Огонь на вершине маяка

Что ж, нужно было признать очевидное: привязанный к стулу Зейн — это красиво. Картина с уникальной эстетикой, образ, который окажется выжжен на изнанке век, и ты будешь вечно обречен лицезреть его, даже закрыв глаза и отвернувшись. Алан не хотел закрывать глаза. Он хотел снова и снова смотреть на Зейна, на тонкие изящные черты лица, повторяющие его собственные, будто отражение в зеркале. Алан невольно коснулся подбородка, нащупывая густую и совершенно не изящную бороду. Разве он был когда-то таким же красивым самодовольным ублюдком как Зейн? Что-то подсказывало ему, что да. — Что такое, Алан? — голос Тома звучал мягко и вкрадчиво, однако между этим показным спокойствием и любой другой эмоцией был совсем крошечный промежуток, за который Зейн мог умело сменить маску. — Тебе не нравится сценарий? Хочешь снова его переписать? Алан покачал головой. Он и забыл уже, засмотревшись на Зейна, что сегодня они собирались снимать послание для Скрэтча, который жаждал заполучить рукопись. Разумеется, он не «потерял воспоминания», ошарашенный представшим перед ним образом — истинно неземным видением, чудесным и дьявольским одновременно, — просто... Это чувство было сложно объяснить, еще сложнее, чем быть честным с самим собой. — Я больше не в настроении, — сказал Алан, подозревая, что прозвучало это слишком капризно. Они уже несколько раз переносили съемки, и хотя в Темной Обители некуда торопиться, муки совести всё равно терзали Алана. — Ну, ты знаешь, Том. Потерял вдохновение для игры и всё такое. Давай в следующий раз, ладно? Алан оставил связанного Зейна сидеть на прежнем месте, а сам пошел налить себе немного выпить. Даже если его слова и действия казались полными высокомерия и безразличия, Зейна это ни капли не беспокоило. Раздался тихий шорох, и провода, которыми были спутаны запястья «невинной жертвы», сами упали на пол. Зейн поднялся со стула, растирая чернила нарисованных синяков на запястьях, и подошел к Алану со спины. — Мой милый своенравный творец, — произнес он со смешком и мягко обнял Алана за плечи. — Неудивительно, что ты несколько лет не мог написать ни строчки. Алан хмыкнул, не зная, стоит ли что-нибудь отвечать, и откупорил ближайшую бутылку. Красное вино с терпким запахом имело не самый приятный вкус, зато в голову ударяло быстро и надежно. — Знаешь, в этом есть и твоя вина. — В том, что ты постоянно теряешь «настроение»? — Рука Зейна, увитая тяжелыми кольцами и плетеными браслетами, неторопливо скользнула по предплечью Алана, подбираясь всё ближе к пальцам, сжимающим еще пустой стакан. — Или в том, что ты, как Пигмалион, влюбился в собственное безжизненное творение? Алан вздрогнул, пролив несколько капель вина на столик, но всё же сумел довести начатое до конца и разлить напиток по стаканам. — Знаешь, в эту игру можно играть вдвоем. Алан оставил стаканы на столе и повернулся к Зейну, касаясь его губ теми же пальцами, что нечаянно оказались облиты алкоголем. Алан еще не успел придумать правила, которыми смог бы ограничить своего ехидного оппонента, однако Зейн уже ловко включился в дело, слизнув с кожи подсыхающие горькие капли. Ему всегда нравилась внезапная смена событий, перепрыгивание с одной роли на другую, попытка почувствовать себя в шкуре всех персонажей сразу. Влажные губы скользнули выше, вбирая в рот вторую фалангу, и Алан немного резко схватил Зейна за язык, не давая забраться дальше. Чудесное видение оказалось таким похотливым и голодным до ласки, что Алан едва не потерял нить размышлений в очередной раз. — Достаточно, Том, — приказал он. Отпустив чужой язык и убрав руку, Алан рефлекторно вытер мокрые пальцы о брюки, и Зейн довольно хмыкнул, засчитывая это за свою победу. — Теперь мы можем спокойно выпить? Алан потратил две секунды, представляя, как алое вино стекает по лицу Зейна, по его крепкой шее и обнаженной груди, но всё же не стал поступать неразумно. В этой комнате достаточно одного человека, чья фамилия рифмуется со словом «безумный». — Пей, если хочешь, — Алан пожал плечами и, подхватив свой стакан, отправился в сторону дивана. Он безуспешно пытался держать дистанцию, чувствуя, что каждое новое действие Зейна всё сильнее распаляет желание схватить его за горло и приложить лицом о ближайший твердый предмет. К счастью, Зейн не последовал за ним, оставшись пить вино наедине с картиной в виде уродливой спирали. Наверняка думал о том, чтобы… Нет, о чем же этот сумасшедший режиссер мог думать? Алан неторопливо постукивал пальцами по колену, мысленно редактируя сценарий их с Зейном совместной сцены. Сюда следовало вплести достаточно искренности, чтобы Скрэтч всему поверил, и при этом картина должна оказаться настолько двусмысленной, насколько это возможно. Весь образ Зейна (да и Алана, если честно, тоже) кричал о двойственности, лжи и двуличии, о потакании своим желаниям и бесконечном погружении в отыгрыш какой-то эфемерной роли, что об этом обязательно следовало написать. — Ах, снова занят работой, — ухмыльнулся Зейн и, оставив пустой стакан на столике, вернулся к Алану. — Я чувствую себя польщенным, понимая, что послужил твоей музой. Алан посмотрел на Зейна через наполовину заполненный стакан, прицеливаясь. — Я кину его тебе в лоб, — предупредил он. — Спасибо, я уже достаточно пьян и весел, — улыбка Зейна самую малость напоминала акулью. — Это ведь у тебя пересохло в горле, мой дорогой Алан? Пей же. Поразмыслив немного, Алан всё же выпил. Вино обожгло горло, палящей летней сухостью опалило рецепторы, терпким запахом заполнило глотку. Зейн наклонился над ним, сцеловывая с губ остатки винного привкуса, и Алан всё же выполнил угрозу, мягко стукнув Зейна по лбу пустым стаканом. — Хватит дурачиться, Том. Зейн взял в ладони лицо Алана. Он весь лучился игривостью, был полон грации, как у большой и гибкой кошки, желал коснуться Алана везде и сразу, ластился, прижимаясь щекой к щеке и размазывая по коже свое присутствие. Тонкий запах парфюма почти терялся за горечью алкоголя, а дьявольские огни тонули на дне прищуренных синих глаз. — Просто пытаюсь вернуть тебе вдохновение. — Как мило, — саркастично ответил Алан. Действительно мило: утонувший поэт хотел позаботиться об утонувшем писателе, маяком на горизонте указать правильный путь. Но оба не соответствовали выбранным ролям, и путь на самом деле казался не таким уж правильным. Свет должен вести через тьму, верно? Алан прикрыл глаза, чувствуя, как горячие губы обжигают его кожу поцелуями. Каждое прикосновение — искра, каждый укус — вспышка, каждая пуговица, выскользнувшая из петельки, — еще один шаг в пучину. Тьма под веками становилась всё глубже, и Алан сжал пальцы в волосах Зейна, давая себе хоть какое-то подобие опоры среди этих высоких жадных волн. Вернуть вдохновение? Какая глупая шутка. Таким темпом к утру он снова забудет все слова для написанной себе же роли.