***
Я никогда не могла представить себя, стоящую в доме своего наставника ночью, трясущуюся от страха. От страха смерти. — Садись, Эвтида. Я ждал тебя. Ноги не хотели сгибаться и держать меня. Инстинкты кричали бежать. Из дома, из поселения, из Египта. Подальше от смерти. Но я села рядом с Реммао, как он и сказал. Потому что он сказал. Я никогда не подумала бы, что могу бояться своего наставника больше, чем охотников. Больше, чем верховного эпистата. Больше, чем Аша... Сета. Он сидел рядом, уперев руки в колени, и смотрел на меня исподлобья. Строго, сурово, жестоко. Совсем не как раньше. Что с ним стало? — Зачем ты звал меня? О чём поговорить хочешь? Реммао, которого я знала, не убивал своих учениц. Наставник, который учил меня, ни за что не предал бы. Он не был жаден до денег и влияния, он заботился о своих воспитанниках. — О том, почему ты всё ещё жива. Сердце ушло в пятки, перед этим разогнав своё биение до бешеной скорости. Я дрожала под его цепким взором, даже не скрывая – он слишком хорошо и долго меня знал. Это тоже пугало. — Ты жива, Эвтида, лишь потому, что до сей поры приносила пользу, — голос сухой, жёсткий, острый. — Теперь же не приносишь ничего, кроме проблем. Больно бестолковая стала. Мне было больно слышать это. Годами работала как проклятая, ночами не спала – училась, всё делала, что говорил, всё, чтоб стать воспитанницей, достойной своего наставника, а он в душу плюёт. И не важно, в чём винит меня. Обидно до ужаса в любом случае. Я говорила, и в голосе моём, на удивление, не было страха. Он был полон пустой печали. — Убьёшь за это? Наставник вскинул бровь и смотрел, как на дуру. А потом ухмыльнулся так, что кровь застыла и дурно стало. Он сказал спокойно: — И всё же ты смышлёная. Дия была глупа, Рэймсс – слаб. Ты – хитрая, ловкая, изворотливая... Но слишком добрая и острая на язык. Я кривилась и жмурилась, чуть отворачиваясь. Язык заплетался, когда я произносила тихо: — Дурные качества для черномага, знаю... Но дерзила всегда, помнишь ведь... Не пресекал ты этого. Глупо было перед ним храбриться. Вырастил и воспитал ведь, видит меня насквозь. И к оправданиям глух всегда, сколько не клянись и объясняйся. Реммао хмыкнул задумчиво и насупил брови. Прикрыл глаза, потирая переносицу. — Не пресекал, да, вот ты и осмелела, — он стал смотреть в пустоту перед собой, явно погрузившись в воспоминания. А вспомнить было что. — Единственная подопечная, которую я взял на попечительство сам, а не по нужде или обязательству. Я возлагал на тебя большие надежды... — Рисуешь хорошо, но так ли сможешь в чужие сны заглядывать? — Я всё сделаю, чтобы шезму стать! О, великий Ра, сколько спеси и упорства было в ней – во мне в детстве... — Учись прилежно, Эвтида, и не будешь ни в чём нуждаться. Куда ни пойдёшь – всюду тебя твоё ремесло накормит. Она неустанно благодарила богов за судьбоносную встречу со старшим черномагом. Благодарна была безмерно за то, что взял её под своё крыло и стал учить магии. — Я охотника на улице видела, наставник Реммао! Он на меня смотрел, жуть какая... — Не ходи туда больше, пока я не разрешу, хорошо? Она знала, что её наставник – не самый добрый человек. Но она ему верила. — Опять на холодном полу сидишь, Эва? Мне больные в учениках не нужны, вставай давай. Он оправдывал доверие своеобразной заботой. И когда он говорил, что иногда жестокость – необходимая мера, девочка верила. Когда велел добить умирающую птицу, чтобы та не мучилась, она поверила. Потому что кроме наставника ей брать пример было не с кого. За исключением названного брата, по вине которого она выросла доброй. Девочка видела в наставнике целый новый мир. А он разглядел в ней огромный потенциал. — Бойкая, упёртая и трудолюбивая. Из тебя бы вышла отличная старшая... — Но не выйдет, да?.. Глаза постепенно наполнялись слезами. Я начинала понимать, к чему он клонит. — Дию бы казнили очень скоро и без моей помощи, так