ледяные руки, сладкие сигареты и смазанные поцелуи

чужие потрескавшиеся губы царапали кожу, выцеловывая шею. холодные руки скользили вдоль тела, забравшись под футболку, а кожа покрывалась табуном мурашек. дыхание дрожало, лëгкие судорожно сжимались, выдавая только полувздохи и хрипы. хотелось больше, жёстче и быстрее. руслану эта пытка казалась слишком желанной. руки нащупали чужую голову, вплетаясь в волосы. рыжие, растрëпанные и до безумия мягкие. их приятно перебирать, их хотелось оттягивать. даню всего, в принципе, хотелось. по-животному сильно и живо. а сам кашин любил медленно, сводяще с ума; любил довести прелюдиями руслана до звëзд перед глазами, да до мольбы и только потом войти, даря наслаждение. любил замереть и в глаза чужие вглядываться, в которых похоть с нежностью плещущейся умещается. даня любил, просто безумно любил руслана, а тушенцов старался подарить всего себя в ответ. старался, просыпаясь среди ночи от кошмара, не будить любовника, да по утрам его хорошим кофе радовать, перемену настроения по глазам отслеживать и в конфликтах поддерживать. старался плечо своë всегда вовремя подставить и когда надо свободу предоставить, выходя прогуляться. даже сигареты его отвратительно сладкие курит без причитаний, когда мальборо или винстона под рукой нет. а потом поцелуями наслаждается сладкими и смазанными, как даня любит. руслан разделял любовь кашина не ко всем вещам, зато любил самого кашина и готов был, кажется, терпеть всë. даже бесконечные прелюдия. руки в чужих волосах притягивают кашина ближе и тот своим холодным носом вдоль шеи ведëт, срывая с губ гортанный стон. кашин весь холодный был, как мертвец, и снаружи и внутри на первый взгляд. ноги ледяные, пальцы как лëд, при друзьях ни одного лишнего взгляда, ни капли заботы. зато за закрытой дверью растопал, любил пылко и жарко, до дрожи в коленях и сорванного голоса. а руслан тонул в этом, тонул всегда, сколько себя помнит. будто эти голубые глаза разделили его жизнь на "до" и "после", даже не спросив разрешения, нагло и самоуверенно. а тушенцов и был против сначала, отрицал всë, пытался забыться в алкоголе, других людях, в работе. но веснушки эти хабальные находил его снова и снова, не давая спасения. и руслан утонул. окончательно и добровольно. – даня, пожалуйста, – на выдохе шепчет руслан, снова за чужие волосы притягивает, ногами своими обхватывая и почти хныча. – что за пытка снова, дань, ну за что. а рыжий молчит, только хмыкает на это в грудь чужую, соски цепляя. спину током простреливает и руслан как пиявка выгибается, прижимаясь ближе. ближе, теснее, крепче. даня любил наслаждаться, а руслан любил даню. и в поиске компромисса они языками сплетаются, ведя немую борьбу интересов. руслану жарко несмотря на ледяные руки на теле, а даня плавится от тушенцова, испариной покрывается и, кажется, скоро испарится. поцелуй влажный, слюна по подбородку стекает, а комнату пошлые причмокивания наполняют. и даня проигрывает, не устояв перед возлюбленным. джинсы чужие рукой дрожащей стягивает, второй под подушку в поиске лубриканта ныряет. руслан, гордый своей победой, снова в губы чужие вгрызается, языком обводя каждую трещину, каждую кромку зубов и стонет утробно, с наслаждением от чужих прикосновений. футболку свою и чужую стягивает, бросая куда-то в сторону, и кожей к коже прижимается, чувствует себя как в жерле вулкана. ищет в дане спасение, как всегда искал, к рукам крепким ластится и ухо прикусывает, когда пальцы проникающие внутрь чувствует. даня в этом деле всегда такой же как и в сексе в целом, не торопится совсем, действует аккуратно и с расстановкой, чтобы не дай бог, руслану больно сделать. а у тушенцова глаза закатываются и сердце зудит от кашина такого, такого нежного и любящего, и он снова терпит, ждëт, лишь дразняще чужие ушные раковины кусает да лижет, носом в волосы утыкается и вдыхает глубоко запах пота и чужого парфюма, наслаждаясь. на колени данины перебирается и свои раздвигает, новый поцелуй начиная. а даня руками вдоль позвоночника ведëт, бедра крепко сжимает и двигается внутри медленно, на этот самый поцелуй отвечая. кашин будто повсюду, его губы и руки окружили руслана, вскружили ему голову и до белого каления довели. ноги держать отказывают и они вбок заваливаются, а даня тут же руслана под себя подминает и стоны продолжает выбивать, пока руки тушенцова в, отместку будто, на плечах сжимаются, ногтями чуть царапая. дышат в унисон тяжело и рвано, грудью друг к другу прижимаются будто в последний раз и целуются жадно до потери кислорода, глаза жмурят, носом шмыкают, а потом без сил лежат в обнимку и лежат так долго, дыхание восстанавливая, и молчат. и в тишине этой комфортно, и расствориться хочется чтобы никогда это не заканчивалось и никуда завтра идти не пришлось. даня лениво волосы влажные со лба убирает и курить зовëт, а руслан нос морщит, чапман вспоминая. кашин смеётся звонко, на картину эту смотря, говорит, что мальборо купил, классический. и на балконе уже, окутанный табачным дымом, тушенцов снова подумает о своей безграничной любви.