Гигиеничка

По чердаку метался сквозняк. Из угла периодически звякал писк крыс. Ставни громко и жалобно стучали о ветхие стены, норовя рассыпаться в пыль. Телевизор упорно продолжал отказываться работать. Химеру всё это ужасно раздражало. Наконец она не выдержала, с невероятной ловкостью взметнула пышную юбку в воздух, сердито прошелестела к окну и хлопком створок остановила песню сквозняка. Химера защёлкнула задвижку и вернулась на прежнее место, ворча на крыс, которым ничего сделать не могла. «Сегодня снова не сможем посмотреть», — подумала она, с досадой глядя на телевизор. Когда-то давно Химера увидела Фильм. Он рассказывал о мальчике, который хотел умереть. Случилось это в те дни, когда она была на грани безумия. Это было совершенно не похоже на что-либо, что Химера успела тогда в своей жизни посмотреть. Ничего более жизнеутверждающего и в то же время трагичного она никогда не встречала ни до, ни после того дня. Некоторым обитателям женского крыла Фильм показался глупым и скучным. Химеру же он отдёрнул от края пропасти и помог ей встать на твёрдую землю ровно и уверенно. Фильм остановил от непоправимого шага, за которым последовала бы вечная пустота, и Химера признавала в нём своего учителя и спасителя. Своего Ангела. Но иногда Ангелам тоже нужны были Ангелы. Одного такого Химера сейчас и ждала на чердаке. Едва увидев его тогда, на крыше, она поняла очень многое. То был, несомненно, Ангел. Но он тогда чувствовал себя плохо. И Химера хорошо знала это чувство, пусть себя к высшим существам не относила. Ангелы больше похожи на людей, чем полагают и те, и другие. С тех самых пор, как они начали общаться, Химера хотела показать страдающему сердцу причину собственного спасения. Тот самый Фильм. Она возложила надежду на сломанный телевизор на чердаке и упросила Крысу прихватить кассету при ближайшем Полёте в Наружность. Химера не знала, что сама стала для Македонского тем, чем был для неё Фильм. Волевой, жизнеутверждающей силой, удерживающей на краю пропасти, тем самым Ангелом и, что превосходит даже заслугу Фильма, близким другом, ради встречи с которым хочется дожить день до вечера. Химера услышала шаги. Через секунду по чердаку разнёсся протяжный скрип двери. Македонский, неизменно смущённый этим ужасным звуком, попытался закрыть дверь потише. — Привет, — сказал он, смотря куда-то в сторону. Иногда девушек волнует, куда именно смотрит парень во время разговора. За взгляд, направленный на грудь, парень может получить по лицу, а за прямой взгляд в глаза — удовлетворение, молчаливое одобрение и даже улыбку. Химере же хотелось, чтобы Македонский почаще смотрел на неё хоть куда-нибудь. Хоть на плечо или на ухо. А не отводил взгляд настолько умело, чтобы это не казалось странным и невежливым, но чтобы по его взгляду трудно было что-то прочитать. Однако Химере нравилось, что в те редкие моменты, когда их взгляды встречались, Македонский улыбался глазами. Было заметно, что смотреть на неё ему хотелось. И Химеру это радовало. — Привет. Ну чего, как ты? — Хорошо, — заверил Македонский, но по его виду это было далеко не очевидно. Кажется, он сегодня опять не выспался. Химера решительно не знала, как заставить Македонского спать. Она верила, что он послушно ложился и просто не мог отключиться. Долго. Из-за одолевающих его мыслей, а ещё, вероятно, из-за Четвёртой: по его рассказам Химера установила, что она сама в этом месте точно не смогла бы заснуть. Теребя рукав, Македонский добавил: — А у тебя как дела? — Потихоньку, — вздохнула Химера. — Крысы только достали. Не ваши, а местные. Но я рада тебя видеть. Македонский, всё ещё ни разу толком на Химеру не посмотревший, сказал, что тоже рад её видеть. — Я принёс печенье, — вдруг добавил он. — Ты говорила, что любишь рассыпчатое… Нам давали сегодня, вот я и захватил к чаю. — Отлично, — одобрила Химера. — Чего ты там стоишь? Иди сюда. Македонский подошёл и наконец установил зрительный контакт. Неловко улыбнулся и снова отвёл глаза, опускаясь на плед рядом с ней. Химеру распирало от нежности. Такой трогательный, такой заботливый и такой несчастный. Как же сильно она хотела сделать хоть что-нибудь, чтобы Македонский почувствовал себя лучше… — На уроках сегодня переспорила Метёлку. У неё совсем кончаются аргументы. Она вынуждена была не снижать мне оценку, бедная, чтобы хоть как-то спор закончить, — начала беседу Химера, чтобы временно заполнить тишину. Македонский умел говорить много и интересно, но часто молчал. И сегодня он на разговоры был, кажется, не очень настроен. Химера обычно не возражала. Молчать с ним тоже было уютно. Но проверить его на желание говорить стоило. — Ты слишком хорошо всё знаешь. И слишком хорошо умеешь спорить, — вдруг ответил Македонский, улыбаясь. — У твоих учителей нет шансов. А вот я не умею толком, хотя иногда