Так уж повелось, что Лососю было глубоко все равно на Йоль вот уже лет пятьсот. Ведь ничего хорошего ни сам праздник, ни Дикая Охота больше не приносили. Очередной повод подняться из Хельхейма.
Вот раньше были времена… Тысяча мертвых всадников летело по небосводу, а среди них был и Лосось, чуть ли не в первых рядах. Под ногами лошадей вились стаями гончие псы. Они несли лишь страх и разрушение. И тем, кто попадался им на пути не было и шанса спастись.
Колесо Йоля давно встало на рельсы. Экспресс-поезд из тринадцати вагонов ездил уже по проторенному маршруту вот уже с пару сотен лет. Дикая Охота стала развлечением и не только для мертвых.
Как тут не страдать бедному викингу на пенсии? Даже если викинг этот давно мертв.
В Вальхаллу Лосось не попал – сначала драл волосы на затылке от отчаянья, просидел со всеми своими трофейными топорами в Канцелярии два года, пытаясь пробиться на приëм, где в итоге ему сказали что геройствовал он недостаточно героически. Топор, когда Лосось умирал недостаточно плотно прилегал к руке, а значит умер он не с оружием в руках. И все, прощай мечта, которая он лелеял всю жизнь. Мечту о нормальной жизни хотя бы после смерти. Но когда стали продавать там участки, да еще и всем подряд, даже испытал облегчение. По утрам там сейчас не протолкнуться, вечные пробки. То же самое что Хельхейм, может даже хуже.
Но то, во что превратили Дикую Охоту он простить не мог.
Раньше было встретит Охоту какой-нибудь живчик – так от страха пятками сверкает. Нагонишь его, схватишь за ухо, да как потянешь за собой… Сейчас же за Охотой начали охотится люди с фонариками. Тычут в окна поезда, пытаются что-то разглядеть. И уж если их пускают, говорят столько, что не заткнуть. А хотелось бы.
Все тринадцать дней Йоля Лосось проводил в вагоне-ресторане. Там постоянно проводили тематические вечеринки, что не интересовало Лосося, пассажиры знакомились друг с другом, что крайне раздражало Лосося и, конечно, пили. Это Лосося полностью устраивало. Кроме того, выпивка была бесплатна, что устраивало его ещë больше.
Все мертвые усиленно делали вид, что они живые. Пили и ели, играли в бильярд, танцевали. Если у кого-то в процессе отваливалась рука или нога, или даже голова, они смеялись, отпускали шуточки и возвращались к обычным делам. Они пытались бойкотировать собственную смерть всеми способами.
Музыку слушать там было невозможно. Иногда она хоть немного его устраивала – обычно это было в день кабаре. Вокруг сновали красивые девушки, и Лосось чувствовал себя как прежде живым. Он забивался в уголок, иногда ловя виночерпиев в пестрых платьях до пупа и отбирая у них бутылки с вином или глинтвейном, или с чем попадется. С пару лет назад лосось научился их открывать и теперь не резался стеклом, проглатывая бутылки полностью – а что ему для счастливой жизни нужно было ещё?
И жизнь мëртвому была хороша, и жить было хорошо, вот только одиноко Лососю было.
Однажды, уже порядком напившись, Лосось вылез к столику у камина, поближе к сцене.
Гримы рядышком тяжело ворчали. Они обгладывали чью-то вставную челюсть на ковре рядом с креслом Лосося. Со временем, адские псы с черной маслянистой шерстью, с пылающими глазами, превратились в небольшую стайку щенков, умело просящих лакомства у Охотников – то челюсти, как в этот раз, то пару зубов, которые они с удовольствием клацкали; то пальцы, хрустящие, с хрящиками; то целые ступни ног. О конечностях тут не шибко беспокоились. Отрастут, куда денуться.
Вечер размазывался по стеклу. Заняться было ровным счётом нечем. под мерный стук колес можно было спокойно кемарить, не будь вокруг так много шума. Тогда-то Лосось и обратил внимание на сцену.
