Будь осторожен. Ты не в Стране чудес. Никто тебя за руку не возьмёт, им не за что тебя любить. © Аллен Гинзберг
Тесную карету, погружённую в осязаемую тишину, трясло по разбитой замёрзшей дороге, которая чёрной лентой устремлялась в Митру. По крохотным окошкам, что выглядывали из-за потрёпанных бордовых шторок, то и дело пробегали дорожки накрапывающего дождя. Эрвин сидел задумчивый и читал книгу, ещё ни разу не оторвав пристального взгляда от монотонно перелистывающихся страниц. В отличие от Леви, который всё никак не мог найти себе места, хотя отчаянно старался не подавать вида. Его раздражало абсолютно всё: стук колёс, прыгающая на кочках карета, матерящийся кучер, мельтешение дождя, шуршание страниц и ужасно неудобный костюм. Леви сложил руки на груди и тяжело вздохнул. В голове никак не укладывалось, какого чёрта он должен трястись битых полдня на благотворительный приём, который проводился королевской семьёй для не менее богатых и почтенных. На сие разумное замечание командор пару дней назад мягко ответил: — Звание «сильнейшего воина человечества» обязывает бывать в кругу некоторой части этого самого человечества. — Худшей части, — поправил Леви. — Возможно, но от них в определённой степени зависит финансирование корпуса. — Ты предлагаешь мне стать наглядным аргументом для опустошения кошельков? — Я предлагаю составить мне компанию. В конце концов Леви согласился, даже сам отпарил чёрные брюки и явно дорогой фрак, любезно найденные командором. Хотя напряжение, сдавливающее капитана, как пружину, выдавало все его мысли с потрохами. Он всем сердцем ненавидел навешанные на него титулы и ещё больше — людей, к которым вынужден был мчаться по убитой дороге. Собственно говоря, для чего? Чтобы стать выставленной напоказ куклой среди кичащихся своим богатством господ, которые непременно начнут театрально охать и жалеть непростую судьбу разведчиков, разглядывая их как диковинку или, того хуже, неотёсанных дикарей. По крайней мере, те, с кем Леви приходилось сталкиваться, оказывались мерзкими, ослепшими от власти и золота безумцами. Этого вполне хватало, чтобы в целом обрисовать, среди кого ему предстояло провести остаток дня. — Я уверен, вечер пройдёт не настолько ужасно, как ты себе представляешь, — ослепительно улыбнулся Эрвин, покидая их едва не развалившуюся «табакерку». Леви цокнул и вышел следом. Лицо обожгло промозглым ноябрьским ветром, заставив поднять ворот шинели и вжать голову в плечи. Вымощенная камнем дорожка от распахнутых ворот до главного входа с колоннами была освещена, мраморная лестница выстлана красным сукном. Тут же стояли десятка два офицеров военной полиции и сновали слуги. Разномастные экипажи отъезжали, за ними прибывали новые. Из карет выходили мужчины в длинных пальто и цилиндрах, дамы в шубах осторожно ступали по шумно раскладываемым подножкам и торопливо и беззвучно проходили по сукну. В сенях улыбчивый лакей, взволнованный и дёрганный, принял у Эрвина и Леви шинели и указал на освещённую лестницу, которая вела в главный зал. Впереди, позади них, тихо переговариваясь, входили гости. Зеркала на лестнице отражали мужчин в белоснежных рубашках, чёрных фраках и с зачёсанными по моде волосами. Леви нервно поправил платок-жабо — и в отражении не смог отличить себя от других. Гости постепенно собирались, между ними незаметно юркали слуги с подносами, на которых звенели фужеры с элитной выпивкой. Образовавшиеся кружки непринуждённых бесед, словно волны, перетекали друг в друга. Музыканты заиграли ненавязчивую мелодию, вуалью укутывающую зал. — Командор Смит, очень, очень рада вас видеть! — сдержанно улыбнулась дама в летах, небрежно протягивая тонкую руку в длинной перчатке. Несмотря на старость и некрасивость, она была крепко надушена, её костлявое тело облачено в тёмно-синее платье, придающее уставшему лицу большей строгости, на открытой шее переливалась нить драгоценных камней. Наклонившись, Эрвин едва коснулся губами тыльной стороны руки и улыбнулся