***
В гостиничном номере Фингон первым делом окопался в душе и не вылезал оттуда больше часа. На ехидные вопросы, не пора ли переименовать Чертоги Ожидания в Шахты Мандоса, и не начались ли там разработки каменного угля, если после возвращения нужно так долго отмываться, он вяло отшучивался. Дожидаясь, пока ему надоест плескаться, Маэдрос развалился на двуспальной кровати по диагонали. Наконец шум воды смолк. Фингон ужом выскользнул из ванной, запрыгнул на кровать и легонько коснулся губами щеки Маэдроса. С мокрых волос ещё капала вода. — Спишь? — Нет, — он открыл глаза и посмотрел очень внимательно. — Что случилось, Финьо? — Просто соскучился, — легко отозвался тот. — Я тебя с прошлой жизни не видел. — Я тоже скучал, но ты явно чего-то не договариваешь. Вместо ответа Фингон ещё раз поцеловал его. — Обнимешь меня? Маэдроса не нужно было приглашать дважды. Он обхватил его за плечи, прижал к себе. Отвел в сторону мокрые волосы и поцеловал беззащитную шею. Фингон свернулся калачиком в его объятиях и затих. — Финьо, — позвал Маэдрос снова, — всё хорошо? — Да, — прошептал тот. — Да, мне очень хорошо, только не отпускай пока, ладно? — Не отпущу, — пообещал он. Фингон расслабленно вздохнул. — Просто хочу почувствовать твои руки, — пояснил он. — Хочу знать, что ты рядом. Подозрение, терзавшее Маэдроса до этого, начало понемногу перерастать в уверенность. — В этом баре, — начал он медленно, — пока ты сидел пол-ночи… Фингон завозился, устраиваясь поудобнее. — Тебя кто-то трогал? — Пару раз. Ничего такого, но… — он зябко передёрнул плечами. — Было неприятно. Там каждый второй смотрел на меня так, словно я кусок пирога, который по ошибке положили на чужую тарелку. Маэдрос стиснул зубы. — Кто из них распустил руки? — Не помню, — Фингон усмехнулся. — Даже если бы рассмотрел, не сказал бы. Я тебя слишком давно знаю. — Как ты вообще попал в этот бар? — Это было единственное открытое заведение на улице. Куда ещё мне было идти? — В полицейский участок? — предположил Маэдрос. — Ты все равно в нем оказался. Фингон ничего не ответил. Маэдрос машинально гладил его по спине, успокаивая то ли его, то ли самого себя. В конце концов, все уже закончилось. Никто больше не тронет его сокровище. — Так из-за чего всё-таки началась драка? — Случайно, — Фингон усмехнулся, словно речь шла о чем-то забавном. — Объяснял одному завсегдатаю заведения, что я уже состою в отношениях и менять ничего не планирую. — То есть, все же из-за тебя? — Почему из-за меня? Из-за него. Я же к нему не приставал. Маэдрос усмехнулся этой логике и поцеловал его в затылок. Потом, подумав прихватил губами кончик уха. — Ммм, — протянул Фингон. Он провел языком вдоль мочки и прихватил сильнее. Зарылся носом во влажные волосы, вдыхая слабый аромат корицы и ванили. Может быть, надо было на этом остановиться, но останавливаться не хотелось. Хотелось прижать Фингона к себе покрепче, целовать снова и снова, и не отпускать, желательно, никогда. — Почему я так сильно тебя люблю, а? — прошептал он. Фингон вывернулся, выгнулся в руках и, усмехнувшись, прильнул губами к его губам. Маэдрос тихо застонал от удовольствия, упиваясь этим поцелуем. “Надо бы обновить наши клятвы”, — весело заметил Фингон, не прекращая его целовать. Маэдрос чувствовал его осторожные прикосновения к своему разуму — такие же нежные и тёплые, как касание губ. “Опять?” — спросил он, заранее зная ответ. “Каждый раз. Знаешь, это ведь всякий раз ощущается немного по-другому. Вот этими самыми губами я тебя ещё не целовал. И не…” “Я тебе сейчас всё обновлю, — заверил его Маэдрос, задыхаясь. — И клятвы, и всё прочее. И печать поставлю, за неимением документов, прямо на твою бесстыдную задницу, обласканную взглядами всего бара”. Фингон слегка отстранился, широко улыбаясь. “Ревность — бессмысленное чувство, Нельо, — в мыслях тоже сквозило веселье. — Я только твой до конца Арды. И после тоже, что бы там кто ни говорил и на что бы ни пялился”. Маэдрос понял, что не в силах больше это терпеть. И одной “печатью” дело тоже явно не ограничится, подумал он, прихватывая ртом нежную кожу над ключицей. “Я только твой”. Иногда все это до сих пор казалось сном. Жестоким, слишком ярким, слишком реалистичным сном, где они оба были живы, счастливы, и Фингон вот так выгибался в его руках, смеялся и потом целовал его в ответ. Мокрые волосы разметались по простыням, делая таким же мокрым все вокруг, не все пуговицы на рубашке пережили небрежность, с которой ее расстегнули. А они вдвоем ласкали друг друга, забыв обо всем, и остальной мир мог подождать. Иногда Маэдрос боялся, что все это исчезнет, стоит ему открыть глаза. И он снова окажется один. И в его руке будет Сильмарилл. Но реальность не распалась на куски и не исчезла. Он все ещё был в гостиничном номере, а Фингон, живой, теплый, — пожалуй, даже слишком теплый после недавнего, — дремал у него на груди. Маэдрос улыбнулся и провел рукой по подсыхающим волосам. Фингон не шевельнулся, только засопел громче.***