Какая-то рыжая девица в блестящем полупрозрачном платье крутилась на сцене. И блестела она вся: и руки обтянутые перчатками, и даже оленьи рожки, торчащие на голове, и глаза её, необыкновенного зелëного цвета тоже мерцали.
Макая себя в яркий свет ламп, рыжая перекинула ногу на ногу и запела низким бархатистым голосом. Голос будто тоже блестел и покрывал сиянием даже старого Лосося. Сам он не менял свою кольчугу, уже заметно покрывшуюся мхом и копотью. И тут же стало неловко за это.
Лосось пересел поближе к сцене и принялся жадно поедать рыжую взглядом. На платье её он разглядел причудливые фигуры. Лосось был не силён ни в чем, что не касалось топоров или битв. Незнакомые вещи он называл “штуками” или “ну, эту самую”. Со временем он запомнил пару словечек, но для такой красоты их не хватало.
– Эй! – требовательно раздался голос над самым ухом. Хельга, одна из виночерпиев дернула его за руку и сунула под нос бутылку.
– Её позови. – кончиком топора Лосось направил на приглянувшуюся девицу.
–Хм! – булькнула Хельга, поправила голову, съехавшую набок от усиленной работы мозга и поплыла по залу дальше.
Словарный запас её был невероятно силён: любого он мог вывести из себя и голову потерять (или снять нарочно, только чтобы не видеть ее больше) было плевым делом.
И Хельга так и не позвала. Рыжая прошла около Лосося в паре шагов, скользким подолом задела его руку, снесла им пару пальцев, и даже не оглянулась.
“Ну что за девица!” – тут же подумал он.
Гримы пожирали его пальцы с пола, а сам Лосось уже был совершенно в другом мире. Теперь там был Оленёнок, как он окрестил девицу, и он. И никаких чавкающих гримов.
Через год Лосось сел на прежнее место у камина. Только на этот раз он запасся газетами и журналами и штудировал их, даже не прикасаясь к выпивке и скидывал на пол всё прочитанное. Гримы шумно вздыхали, облизывая горький глянец.
Оленёнок опять пела. На ней было пышное платье с рукавами-буфами – слово это Лосось вычитал в каком-то модном журнале и долго сравнивал картинку с одеждой Оленёнка, чтобы точно не попасть впросак.
И вся её одежда опять блестела. Теперь из-за камней причудливой формы, рассыпанной по всему подолу. Про такое даже в журнале под названием “Ответим на все” не было. За такое он тоже отправился на съедение гримам. Те тут же уныло заворчали.
Незнакомка интриговала Лосося. Он видел много самых разных женщин за свою жизнь, ещё больше видел за свою смерть. Но ни одна из них не могла сравниться с ней. Что-то было в ней такое манящее. Может, это все были разноцветные камушки причудливой формы.
Оленёнок допела последнюю сцену и спустилась вниз. У стойки с напитками она взяла поднос с кувшином глинтвейна и пошла по столикам. Лосось тут же нашарил свою давно опустевшую кружку и выставил вперёд, преграждая ей дорогу. Не смотря под ноги, Оленёнок чуть не запнулась об нее.
– Аккуратнее, прошу. – спокойно сказала она. – Я ведь и упасть
мог.
Лосось подскочил с места от поразившего открытия: внимательно он понюхал испуганного Оленёнка.
А Оленёнок оказалась мальчонкой. И ведь таким красавцем, что Лосось не мог поверить глазам, все всматриваясь в пышные ресницы, в красные губы, в руки, держащие глинтвейн, от которого шел приятный дымок.
– Меня зовут Лосось. А тебя? – не найдя ничего лучше спросил Лосось. И подсунул под нос Оленёнку кружку.
– А вы тот самый Лосось? – склоним голову набок Оленёнок. – Который разрубил дракона?
