсдей заворочалась, поэтому, в последний раз погладив ее голову, он встал и почувствовал её присутствие сзади. Тело Гомеса парализовало. Вся его суть, молниеносно сжалась и завернувшись в холод улетела в никуда. По его коже пробежались мурашки от пяток до головы, не от страха, а от мертвецкого холода, что извергала его покойная жена. Поёжившись, из-за шипучего первобытного страха охватившего его, он, тем не менее, тихо, даже трепетно прошептал:       — Я скучаю по тебе. — ни один человек на этом свете не мог слышать его голос, даже он сам, лишь призрак, стоящий позади него, мог услышать через щели между мирами, понять, как всегда понимала его, когда была жива.       — Ты ужасно побледнел, дорогой. — поблек, померк, потерял свой огонь, ты погас — хотелось сказать миражу.       — Не бледнее тебя, Querida. — он медленно повернулся к ней, и неожиданно для него самого, из глаз потекли такие же холодные слезы, как капельки начавшегося дождя за окном. Мортиша, свет, тепло его жизни, огонь глаз его, тьма его души, стояла, такая же, как в их первую встречу. Она мягко улыбалась, в её глазах также стояла влага. Она нежно смотрела на человека, который любил её больше жизни и лишь из-за обещания данного ей, из-за её слова, которое было неоспоримым фактом для него, он обрёк себя на такое жалкое существование, где ему приходилось терпеть вечный холод и мрак. Она плавно подошла к кровати, где спала Уэнсдей, погладив холодным пальцами её щеку, она медленно наклонилась и прошептала в ухо:       — Я люблю тебя, ma fille. Делай, что велит твоё сердце. Она плавно выровнялась, чуть позади, стоял, все такой же заплаканный, Гомес.       — Пойдем, mon amour. Я хочу зайти к Пагсли. — она нежно поманила его пальцем, Гомес, как верный щенок своей госпожи, проследил за ней. Зайдя к Пагсли, она также прошептала ему в ухо заветные слова, которые должны были быть услышаны. После чего, она направилась к своей могиле, Гомес, все также шел за ней.       — Тиш… — хрипло позвал Гомес. — Я… Я не могу, Тиш… Мортиша медленно обернулась к нему, мягко погладила рукой по его щеке, как делала и при жизни, покачав головой она с сочувствием произнесла:       — Mon cher… Я знаю. Пожалуйста, осталось немного, потерпи ради меня. Прости, что обременяю тебя этим, но я… — её голос оборвался, но она продолжила тихим, дрожащим голосом, — Прости, что оставила тебя, Гомес.       — Я понимаю. — Гомес закивал, закусил губу. Он просяще поднял на её глаза и попросил, — Останься? Всего на одну ночь?       — Хорошо, mon cher, только на одну ночь. — она нежно улыбнулась и подняла вторую руку, чтобы легко коснуться его губ. — Чего же ты меня не обнимаешь, дорогой? Она спросила, нахмурив тонкие брови, словно это причиняло ей физическую боль. Гомес немедля обхватил её талию руками, нежно сжимая.       — Я боюсь, что ты растаешь. — он не отнимал взгляда с её тонких желанных губ.       — Я не растаю, дорогой. Как только разрешение слетело с алых губ Мортиши, он нежно накрыл её сладкие губы своими. Тот же вкус помады, который встретил его в их первом поцелуе, тот же оттенок, который не менялся годами, оставив, на горячих губах Гомеса, свой нестираемый след. Её губы все также чувственно раскрылись, предоставляя доступ к прохладному языку, что немедленно переплёлся с горячим языком Гомеса. Они оба застонали от переполнявших чувств, их чувства, их тела, их души были едины. Ни смерть, ни жизнь не могла разделить влюбленных навеки. Их души не были родственными, нет, их души были одним целым неделимым. Мортиша нежно отстранилась от него, сжимая его шею одной рукой, а другой привычно гладя щетину. Гомес притянул её себе, пытаясь