в ответ: — Разве я мог пропустить встречу с вами, госпожа Вронская! — Вы всё такой же льстец. Леви сложил руки на груди, исподлобья наблюдая за наигранной дружелюбной беседой. Раздражение разрасталось подобно собирающейся грозе. Ему претила сама мысль находиться здесь. Чертовски хотелось вернуться в родной кабинет за нескончаемые стопки отчётов. — Позвольте представить мою дочь. Ева! Только после этих слов Леви заметил подле госпожи Вронской хрупкую невысокую девушку. Её миловидное лицо с блестящими глазами и красной нитью губ казалось кукольным, напудренная кожа — фарфоровой, оголенные шея и покатые плечи — страшно худыми. — Добрый вечер, господа офицеры. — Молодая Вронская присела в лёгком реверансе, придерживая полы небесно-голубого платья. — Невеста сына министра казначейства! — гордо продолжила её мать. — Как жаль, что он заболел и не смог сегодня быть здесь. Правда, Ева? — Да, матушка. — С такой погодой неудивительно, что болезнь свирепствует, — поддержал пустую беседу Эрвин. Живая музыка перетекала в звон хрустальных бокалов и напускной смех. Леви не знал, куда деть глаза: казалось, он уже успел осмотреть весь зал и одинаковых людей вокруг. Вдруг по вылизанной картинке побежала рябь, словно по глади реки от удара камешка. Молодая Вронская едва заметно покачивалась с носков на пятки — маленький протест против стерильной идеальности. Перехватив изучающий взгляд Леви, она счастливо заулыбалась, и эта искренняя улыбка вмиг оживила её лицо. — Ева. Строгий голос заточенным клинком разрезал воздух. Девушка вздрогнула и подняла твёрдый взгляд на мать. Та молчала, коршуном возвышаясь над ней, но какими красноречивыми были её глаза! Полные плохо скрываемого раздражения и глубокого разочарования, граничащего с ненавистью, что тонкими шипами проникали под кожу и будто грозились разорвать лёгкие. По затылку Леви пробежал холодок. Сквозь кривую улыбку Вронская обратилась к Эрвину: — Командор, не желаете пригласить мою дочь на танец? — Прошу прощения, госпожа, я очень плох в танцах, — обворожительно улыбнулся Смит. — Однако составить компанию вашей очаровательной дочери мог бы капитан Леви Аккерман. Замечу, сильнейший воин на страже человечества. Глубоко призадумавшись, Вронская оценивающим взглядом окинула хмурого Леви. Он отчётливо чувствовал, что его, словно рыбу на рынке, пытались удачно купить, отчего в груди клокотала едва сдерживаемая ярость. — Тот самый… Я представляла его намного выше, — пренебрежительно хмыкнула госпожа. — Хорошо, я не против, чтобы мою дочь пригласил на танец ваш капитан.***
Стоило им подойти к кругу танцующих пар, как звуки польки утихли, осев грустным воспоминанием. Леви облегчённо выдохнул, собираясь поскорее вернуться к Эрвину. Но тут же порывом лёгкого ветра сквозь толпу пробежала осторожная мелодия вальса, заманивая в свой вихрь новые и новые пары. По-детски счастливо улыбаясь, молодая Вронская положила руку на плечо капитана. Озорные сияющие глаза, готовые на величайшую радость и величайшее горе, вторили: «Потанцуем?». Леви крепко обнял её тонкую талию и тихо признался: — Я не умею танцевать. — Вы и не должны. С вашего разрешения, я поведу, — благодарно отозвалась Ева. — В этом танце простые движения, я вам покажу. Уверена, вы схватываете на лету. Подхватив его левую руку, Ева уверенно подалась назад, увлекая капитана за собой. Она оказалась права: Леви очень быстро приноровился и смекнул, как правильно переставлять ноги, хотя и продолжал сосредоточённо считать такт. Её же ножки в атласных башмачках легко и, казалось, независимо от неё кружились в вальсе. На повороте её платье вспыхнуло, развеваясь, и Леви едва не оступился, сильнее сжав руку в кружевной длинной перчатке. Ева танцевала превосходно. Подхваченная мелодией, она пёрышком парила над паркетом, и Леви крепче обнял подвижный, трепещущий стан, боясь, что она ускользнёт из его рук. На её открытом лице цвела обворожительная улыбка, и он поддался её увлечённости, почувствовав себя ожившим и помолодевшим. Ева смотрела пристально, цепко примечая малейшее изменение в стальных глазах капитана, и он отвечал уверенным пронзительным взглядом. Музыка постепенно затихала, позволяя парам плавно закончить вальс. Леви задумался: стоило пригласить госпожу на ещё один танец или же вернуть матери? Из размышлений его вытянула Ева. Она внезапно подалась вперёд и опалила ухо обескураженного капитана взволнованным шёпотом: — Давайте сбежим?***