Намо предлагал это исправить. Исцелить, как он говорил, Искажение в их душах. Вернуть к прежнему, безмятежному состоянию, которое было до того как Искажение овладело ими и изменило навсегда. — Ты даже не будешь помнить, как это было, — говорил он. — Ты не почувствуешь боли. Маэдрос не верил. Не потому что вообще не очень-то верил Валар — они никогда не лгали, просто взгляды на истину у них были очень уж специфические с точки зрения эрухини. Просто он слишком хорошо знал, что бывает, когда лишаешься части себя. Верить, что это не больно, мог только наивный дурак. Но шли годы, Повесть Арды продолжалась без его участия, и понемногу он смирился. Возможно, они знали лучше. Возможно, это бы помогло. Он не верил, что не будет больно. Но бывает исцеление, которое невозможно без боли. Может быть, это было одно из таких. Он согласился при условии, что тогда они смогут помочь и Фингону. Потому что, говорил Намо, исцелить Искажение можно лишь в двух связанных друг с другом душах одновременно. Может быть, думал он, тогда Финьо обретёт свободу. Сможет жить вновь, сможет найти счастье — правильное счастье, а не то, которое они называли Искажением. Без него. И так будет лучше для всех, потому что, откровенно говоря, что Маэдрос теперь мог бы ему дать, кроме горя? У него не осталось ничего, и единственное светлое чувство, за которое он ещё цеплялся, было результатом Искажения. По всему выходило, что он ухитрился пасть ниже Моргота, потому что у того просто не осталось уже светлых чувств. Намо обещал, что это возможно. Что, если узы, которыми они себя связали, были результатом Искажения, после исцеления они распадутся. Фэар больше не будет тянуть друг к другу, и противоестественное, как он говорил, желание между ними исчезнет. Так должно было стать. Так было правильно. Наверное. Просто ничего не получилось. Просто когда кто-то сзади хлопнул его по плечу, Маэдрос почувствовал, как знакомо теплеет в груди, за мгновение до того, как обернулся. Просто он стоял там, как дурак, с открытым разумом, ещё не освоившись с аванирэ после возвращения из Чертогов, и его чуть не сбило с ног ощущением безграничного счастья, которое принадлежало не ему. А потом в буквальном смысле едва не сбило с ног — когда Фингон по привычке повис у него на шее. Он подхватил его, прижал к себе — очень непривычно было снова делать это двумя руками, но очень удобно — и понял, что задыхается. Не то от любви, не то от слёз, не то потому что забыл, что воплощённым нужно всё-таки дышать, а теперь резко вспомнил, но не до конца. — Я люблю тебя, — прошептал Фингон ему на ухо. Он чувствовал влагу на щеке, но не мог понять, чьи это слёзы. — Я всегда буду тебя любить, и это нельзя исправить. Мандосу не говори. — Не скажу, — пообещал он. — Никому не скажу. И ты никому не говори, как я тебя люблю, договорились? Фингон счастливо рассмеялся и поцеловал его. Очень целомудренно, коснувшись губами виска, но это не помогло, потому что Маэдроса немедленно бросило в жар. Как оказалось мгновением позже, не его одного. Должно быть, требовалось какое-то время, чтобы фэа успела приспособиться к вновь обретённому дому и снова обрела безупречный контроль над его реакциями. Но времени не было, а Фингон, обвивший руками его шею, был. Всё происходило как-то слишком стремительно. — Могли быть хоть немного от врат Чертогов отойти, — сказал кто-то, но им было уже всё равно.***
Манвэ, наблюдающий за этим действом с вершины Таникветиль, смахнул слезу умиления и повернулся к Торондору. — Не принесёшь ещё попкорна? Орёл ответил мрачным взглядом, но спорить было довольно бессмысленно, поэтому он плавно расправил крылья и, поймав ими любезно поднятый Манвэ попутный ветер, полетел в сторону смертных земель. Вообще-то, Валар обычно воздерживались от еды и питья, чтобы не привыкать лишний раз к телам, в которые облачились. Но в последние годы Манвэ как-то незаметно пристрастился к странному кулинарному изобретению младших детей Эру. Без этого, говорил он, наблюдать происходящее в Арде было бы подчас совсем невыносимо.