Снежный Сад и Магмовый Океан

Письмо, похоже, от неё — слог неизменный, её рукой написанный, с другим не спутать. Милки теряется, вновь и вновь слова перечитывает, а сердце от них замирает, словно впервые. Витиеватые буквы на бумаге похожи на паутину, что, в общем-то, и правда: Лай её точно в свои сети поймала. Спешить-то ей некуда, но и побыстрее бы надо; опаздывать нехорошо, Милки то на себе не раз испытывала. Что-то брать с собой не решается — зачем? Бросает растерянный взгляд на фламберг, что в углу стоит, однако без него комнату покидает. Даже письмо не взяла, конверт на столе оставила. По коридору гулко шаги слышны — пустота, не иначе. Всё нутро Милки дрожит от нетерпения и, что даже неожиданно, страха. А вдруг всё ложь? Стоит ли довериться той, что для неё соперница? Правильный ли выбор сделан был? Раз-два-три — стучит в дверь, ожидая ответа. Долго, впрочем, ждать не пришлось: Лай вскоре показывается на пороге и жестом молчаливо войти приглашает. Щёлкает замок, по спине Милки слабая дрожь проходит, но та держится: нельзя показаться. Разве слова те, ею полученные, не могут быть искренними? Не подделка они, ведь так? Эллука с Ириной в другом конце замка, должно быть; их комнаты далеко отсюда находятся. Милки обеспокоенно губы кусает, но Лай, заметив это, слабо улыбается. «Садись», — тихо шепчет, указывая на кровать, и сама садится. Её руки в перчатках; необычно, со вкусом. Аристократка ведь всё-таки. Сердце в груди стучит всё сильнее, и краска белые щёки заливает, когда их глаза — огонь и вода — на одном уровне оказываются. Волосы Лай точно пшеница, длинные и мягкие, в косу небрежную собраны. Их бы перебирать и пальцами расчёсывать, а после вновь собрать в единое целое. «Ты мне для разговора нужна», — Лай сужает зрачки, словно кошка. До Милки не сразу доходит; ослеплена красотой дворянки, пылающей гордостью за себя, и только нервно головой качает, мол, поняла. Ей уже и не страшно, наоборот — хочется к чужому плечу прижаться и задремать. Девичья ладонь её лица касается, пальцы по коже проводят, заставляя Милки робко взгляд поднять. Лай чуть к ней наклоняется, обдаёт дыханием алые губы, и от сего действа разум дымкой закрывается — страшно, но до чего же приятно. Птичка, открывшая свою душу, долго не проживёт. «Ты такая...». Лай почти к её устам прикасается: «Глупая». Милки не сразу, не до конца осознаёт, что происходит. Её глаза — огненные, будто заря, — распахиваются от шока. Руки крепко стискивают тонкую шею, мастерски придавливая и доступ к глотку воздуха ограничивая. Красные волосы по постели раскиданы прядями, и назад ей пути уже нет. Хватка Лай сильная, бороться даже за крохотный шанс бесполезно — не выйдет. В груди тяжело, на сердце тяжело, в голове ещё хуже. Милки чувствует, как с каждой секундой из неё жизнь выходит — жизнь, оборванная рукой соперницы, — и дыхание прерывается. Больно. Плечи её дрожат, и на мгновение кажется, что Лай плачет, всхлипом разрывая тягучую тишину комнаты. От неё — ни вздоха, ни хрипа; мёртвая кукла со стеклянным взглядом, бледная и невероятно прекрасная. Но пока она ещё жива, пока последняя искра жизни не покинула измождённое тело, Милки видит. Со светлых ресниц хрупкой льдинкой скатилась слеза, запятнав бледную кожу. И никогда Милки не знала ничего прекраснее.