Счастливо улыбаясь, Ева крепко держала капитана за руку, проворно петляя по залу между людьми. Они незаметно юркнули в пустынный коридор. Стоило закрывшейся двери отрезать их от неумолкающей толпы, Ева свободно вдохнула. В тишине шаги гулким эхом отражались от высоких потолков. Из арочных окон, походивших на стеклянные глаза гигантского зверя, струился холодный свет и мантией ложился на плечи. Гармонично вписанные в окна прозрачные двери вели на аккуратные балконы, ограждённые мраморной балюстрадой. Только в приятной полутьме Леви заметил, как сильно устали глаза от яркого переливающегося зала. — Благодарю, капитан, — отозвалась Ева и с детской восторженностью продолжила: – О, капитан! Мой капитан! Встань и прими парад, тебе салютом вьётся флаг, и трубачи гремят. Тебе букеты и венки, к тебе народ теснится, к тебе везде обращены восторженные лица. Леви восторга не разделил, отвернув раздражённый взгляд к окну. Он спрятал руки в карманы и глубоко задумался. Побег из лощёного неумолкающего общества в одинокий молчаливый коридор оказался удачной затеей, однако его бойкая спутница медленно, но верно превращалась в надоедливую проблему. На фоне прочих господ Вронская действительно немного выделялась, но здесь, наедине, сравнивать было не с кем, и она незаметно для него превратилась в безликого представителя знати. Ева проследила за его взглядом, внимательно всматриваясь в потяжелевшее небо, надгробной плитой нависшее над городом. — Мы с вами похожи. — Не думаю, что госпожа чем-то схожа с солдатом. — Отнюдь, печальное нам смешно, смешное грустно, а вообще, по правде, мы ко всему довольно равнодушны, кроме самих себя. — Вы выходите замуж? Слова слетели с губ прежде, чем Леви понял их нелепость. Её личная жизнь капитана абсолютно не интересовала. Он задал именно этот колкий вопрос, дабы вновь указать на очевидную пропасть между ними. — Да, четырнадцатого, в следующую субботу, кажется, — себе под нос спешно протараторила госпожа. Ева замолчала, одарила капитана сдержанной улыбкой и плавно направилась по коридору вдоль вереницы окон. Она напоминала одинокого лебедя, кружащегося по заброшенному осеннему озеру. Сам не осознавая зачем, Леви пошёл следом, словно шлейф платья удерживал его, как поводок преданного пса. Он не без интереса скользнул взглядом вдоль открытой тонкой шеи, зацелованной одинокими кудрявыми прядками, выбившимися из укладки, по утончённой прямой спине с выпирающими лопатками к подолу платья, увитому кружевами с незатейливыми узорами. Внезапно звонкий голос ножом разрезал вуалью повисшую тишину: — Правда, что вы бывали на свободе? — Ева моментально поправилась: — За стенами? — Да, — без энтузиазма отозвался Леви. Ева юлой развернулась и бросилась к нему, сияя полуденным солнцем в промозглый ноябрьский день. — Правда, что там так просторно, что куда ни глянь, а конца горизонта не видно? — Да. — А море? Вы видели море? Я читала про него в одной из отцовских книг. — Её глаза заблестели подобно мыльным пузырям. — Нет, не видел, — честно признался Леви. Он отчаянно не понимал повёрнутость молодых на этом злосчастном море. Что в нём такого волшебного? Всего лишь вода. — Вот как. — Пузыри лопнули. — Уверена, однажды вы увидите его. Говорят, оно похоже на небо. С невероятной тоской она посмотрела на угрюмую беспросветную высь. В тот же миг Леви буквально кожей ощутил, что ещё немного, и осенняя тьма выдавит стёкла, вольётся в коридор — и тогда они захлебнутся в ней, словно в чернилах. — О чём вы мечтаете, капитан? Её голос стих, как пламя