бываю против того, что говорят… лучше бы я научился спорить, а не действовал так радикально, как тогда… Извини, я опять об этом… — Ничего, — Химера приобняла Македонского и положила голову ему на плечо. — Могу попробовать научить тебя искусству красочного возмущения, но, думаю, тебе оно не будет к лицу. Химера была рада, что ошиблась. Сегодня они проговорят весь вечер. Чай прожурчал в кружки. Химера хрустнула печеньем. Македонский, радуясь и волнуясь, бросал на неё робкие взгляды. Чаще, чем вчера. Смелел. С ней было невероятно спокойно. Пускай Химера и казалась огненной бурей благодаря сочетанию её платья и характера, но Македонский открыл в ней самого чуткого и проницательного собеседника. Химера и сама стала значительно мягче. Она замечала, что совсем не злиться на Македонского. Ни на что. Не хочет его поносить или давить пассивной агрессией. В отличие от всех знакомых Химеры, Македонский не был снисходителен, высокомерен или сам себе на уме. Он был простым и светлым, как бы сильно в собственных глазах себя не очернял. Химера подсознательно чувствовала, что ему нужна эта мягкость, и открыла в себе бесконечный источник тепла, о котором ни она сама, ни знающие её давно люди не подозревали. Они болтали, сидя близко-близко. У Македонского ежеминутно перехватывало дыхание от тонкого приятного аромата парфюма. Внезапно Химера заметила его обветренные губы. Нет, обветренные — недостаточное слово для описания творившегося кровавого безобразия. Они были немного обкусаны ещё когда Македонский только появился на чердаке. А теперь его рот напоминал поле боя после жестокой резни. Когда он успел — Химера решительно не представляла. И так уже который день. Македонский всегда неосознанно, быстро и незаметно отрывал несчастную корочку в моменты волнения. А сейчас он волновался. Он был рядом с потрясающей девушкой, которая замечает его, не гонит, заботится и не требует от него никакого чуда. И Македонский ничего не мог с собой поделать. — Когда ты только успеваешь? — спросила Химера. — Что-что? Ты о чём? — Я про твои губы. Я не вижу, как ты творишь с ними это мракобесие. Но ты как-то умудряешься. — А… — Македонский в смятении поджал кровавые заплатки, ещё недавно представлявшие из себя губы. — Привычка. Это давно уже — никак не могу избавиться. Болят потом до жути. Химера покачала головой, а затем сунула руку в свою сумку и начала перебирать предметы. Когда пальцы зацепили продолговатый цилиндр в маленьком кармашке, Химера с удовлетворённым облегчением вытащила его на свет. — Вот, возьми. Она новая. Мажься ей почаще, — бежевый цилиндр на протянутой руке завораживающе поблёскивал. Это была помада. Македонский принял подарок, неловко покрутил его в руках и уставился на Химеру вопрошающим о помощи взглядом. Он смотрит четвёртый раз. Идёт на рекорд. — Гигиеничка, — пояснила она. — Наносишь на губы — и ковырять не хочется. А ещё она должна восстанавливать, но в этом я не уверена. На Химере тоже была помада, но явно не гигиеническая. Химера красилась много и считала себя в этом деле настоящим мастером. Но с тех пор, как начались встречи на чердаке, она стала беспокоиться, что Македонского такой макияж пугает. Вот он и не смотрит. И Химера немного поумерила своё искусство. Ко всеобщему удивлению. Остались неизменными стрелки до висков. Что-то в них было такое, из-за чего Химера ни за что не смогла бы от них отказаться. Македонскому же нравился любой её макияж. Не смотрел он на него по до боли банальной причине. — Спасибо… — необычайное смущение, являвшееся этой самой причиной, заставило перевести глаза на гигиеническую помаду. — А… как часто надо мазать? И как её… открыть? Химера улыбнулась, пододвинулась поближе, взяла из его рук гигиеничку и раскрутила колпачок против часовой стрелки. Колпачок заливисто щёлкнул. — Мажь так часто, как захочешь. Ну, логично, лучше не делать этого перед едой. И перед сном — всё о подушку размажешь. Хотя я наношу перед сном иногда… — А сейчас можно? — спросил Македонский, забирая помаду обратно. — Ты чай весь выпил? Тогда давай, почему нет. С сочувствием глядя на губы, Химера подумала, что сейчас гигиеничка им ничем не сможет помочь. Македонский застыл, гипнотизируя помаду взглядом. Химера с усмешкой закатила глаза, снова схватилась за гигиеничку, раскрутила её за донышко, расположилась напротив его лица, не оставляя ему шанса смотреть в сторону, и старательно провела высунувшейся массой по губам совсем растерявшегося Македонского. — Вот. Придя в себя, Македонский снова неловко улыбнулся. — Ух ты, запах приятный, — он причмокнул губами и ярко вспыхнул. — Ну, то есть, у помады. Спасибо. И правда, уже и ковырять не хочется… даже не получится. — Вообще, это возможно, к сожалению. Я тоже этим немного страдаю, — призналась Химера. — Надеюсь, тебе эта штука поможет. Мне