– Ну да… Почти. – Лосось аж покраснел с головы до пят.
– Почти? В каком смысле почти?
– Я назван в честь него.
– О. И правда "почти". – разочарованно сказал Оленёнок.
Лосось тут же прикусил язык: нужно было соврать, подумал он, тогда он бы хоть немного заинтересовался. Что интересного может быть в старом викинге, который не совершил ни единого достойного подвига? И даже умереть не смог достойно.
– А тебя зовут-то тебя как?
– Йозеф, допустим.
– Пускай будет Оленëнок.
Олëненок тупо уставился на него, не проронил и слова в ответ.
– А что у тебя на платье такое? – попытался разрядить обстановку Лосось. Он всеми силами пыжился и пытался выдать из себя хоть что-то интересное. Вообще, ему хотелось спросить, почему мальчишка в платье, почему он поет и вообще узнать о нем всё.
– Просто ромбы…
– Ого. – Лосось напряг все извилины, только чтобы запомнить слово. – Красиво.
– Благодарю. – с каменным лицом кивнул Оленëнок. – У вас всё? Я могу идти?
– Подожди. Присядь. – и дружелюбно улыбнулся. Оленëнок подозрительно тряхнул рожками, но все же уселся напротив.
– Какие-то проблемы?
– Никаких. – Лосось подвинул перед ней стул. Оленёнок упрямо продолжал стоять.
– Я работаю.
– Ты виночерпий сегодня?
– Официант. – качнул Олененок рожками.
– Виночерпий, значит. – упрямо сказал Лосось. – Рога у тебя. Мне нравятся.
– Спасибо… – протянул Оленёнок.
– А откуда они?
– Вам заняться нечем?
– Есть. А зачем интересуешься?
Оленёнок закатил глаза.
– Рогами отец наградил. – аккуратно он поправил копну волос.
– Провинился в чём-то?
– Сбежал из дома. – коротко бросил Оленёнок. Он определенно не был настроен на разговор.
– Да ты садись. – продолжал настаивать Лосось. – В ногах правды нет.
– Мне платят только когда я разношу вино.
– Хочешь, я заплачу тебе за то, что ты посидишь со мной? – быстро Лосось принялся считать медяки в кармане.
Оленёнок с тревогой обернулся и явно искал Хельгу в зале.
– Если кто-то увидит меня тут без дела, я лишусь возможности выступать.
– Разве это плохо, быть просто виночерп… Официантом?
– Да. Очень плохо. – отчеканил Оленёнок и с грохотом поставил кувшин с глинтвейном на стол.
Лосось потупился.
– Может, всё-таки присядешь?
Оленёнок цокнул языком и покоился на кучу медяков и в один миг сгрëб их себе поближе.
И сел напротив.
– Э-э-э… – замялся Лосось. Вообще, он не был готов к такому повороту. Он читал журналы и газеты, чтобы понять, как действовать с девушкой. Не с Оленëнком.
– Будешь что-нибудь? Это, ну… Кофе, например… – спросил Лосось.
– Конечно же нет. Пачку сигарет и вино. И скажи официантке, чтобы музыку другую поставили. Полный шлак.
Лосось не понял и половины слов. Но ему понравилось. Он, как мог, объяснился с официанткой. В конце концов, он просто ткнул пальцем в Оленëнка. Официантка закатила глаза и поставила на поднос графин, круглую посудину и пачку в хрустящей обертке.
– Мои любимые. – тут же накинулся на нее Оленëнка. Растерзал упаковку он взял одну палочку и принялся жевать.
На удивленный взгляд Лосося он вытащил изо рта обглоданную палку:
– Это называется сигарета. А это пепельница. – Оленëнок кивнул на посудину. – Неужели, никогда не видел? Они ж повсюду сейчас. Обычно живые люди курят их, но нам, мёртвым, и так неплохо.
– Видел. Только у кого ж спросить, как называется.