что не вини меня, — он говорил холодно и строго, но я скорее чувствовала, чем слышала, как он сам себя винит. Хоть и никогда не признает. — И тебя постигнет её участь, если не прекратишь делать то, что ты делаешь. Хотелось выдохнуть с облегчением. И это всё? Он затащил меня к себе в дом ночью, а я взяла у Агнии кинжал на всякий случай ради очередного поучительного выговора? Нет, слишком просто... Что-то не так. Я набрала в лёгкие воздуха, готовая заверить, что буду тише воды и ниже травы, но Реммао остановил меня поднятием руки, устав от вечных оправданий и обещаний, и вынес приговор: — Я не могу убить свою лучшую воспитанницу. И потому отпускаю тебя, — что это значит? Что он такое говорит?.. — Отныне твоё обучение окончено. Я больше не твой наставник.***
Мир, казалось, рухнул. Я была настолько потеряна, насколько это вообще возможно. Так привыкла постоянно учиться, что теперь не могла понять, что делать и куда идти. Но время шло. Минуло две недели. Надо было соображать быстрее. Я свыклась со всем. И с тем, что наставник внезапно оказался чужим мне человеком, и с тем, что в скором времени я отправлюсь в своё собственное странствие и попытаюсь выжить в жестокой общине шезму. Вот и кончилась юность... Конечно, было страшно идти во взрослую, самостоятельную жизнь. И печально от того, как враждебно на меня теперь Реммао смотрел. Он не гнал меня прочь прямым текстом, но одним только взглядом, да и сама я понимала, что делать мне здесь больше нечего, оставаться опасно. Рано или поздно каждый птенец улетает из гнезда. Я тешила себя надеждой на то, что ему не было в тягость обучать меня все эти годы. Вернее сказать, я верила, что он не ненавидел меня. Теперь «девочка» видела в наставнике угрозу. А он в ней – лишь проблему. С новой соседкой я постепенно сократила общение – ни к чему привязываться. Ливию всё сообщила, пообещала зайти попрощаться и постараться изредка, хотя бы раз в год, навещать. Он был опечален известиями, но я заверила его, что парный амулет, подаренный им, будет всегда и повсюду меня оберегать, не давая забыть о друге. И сама верила в это. А вот в возможные встречи верилось с трудом... С Рэймссом виделась всё так же часто и он, кажется, планировал бежать от брата вместе со мной. Тоже хотел начать строить свою жизнь, далекую от моей, но, как говорят у нас, черномаги ходят одной дорогой, и мы знали, что наши пути всегда будут пересекаться. Я помнила о приказе Сета. Нутром чувствовала, что сроки поджимают, и я должна поскорее побывать во сне Амена, дабы выплатить долг и не вздрагивать больше от мерещащихся в каждом тёмном углу красных глаз. И хотела ведь быстренько всё сделать да забыть, как страшный сон. Но не могла. Как только ночью порог переступала, сразу видела казнь. Не Дии, свою. Вспоминалось, как эпистат той ночью, в которую я последний раз с Реммао говорила, вломился в мой дом, едва я успела вернуться. Удачно, однако... Амен был на взводе, нервный, дёрганный какой-то. Расспрашивал долго, но в итоге отпустил спать. Я подумала тогда: что же такое в его снах творится, что он настолько озлобленным просыпается?.. И потому, когда тот, кого мне привычней звать Ашем, явился за платой, я была не готова. — Сделала, что я велел, Меренсет? Меня воротило от этого имени. Я ненавидела, когда он называл меня так. Ненавидела внезапное его появление в моей жизни. Ну почему объявился именно сейчас, когда мне надо было выстраивать свой разрушенный мир по фрагментам, а не ломать голову над тем, как своему покровителю угодить? — Ещё нет. Мой голос больше не дрожал. Его я больше не боялась. И зря, стоило бы. В следующую секунду он оказался позади меня, обхватил поперёк талии, резко притянув к себе, так что я потеряла равновесие и буквально упала, завалившись спиной на мужской торс, удерживаемая только хваткой его рук. Он на это никак не отреагировал, возможно так и задумывал. Касания бога были