помогает. Хоть и не до конца. Македонский благодарно сжал подношение в руках. Он почувствовал, что намерен использовать его каждые пять минут. Время за разговорами проскользнуло мимо. В щели стен пробился лунный свет. — Мне пора, — сказал Македонский, вставая. Химера подскочила следом. — Давай, — она крепко обняла его, стискивая свитер пальцами. — Только обещай выспаться. Химера отстранилась и внимательно посмотрела на него. Македонский опять избегал её глаз. И не давал никаких обещаний. — У тебя получается спать? Македонский сжал цилиндр в кармане, продолжая молчать. — То есть, не получается… ты всё думаешь о нём? Македонский тихо кивнул. Химера постояла с минуту, размышляя. Македонский не уходил. — Тогда оставайся, — решительно сказала Химера. — Тут плед, обогреватель и никого из твоих состайников. — А ты?.. — Я тоже здесь переночую. Никто меня не хватится. Македонский мялся. Химера терпеливо ждала его решения. — Хорошо. Надеюсь, без меня там справятся… Химера и забыла, что он — незаменимая нянька. Македонский боялся оставлять ребят. Но предложение Химеры сверкало невероятной заманчивостью. — Я сбегаю платье переодену. — Я тогда тоже отлучусь… Они спустились вместе и повернули каждый в своё крыло. — До встречи. Я скоро! — сказала Химера, махнула рукой, а следом Македонскому махнуло её платье. Стены о чём-то спорили. Свет мигал, а потолок оттенялся, никем не замечаемый, кроме Македонского. Македонский же видел, что потолок непростительно белый. Словно бы он совсем не принадлежал Серому Дому. Иногда хотелось подняться от него повыше — подальше от этой ослепляющей белизны, такой болезненной и чужеродной. Но в этом мире у него не было крыльев. Как и у неё. Македонский не собирался заходить в Четвёртую. Он шмыгнул в мужской туалет, наскоро обмылся и натянул тот же свитер. Задержавшись на секунду у зеркала, он быстро отпрянул от него и судорожно нырнул в карман. Гигиеничка. На месте. Лежит себе. Македонский невольно рассмеялся: надо же было так… Отцепив колпачок, Македонский воспользовался правилом буравчика. Кончик желтоватой субстанции вылез и уставился в ответ на нового хозяина. Поднеся помаду ко рту, Македонский очертил ей свои заплатки. Он держался с тех пор, как получил гигиеничку: не трогал губы руками и не кусал. Потому, что когда она оказалась на расстоянии поцелуя, когда сам Македонский был готов… он решил, что его губы не готовы. Запёкшаяся кровь наверняка не шибко приятна для прикосновений. И Македонский надеялся, что сможет продержаться ещё. И через какое-то время ему не будет так стыдно решиться на поцелуй. Когда он поднялся на чердак, Химера была уже там. На её лицо, с которого улетучилась вся косметика, упала тень облегчения. Македонский всё же пришёл. Она доверяла его обещанию, но волнение всё равно сковывало её уверенность. — Я уже постелила, — сказала она, пригласительно стуча рукой по пледу. — Ещё посидим или уже будем ложиться? — Давай посидим немного. Ещё рано для сна. Македонский хорошо умел определять время без часов. Но усталость начала его валить гораздо быстрее, чем он ожидал. Бессонные ночи давали о себе знать. Глаза слипались. Македонский встряхивался каждый раз, когда клевал Химеру в плечо. — Пора спать, думаю, — наконец не выдержала она. Македонский согласился, потушил лампу и растянулся на импровизированной постели. Химера пристроилась рядом. Сон тут же оставил Македонского. Волк скалился через щели в стенах, через писк крыс, через воющий — по-волчьи! — ветер… Опять?.. Химера заметила, что Македонский дрожит. — Эй, — она коснулась ладонью его щёки. — Он не вернётся, если ты перестанешь спать. — И это из-за меня… — пробормотал Македонский, однако дрожь прекратилась. — Ты знаешь, что это ерунда. Нужно поспать, мой милый. — Я знаю, — мучительно выдохнул он. — Но я не могу… Химера ласково погладила его по растрёпанным волосам, потом взяла за руку и легко сжала её. — У тебя получится. Македонского посетило осознание близости Химеры. Но почему-то оно совсем не пугало. Он посмотрел ей в лицо в очередной, рекордный раз. Свет уличных фонарей позволял различить зелёную прядь, спадавшую ей на нос. Македонский аккуратно поддел её и отвёл Химере за ухо. — Спасибо тебе… за всё, — расположение её губ, с которых Химера смыла яркий красный цвет, заставляло забыть о своих собственных заплатках и связанных с ними страхах. Македонский почти набрался достаточно смелости, когда Химера сама утянула его в успокаивающий поцелуй. Шершавые губы встретили чуть более гладкие, согревающие и убеждающие. И Македонский убедился. Когда Химера отстранилась, он уткнулся ей в шею и наконец засопел. А Волк был вынужден удалиться. Он бы удалился раньше, будь он большим джентльменом. …утром Македонский проснулся чуть раньше, вытащил гигиеничку и попытался приготовить губы к пробуждению Химеры.