– Ты стеснялся?..
– Не-е-ет.
– Как же ты жил всё это время? – Оленёнок съел ещё одну сигарету и кашлянул пыльным облачком. Он совсем освоился: рассмеялся и поудобнее устроился на стуле. Снял перчатки, опять поправил волосы, глядя в отражение медного графина.
Лосось пожал плечами. Странно было употреблять слово “жил” в их случае. Вернее, в его случае. Как-то передвигал конечности, как-то добирался от одной ненавистной Дикой Охоты до другой, не чувствуя вообще ничего. Иногда ему очень хотелось умереть навсегда. И это было единственным желанием, которого посещало его мертвый мозг. Иногда желание это проходило. И тогда приходилось пить. Много пить. Эти тринадцать дней Охоты, может, были единственными, когда он мог справиться и с желаниями, и с алкоголем одновременно.
Но сейчас в его голове было слишком много чего-то похожего на мысли живого. И Лосось больше не справлялся ни с алкоголем, ни тем более с желаниями.
– Как-то. – только и смог выдавить из себя Лосось.
– Ты очень забавный, Лосось. Я даже захотел рассказать тебе свою историю.
– Да? – изумился Лосось.
– Мой отец был одним из героев, попавших в Вальхаллу. И он был хорош. Рубил своих врагов направо и налево. И, значится, после смерти обосновался он замечательно, возможно лучше, чем до этого жил. Я воссоединился с ним после своей смерти, сам удивившись этому. Глубоко внутри, я наделся что хотя бы после смерти он от меня отстанет. Я ведь никогда не геройствовал, более того, специально этого избегал. Чтобы точно не попасть к отцу. Мне нравилось по-настоящему жить, а не думать о том, что же будет после этого. Поэтому дорога в Хельхейм была мне заказана. Отец же решил иначе. И когда через буквально вечность пребывания там, я воспротивился, папа устал – и спустил меня из Вальхаллы. Что к лучшему. Но в придачу наградил рогами. Что к худшему.
Лосось только и мог что открыть рот. Он сам не попал в Вальхаллу – он, который мечтал об этом всю жизнь, он, который верил в лучшее. Он, который делал для этого всё.
А Оленёнок попал. И это не могло быть случайностью или чьим-то умыслом.
– Значит, ты был достоин туда попасть! – чуть ли не взревел Лосось и громко стукнул кулаком по столу. – А твой отец совершил подлость! Он сверг тебя, хотя не должен был!
– Нет, я не думаю так. Я думаю, что мой отец просто смог договориться с кем-то и меня пропустили.
– Неправда, этого не может быть.
– Я умер выпав из окна.
– Даже без топора?! – вырвалось из Лосося.
– Без. – кивнул Оленëнок. – У меня в руках ничего не было. Я просто перебрал и решил подышать свежим воздухом. Вот и вылез. С девятого этажа.
– Не может быть… Ты был не достоин Вальхаллы и попал туда, а я…
– У тебя не было папы там. Но не беда: знаешь, какие там пробки сейчас?
– Да плевать мне на пробки! – зарычал Лосось. – Я ведь… Я… Я туда не попал, а ты попал.
– Я настолько хуже, чем ты? Вот уж не думал… – Оленëнок спокойно закинул в рот ещё одну сигарету.
– Нет, ты что... Просто... Ты не воин.
– Быть воином ещё не значит носить доспехи или шлем или махать топором. Быть воином – это быть честным, по отношению к себе в первую очередь. И ещё воины достойно принимают поражения.
– Я не проигрывал, это была просто ошибка.
– А я и не говорил про тебя. Может, я имел ввиду себя.
– Ты же выиграл?..