дотлевающей свечи. Леви замер. Он блуждал глазами по её спокойному бледному профилю и не мог подобрать слов. В её огромных глазах медленно тонуло небо. С голого дерева сорвалась и взмыла ввысь птица, ломая осеннюю тишину. Ева провожала её полёт отчаявшимся взглядом сквозь решётку окна. Она вдруг сделалась такой потерянной и хрупкой, способной рассыпаться от малейшего дуновения. — О чём, по-вашему, может мечтать солдат? — с накопившейся обидой выплюнул Леви. — Простите… — стушевалась Ева, поймав укол в самое сердце. Она поникла, вдруг нарочито сжимая запястье, чтобы ткань впилась в горящую кожу. — Вы правы, — пересохшими губами прошептала она и, вновь выпрямив спину в напускной уверенности, уже громче добавила, обращаясь к Леви: — Прошу простить мне мною бестактность. Леви отчётливо видел, как она храбрится, на ощупь пытаясь преодолеть пропасть между ними, как неумело пытается балансировать между господским воспитанием и простым человеческим общением с кем-то, кто мог бы её услышать и понять. — О чём мечтаете вы, госпожа? — Встретить рассвет. Стёкла задрожали от порыва ветра. Она не переставала удивлять капитана простодушной искренностью. Но внутренний голос подозрительно нашептывал, что что-то с ней было не так. Колючий клубок нарастающей тревоги царапнул в груди. — Вы позволите мне прогуляться одной? — Конечно. — Рада знакомству, капитан. — Ева присела в реверансе. — До встречи, — ответил лёгким поклоном Леви. — Прощайте. Леви проводил Еву задумчивым взглядом, пока та привидением не исчезла в бесконечных коридорах. Он ещё долго не двигался с места, прислонившись спиной к стене около окна. Царящая тишина крепко держала в нежных объятьях, и Леви чертовски не хотелось вылезать из мнимого и долгожданного спокойствия, но нужно было возвращаться к Эрвину. Негоже капитану пропадать, да ещё и с молодой госпожой. Непристойные мысли, цепляясь друг за друга, как за канат, заплясали хороводом. Леви тряхнул головой: его общество мало кому нравилось, и Ева не стала исключением. Он вспомнил её горящие в танце глаза и то, как свободно она себя чувствовала в объятьях музыки. Леви вдруг стало интересно, куда она ушла. Здравый смысл уверенно твердил, что госпожа давно вернулась в общество и приторно улыбается очередному достойному кавалеру, но маленькая глупая мысль точила разум, словно червь яблоко, шептала, что она до сих пор в одиночестве бродит по коридорам, как он сейчас, пытаясь вернуться в главный зал. Краем глаза Леви выхватил знакомый силуэт в окне. На мраморном поручне открытого балкона стояла Ева. С лёгким платьем игрался ветер, и парящий шлейф напоминал хрупкие крылья. — Госпожа!.. — окликнул её Леви, застыв в проёме и не решаясь шагнуть ближе. Охапкой брошенные первые хлопья коснулись не дрогнувших девичьих плеч. Ева смотрела, как с неба отправляются в последний вальс снежинки, и улыбалась так отчаянно, так пронзительно, так загнанно. — Я завидую вам, капитан. Её босые, покрасневшие от холода ноги не сдвинулись с намокающего мрамора. Только сейчас Леви заметил, как мертвецки бледно её лицо, как вся она слилась с серым небом, вмиг превратившись в очередную безжизненную снежинку, которая вот-вот сорвётся. Искренняя девичья улыбка ударила хлёсткой пощёчиной, стало тошно от того, каким облегчением и долгожданным спокойствием веяло от неё. — Пойдём со мной! — Леви протянул руку. В ноябрьском холоде тело горело, будто в погребальном костре. Он смотрел в упор, цепко следил за каждым движением, готовый хоть сейчас броситься к ней. Весь мир сжался до её бездонных карих глаз. — До рассвета ещё далеко. Ева с невероятной тоской посмотрела на протянутую ладонь, исполосованную множеством шрамов, и неосознанно сжала кулаки. Появившемуся из ниоткуда и именно сегодня Леви словно судьбой было предначертано стать для неё соломинкой. Соломинкой, которая однозначно вернёт её в прежнюю жизнь. У Евы сменится только клетка. Она, как красивая игрушка, перейдёт в неизвестные руки. «Я не хочу такую