Моя певчая птичка

Кориолан боялся оставаться один в кромешной темноте, в звенящей тишине, умоляя Тигрис засыпать рядом, совсем как в детстве. Только тогда он, словно оловянный солдатик, хранил покой кузины, отгоняя нечисть от её покоев. Сноу упустил из виду момент, когда его броня была сотню раз перепаяна в борьбе с собственными кошмарами, что появились с уходом кочевницы. Он помнил её до одури приятную улыбку, её энергию, которой не было предела. Рядом с ней он задыхался от переполняющих его чувств. Он позволил ей подобраться к нему непозволительно близко, сломав барьер, что они с отцов выстраивали кирпичик за кирпичиком. У него не было сомнений, Люси Грей была его судьбой и погибелью одновременно. Платок матери, что он не решился сжечь, казалось, всё ещё хранил её запах. Запах, что пробивался сквозь приторный аромат роз. Приятный, легкий, дурманящий — он не мог подобрать для него сравнений. Он был особенным, неповторимым, таким родным. — Кориолан, — её голос исходил откуда-то изнутри. Из глубинных уголков сознания, где в чёрном, пыльном сундуке хранятся забытые воспоминания. — Кориолан, — в каждой песне сойки-пересмешницы он слышал её шёпот. Внутри всё переворачивалось, сворачивалось в тугой узел, дыхание становилось прерывистым, а маленькая змейка, извиваясь меж рёбер, белоснежными клыками впивалась в плоть, пронзая до острой боли в груди, пуская свой яд по венам. Он сходил с ума каждую ночь просыпаясь в холодном поту: в кресле; за обеденным столом; в саду в окружении белых роз, запах которых перебивал привкус крови на языке, что он прикусывал каждый раз, стоило ему в полном бреду пытаться прокричать её имя. Его певчая птичка Люси Грей вероломно нарушала его покой: приходила во сне; появлялась в толпе, словно призрак прошлого; билась крыльями о стенки его черепной коробки, пытаясь выпорхнуть наружу. Кориолан Сноу бросил все силы на поиски призрака прошлого. Он исследовал каждый миллиметр леса, но не нашёл ни единого следа её присутствия. Будто её не было здесь вовсе. Будто всё это лишь изощрённая игра его больного воображения. Он искал любое упоминание её имени в новостях, в перешептываниях окружающих — все попытки найти хоть какие-то зацепки для собственного успокоения оказались тщетными. Точно Люси Грей Бэйрд и вовсе не существовало. Но почему тогда он до сих пор неумело прячет ожоги на молочной коже в местах её прикосновений? Почему её имя парализует его, крадёт голос и остатки самообладания? Сердце пропустило удар, а содержимое прозрачного стакана расплескивалось из стороны в стороны от дрожи в руках. — Кто был третьем, Кориолан? — Сноу не знал, что было его худшим кошмаром: незнание жива ли Люси Грей или её белоснежные кости покоятся в двенадцатом дистрикте, или уверенность в том, что он предал единственного друга, лишив его жизни? Но его певчая птичка воплощала сразу оба его кошмара, играя с его подсознанием, словно искусный дирижёр. И это сводило его с ума. Он проживал две жизни: уверенного, властного диктатора днём, и неувереннего, скованного в тисках страха, мальчишки, едва стоило ему остаться один на один со своими мыслями. Люси Грей украла все его мысли. Ушла, забрав всего его прежнего вместе с собой без остатка. Треск стекла в руке, а за ним и ноящая, колющая боль от пореза на ладони отрезвляли его. Её нет. Её нет. Он заучил эти два слова наизусть, повторяя их как мантру каждый раз, стоило ей только появиться перед ним во всей своей красе. Она любила бесследно исчезать также неожиданно, как и появляться. Тогда он ярко, остро ощущал боль и гул детей, шныряющих под его окном. — Корио, — Тигрисс перестала задавать вопросы, потому что стеклянный взгляд, сбившееся дыхание и сердце, что вот-вот выпрыгнет из костяных тисков, говорили о многом за него. Она молча вытаскивала осколки из руки, обрабатывала рану, пряча её за толстым слоем белоснежной ткани, несмотря на его порицания и рык. Когда прошлое подкрадывалось к нему столь незаметно, Тигрисс видела как рушится броня безжалостного, бесчувственного правителя. Она видела человека, способного на проявление несвойственных ему эмоций. Сквозь маску испуга она видела своего прежнего Корио. Живого, не выточенного из холодного белого мрамора. Когда Тигрисс впервые услышала голос Люси Грей и увидела взгляд, с которым её брат смотрит на хрупкого, но бойкого трибута, внутри неё затеплилась надежда. Надежда, что рядом с ней Корио изберет другой, верный путь. Но что-то пошло не так тогда в двенадцатом. Однажды Тигрис имела неосторожность задать вопрос, который беспокоил её многие месяцы, после его триумфального возвращения домой. — Что произошло между вами с Люси, Корио? Что произошло в двенадцатом? — Они сидели посреди комнаты, что освещали лишь языки редко расставленных восковых свечей. Но даже в таком полумраке она видела, как страх сменялся яростью. — Люси Грей больше нет, — она не улавливала всего калейдоскопа эмоций, который испытывал Кориолан Сноу, стоило ей завести речь о девушке. Но готова была поклясться, что видела, как что-то блеснуло в его глазах, пока их не накрыли веки, а после — холод и безразличие отпечатались на его лице. С тех самых пор кузина оставила вяческие попытки добиться правды. Ответ был одним - это была не её война. — Прошу тебя, уйди, — он был потерян, голос сорван. Даже спустя столько лет, его пестрая певчая птичка не давала ему покоя, ломая его изнутри до хруста костей. Корио доверял кузине все секреты за исключением одного. Она до сих пор гадала, что тогда произошло в двенадцатом. Казалось, что эта тайна ушла вместе с той, чьё имя в этих стенах было под строжайшим запретом. — Прошу тебя, Тигрис. Тигрис украдкой окинула Корио взглядом, убедившись, что его можно оставить одного, что кошмар позади, и тихонько ушла, закрыв за собой дверь. — Тигрис, я просил… — на выдохе произнес он, поднимая взгляд и устремляя его в сторону распахнутой двери. Молодой президент побледнел. Его кошмар вернулся вновь. Он протёр руками глаза, сглотнул ком, что предательски застрял посреди горла, панически хватая воздух ртом. — Как поживает мой ментор? — её вопрос повис в воздухе, оставаясь без ответа. Её легкий аромат дополняло столь же легкое, белое платье. — Её больше нет, — он задыхался от подступающей паники, — тебя больше нет.