– Что? Билет в Вальхаллу и обратно? Я скорее проиграл. Я умер – все, мой путь закончен. Это всё лишь жалкие попытки его продлить. Скоро людям надоест это шоу и они бросят нас спонсировать. И мы отправимся назад, в мир мертвых, пока в мире живых такие вечеринки идут каждый день, а не только тринадцать раз в год, да ещё и на поезде, да ещё и подряд. А что нам, все равно ведь – мы мëртвые, у нас нет чувств. У нас нет мыслей. Нам не жаль, да? И нам должно быть всё равно.
– А тебе не всë равно?
– Нет. – твердо сказал Оленëнок. Лосось нервно крякнул. Он чувствовал слишком много общего с Оленëнком – его слова теперь неразрывно стояли за мыслями в голове у самого Лосося.
Просто сам Лосось был слишком труслив.
Нет, теперь он явно не тянул на героя, достойного Вальхаллы.
Оленëнок гневно раскачивался из стороны в сторону.
А потом спросил:
– Есть зажигалка?
– Чего?
– Ну, огниво? – попытался Оленëнок, но тут же разочарованно махнул рукой. Он уже было хотел встать, как тяжелая ручища Лосося усадила его обратно.
– Я сейчас. – и не слушая больше Оленëнка попëр куда-то.
– Зажигалка. – выдал Лосось удивлëнной Хельге, стукнул кулаком по стойке. – Быстро.
Хельга молча подала ему пластиковую коробочку.
– Как оно работает?!
Хельга все так же молча нажала на какую-то кнопку и огонёк задрожал на верхушке коробки.
Назад к столику Лосось добирался вприпрыжку, на ходу убирая с коробочки остатки в виде пальцев Хельги и одновременно пытаясь не убить огонёк и прикрывал его рукой.
Он со спины подошëл к Оленëнку и дрожащей рукой поднес зажигалку.
Тот, жуя сигарету, посмотрел сначала на зажигалку, потом на Лосося. А потом поднес сигарету к огоньку.
Лосось уселся на прежнее место.
Оленëнок медленно выдыхал облачка дыма один за другой. Зеленые большие глаза покрылись пеленой печали.
Лосось до боли чувствовал себя живым.
– Это все, что ты хотел узнать? – Оленëнок нервно закашлялся, разгоняя тишину и начал чуть ли не вколачивать сигарету в пепельницу.
– Да.
– Можешь забрать деньги. – легко он махнул рукой, выбросив на стол все медяки Лосося. – Спасибо за разговор. Пойду, побуду виночерпием.
***
Лосось после завершения банкета прокрался к себе в купе, однако, притворяться спящим совсем не хотелось.
Ему вообще перестало претить любое притворство. За время проведенное с Оленëнкос он почувстовал себя на редкость живым.
И вот он уже стучался в его купе.
Оленёнок сидел теперь на обычном диванчике купе и громко сёрпал кофе из большой чашки. Как только в дверях он увидел Лосося, дернулся, пролил пару капель на руку, и зашипел, спешно отставляя кружку.
Он теперь был в белоснежной пижаме, украшенной теми же самыми ромбами с головы до ног. Косметику все смыл: теперь лучше было видно его уставшие, большие глаза.
– Дверью ошибся? – устало спросил Оленёнок. Даже голос его звучал совершенно по-другому.
– Да нет. Я к тебе.
– Проходи. – пожал Оленёнок плечами.
– Ты выглядишь…иначе. – отметил Лосось, всë еще качаясь у входа.
– Я ношу всё самое лучшее на сцене. Чтобы шаловливые зрители не влюбились вдруг в кого-то другого, а в твоего Оленёнка.
– Это не любовь. – уверенно заявил Лосось, усаживаясь напротив.
– Откуда бы тебе знать, любовь это или нет. – строго ответил Оленëнок. – Для меня любовь. Мне достаточно, может, пол взмаха, чтобы зал почти полюбил меня и лишь один, чтобы они ползали передо мной на коленях.
Да на один вечер – но он долог.