жизнь», — колючий ком царапал горло. Ева разрывалась от криков, которые никто не слышал. На короткое мгновение ей почудилось, что Леви мог бы её понять, услышать, вытащить, освободить. Она с надеждой заглянула в его глаза, но увидела лишь закрытые на тысячу замков стальные двери. Леви ничего не мог изменить. — Вам не спасти меня, капитан, — решительно прошептала Ева и протянула руку в ответ. В два шага преодолев расстояние между ними, Леви крепкой хваткой вцепился в ледяную тонкую ладонь. Ева прекрасно понимала, что, прыгни она сейчас, в её смерти непременно обвинят капитана и обязательно накажут, возможно, даже повесят, несмотря на то, что он всячески старался ей помочь. Госпожа Вронская ни за что на свете не поверит в то, что её единственная дочь в преддверии выгодного брака решила наложить на себя руки. Парящая в угрюмом небе ворона оглушительно каркнула, разрывая накалившийся воздух. Снег прятал изрытую шрамами землю, утихший ветер баюкал и рассказывал сказки о новой прекрасной жизни. Леви помог Еве спуститься. Казалось, совсем не ощущая колючего холода, она ловко спрятала ноги в башмачки. Её плечи обожгло прикоснувшимся фраком. Одним движением она остановила его руки, застывшие от строгого голоса: — Не стоит. Устав прятаться, она позволила Леви увидеть на её запястье пятно крови вокруг идеально прямой и тонкой раны. На тонкой, не спрятанной в перчатку коже белело несколько таких же идеальных шрамов. — Что у вас с рукой? — Линейка, — честно призналась Ева, комком снега смывая кровь. Не понимая почему, Леви хотелось заполнить гнетущую, топором повисшую между ними тишину разговором, пусть и пустым. Хотелось вновь услышать звонкий голос, увидеть горящие глаза и ослепительную улыбку, а не наблюдать, как живой труп натягивает перчатки на дрожащие руки. Он отчётливо видел, как в ней окончательно и бесповоротно что-то оборвалось. Очень важное. Связывающее её с жизнью. Ева открыто посмотрела в его глаза, лёгкая улыбка тронула губы: — Спасибо, капитан, теперь я в порядке. Наглая, приторная, сахаром хрустящая на зубах ложь. Ничего не ответив, Леви смотрел, как Ева ускользает из рук и дымкой растворяется в блестящей толпе.***
В этом году ноябрь торопливо укутался в белоснежную шубу. В Тросте порошил снег. Легко цепляясь за волосы и одежду, он украшал немногочисленных прохожих россыпью жемчужин. Переминаясь с ногу на ногу, Леви выдохнул: горячее дыхание клубами пара растворилось в морозном воздухе. — Господин, не желаете приобрести газету? Рядом остановился улыбчивый мальчишка и протянул свёрнутую рулоном бумагу. Его щёки и нос краснели от поцелуев внезапно наступившей зимы, нахлобученная жокейка и тонкая куртка явно едва грели, а сумка со свеженапечатанными газетами казалась неподъёмной. Леви молча обменял пару серебряных на «вечерку». Расправил бумагу и бегло прочитал заголовки, зацепившись за знакомую фамилию в одной из колонок. Сердце тревожно ёкнуло.«Самоубийство.
13 ноября, в ночь с пятницы на субботу, Ева Вронская, 22 лет, лишила себя жизни путём повешивания в собственной комнате. Бывшие в доме родные Вронской заметили её отсутствие лишь утром, когда молодая госпожа не спустилась к завтраку. Тотчас был приглашён врач, который подтвердил смерть, наступившую в 4 с четвертью утра.
Редакция выражает глубокие соболезнования матери, госпоже Вронской, и жениху…»
— Вот как. Снежинки таяли на бумаге, тут и там расцветая тёмными бутонами. Леви перевёл уставший взгляд в небо, похожее на запотевшее окно. В голове назойливой мухой крутилась одна-единственная фраза: «Вам не спасти меня, капитан». И он понял это ещё тогда на балконе, но сожаление всё равно эхом отразилось от его души. Леви аккуратно вырвал лист с заметкой из газеты, сложил его вдвое и убрал в нагрудный карман. Голос на задворках сознания отчаянно нашёптывал, что, как и многих других, он не смог уберечь и Еву. Леви всегда будет об этом помнить, до самой смерти, а жить он будет долго, очень долго. Это будет ему наказанием.