вжать, сохранить, защитить ее в себе. Никогда не отпускать. Он трепетно прижался к её шее, желая втянуть запах, который они делили друг с другом. Втянув её запах, розы, порох, сушенные травы, запах его табака, он почувствовал себя дома. Он бы стоял здесь и жался бы к ней, если бы у него не было бы что сказать ей, а сказать ей он хотел много всего. Он хотел сказать ей, о том, что Уэнсдей подала заявку на Оксфорд, что он очень гордиться ею, что Пагсли встретил свою первую любовь, и теперь не прекращая говорил о ней, просил у него советы, и что недавно он начал изучать микробиологию, что Фестер и Деменция поженились и ждут близняшек, что он был его шафером, о смешной ситуации с кольцами, которую он наблюдал на их свадьбе, о новых новостях в мире, о всем, что имеет и не имеет значения. Но он молчал, лишь вымолвив:       — Во мне хранятся все частицы жизни, предназначенные для тебя, я их берегу, чтобы когда-то отдать их тебе, cara mia.       — Спасибо тебе. За всё. — она знала, она была рядом, её невероятно тронуло его тихое, но искреннее обещание рассказать все, что она упустила. Утро. Время мечтаний и новых истории. Утро было нежнее, красивее, ярче, чем обычно, учитывая вчерашний мрак. Утро, будто бы произносило: «Я в пути, Луна, я иду, я рад , что скоро мы встретимся!». Странная пора. Уэнсдей покачала головой, задерживая шторы, в доме происходило что-то. Не какая-то суета, наводимая Пагсли или дядей Фестером, ни генеральная уборка, какую проводила бабушка, а что-то внутри, что-то случилось с её родителями. Постояв так минуту, прислушиваясь к своим ощущениям, она быстро побежала в комнату своего брата.       — Пагсли! — она обеспокоенно растормошила его. Сонный парень, не понимая что хочет его сестра в такую рань лишь нечленоразделительно пробормотал что-то. — Вставай, что-то случилось! Словно в холодную воду окунутый он резко открыл глаза, в комнате было мерзостно светло.       — Что такое, Уэнсдей? Что-то случилось с отцом? — сипло спросил Пагсли, садясь.       — Я не знаю, что-то случилось. Дом будто бы… — она не успела закончить, когда окно мистически отворилось. Она подбежала к окну, намереваясь закрыть, но увидела отца лежащего около могилы матери, и сердце её ушло в пятки. — Отец…       — Что? — не успел сообразить Пагсли, но подбежал к окну, также испугавшись он быстро побежал на кладбище. Уэнсдей побежала за ним. Они оба остановились у могилы, в своих пижамах, хоть и светило солнце ярче обычного, на улице был мороз и лежал снег, но никто и не обратил на это внимание, уже почти взрослые дети, не желали поднимать взгляд, хотя каждый боялся одного.       — Уэнсдей, Пагсли! Почему вы выбежали на улицу? Да ещё и босиком! — нервно вскричала бабушка увидев их в окне и поспешив за ними. Она подошла к ним и увиденное заставило её ахнуть. Набравшись смелости Уэнсдей подняла взор на тело отца. Тело лежало ровно рядом с могилой её матери, руки были раскинуты так, как они всегда лежали, голова повернута чуть в сторону могилы матери. Он лежал по левую руку от Мортиши, как и всегда. Лицо его было умиротворенным, поза расслабленной, Уэнсдей знала, что горевать не стоит, потому что знала, что отец рядом с матерью, а если они вместе, то и ад станет для него раем, как и для её матери.       — Папа всегда лежал рядом с её могилой. — тихо произнес Пагсли, тоже увидев тело отца.       — Ну, это всегда было его самое любимое место. В её объятиях. — Уэнсдей пожала плечами. Пагсли усмехнулся и подняв голову посмотрел на рассвет. Он знал, да и Уэнсдей тоже, они будут вместе всегда, как солнце и луна, ищущие друг друга в день и ночь, находящие друг друга в рассвет и закат. Этот цикл было не разрушить.