– Это не любовь. – повторил Лосось. – Любовь – это схватка. Это когда больно, но так хорошо ж от этой боли, что если ради нее нужно будет убить – так ты убьëшь, без никаких. И хочется выиграть, а в то же время проиграть, причëм с полным разгромом. И никаких игр любовь не терпит.
– Так уж не терпит? – весело отозвался Олëненок, поправляя волосы. – Особенно, для мëртвых.
– Можно представить, что мы живые. Я так постоянно делаю.
– У тебя богатое воображение, Лосось. – рассмеялся Оленëнок.
– Да не, это ж легче легкого. – загорелся Лосось. – Закрою я бывало глаза, отвернусь к стенке и под качку засыпаю, а сам думаю: вот, это я на корабле, вот, сжимаю топор вместо края покрывала. А как поезд издает гудки, так это ведь крики на поле брани. Ну, это как ты с сигаретами.
Оленëнок заметно повеселел. Поправил подушки, устроился поудобнее. И теперь просто прожигал взглядом Лосося. А тот не знал куда же деть себя.
– Я… У ж меня твои перчатки. – неловко Лосось долго копался дрожащими руками в кармане и наконец положил на краешек столика свой трофей. Ему-то не хотелось от нее избавляться, но что поделать.
Оленёнок с интересом склонил голову набок. Он улыбался – вслед за ним тут же захотелось улыбнуться и Лососю.
– Как приятно. Я думал, что с концами потерял её.
– Да ничего. – махнул Лосось рукой, чуть не сбив светильник.
Оленëнок только хихикнул на неловкое движение Лосося. Затем он достал коробочку с полки и открыл.
– Это называется портсигар. А там – штука одна интересная. Будешь? – доверительно кивнул на коробочку Оленёнок.
– Буду. – тут же ответил Лосось и только потом задался вопросом, что это, собственно, такое.
– Тебе понравится. – уверенно заявил Оленёнок. – Только попробуй.
– А что… А как?.. – неумело он крутил бумажку и портсигар в руках. Он не держал что-то меньше бокала очень и очень долго.
– Делаешь аккуратную дорожку и нюхаешь ее.
– А разве это действует на нас?
– Это действует на всех. – пожал плечами Оленëнок. – В этом-то и есть преимущество, и недостаток такого средства. Хочешь не хочешь ты попадешь под его влияние. Даже будучи мëртвым.
– А это не опасно случаем? – проговорил Лосось, но уже наклоняясь к тонкой полоске белоснежного порошка.
– Опасно. Но для нас опасность – единственный способ почувствовать себя живым. А для тебя?
И Лосось шумно втянул порошок ноздрями.
Сначала он ничего не почувствовал.
Потом была боль. Сильная, глубокая. Лосось и не думал, что мог еще почувствовать такое. Он же был мëртв.
– У меня кровь. – жалобно проговорил Лосось. Кровь. У мертвого.
В глазах его задвоилось. Теперь два Олëненка и две ромбовые пижамы сидели рядом. Две руки и сразу десять пальцев потянулись к нему и протерли нос.
– Ну вот, как и не было ничего. Как ощущения?
– Оленëнок. – сказал Лосось и провалился в лучшее из его путешествий.
– Меня зовут Йозеф. – донесся до него голос. На него Лосось и шел. Шëл недолго и нетрудно, будто летел.
Ромбовые узоры закружились перед его лицом.
Он с удовольствием приник к ним, прижал их поближе и с наслаждением замурчал, будто ласковый зверёк. Каждый ромб, каждое прикосновение скользящей под пальцами ткани, он бережливо растягивал. Ромбы окружали его со всех сторон. Было чувство, будто сам Оленëнок был ромбом.
Лосось чувствовал себя на редкость живым.
***
Йозеф шумно вздохнул, поправляя пижаму.
Мода на героев оттуда все равно проходила. То ли дело пьяные викинги.
Йозеф усмехнулся и, весело подпрыгивая, направился в сторону сортира.