обманчиво бережными, в отличие от голоса, не скрывавшего своё раздражение и немного наигранного. — Ай-ай-ай, шезмочка, что ж ты упёртая такая? — он почти нежно, покровительственно гладил меня по голове и волосам, при этом не глядя на меня. — Любишь всё усложнять. Знаешь ведь, за неподчинение карают... Сет не был зол или разгневан, лишь его горящие красным глаза выдавали недовольство мной. Во всех его прикосновениях и жестах читалось ничем не прикрытое собственничество и власть. Бог вёл себя так, словно я принадлежала ему. И это, увы, было правдой. Интересно, как сильно моя мать задолжала, чтобы своим ребёнком расплачиваться?.. Я ответила самонадеянно, с вызовом, совершенно бесстрашно и от этого глупо: — Так покарай, тебе это под силу. Сильная горячая ладонь стянула в кулак волосы на моём затылке и надолго задержалась там. Потом потянула на себя, вынуждая запрокинуть голову и взглянуть в невозмутимые нечитаемые глаза. В мыслях у меня не было побуждения бояться. Я знала: Сет мне не навредит. Я нужна ему живой. Нужна же?.. — Я не то воплощение жестокости, каким меня малюют, — говорил он со снисходительной благосклонностью. — Ищешь монстра – присмотрись к людям. На охотников посмотри. Может, разглядишь. Я нахмурила брови, не отводя взгляда от плена тускло светящихся глаз. Со злобной скептичностью сказала: — Богу крови и смерти милосердие ведомо? Лицо Сета исказилось ещё большим раздражением. Своей иронией я ходила по краю очень острого кинжала, и ему не надо было запугивать меня, чтобы я поняла это. — Ведомо, — отрезал он. — И ты слепая, как котёнок, если этого в моих поступках не видишь, — намекал на моё спасение, само благородство... Окончание его реплики вышло уже не поучительно-суровым, а открыто угрожающим. — Но если тебе так уж нужна боль для мотивации, я причиню её тебе. Я оцепенела, не в силах ни вдохнуть, ни дёрнуться. Руки бога расположились на моей талии поудобнее, вальяжно, и грубовато сжали. Исфет, что я наделала?! Кого спровоцировала? Очнись, дура! Это уже не эпистат, не господин и не смертный, перед тобой бог. Бог, Эва! Горячая ладонь прислонилась к солнечному сплетению. А в следующий миг я ощутила... боль, ни с чем не сравнимую. Не физическую, не моральную... Что-то среднее. Что-то ужасное. Я не могла понять, что именно чувствую. Слабость, жуткое бессилие, страх, глубокую боль, степень которой невозможно объяснить: то ли она нестерпима, то ли её вовсе нет. Наваждение... морок... не понимаю... ничего. Мучение не телесное, а... духовное? Словно... Словно он вытягивает из меня магию. Не знаю, откуда взялась эта мысль. Но чувствовала я именно это. Магия... Моя магия! Самое дорогое, что есть у черномага, ускользало сквозь пальцы нашего покровителя. Мой дар отнимал тот, кто дал мне его. Хотелось кричать, но рот онемел. Хотелось вырваться и убежать, но я не могла. По щекам беззвучными ручьями потекли слёзы, увидев которые, Сет сразу же отпустил меня. Силы вернулись так быстро, что закружилась голова. Ноги подкосились, но сильные руки не дали мне упасть. Прижав меня к себе, мужчина терпеливо ждал, когда я смогу стоять сама. Брови его были напряжённо сведены к переносице, а глаза потухли. Ему не доставляло никакой радости причинять мне боль. Делал это, лишь чтобы показать мне: не стоит ему дерзить. И это было действенно, в отличие от пустых слов, к которым у меня нет доверия. Иного языка, кроме как силы, я, видимо, порой просто не понимаю... Спустя пару минут он сказал тихо, будто бы не желая меня испугать: — Теперь пререкаться не будешь? Я слабо произнесла единственный возможный ответ: — Не буду. Не злилась, не боялась, но в обиде на него была за обращение такое. А он, казалось, от моего ответа испытал облегчение. Выдохнул, плечи расслабились. — Вот и умница, — похвалил неожиданно. — Давай сладим без этого всего, — и закончил уже даже с лёгкой улыбкой. — Всё же мы до конца твоей жизни связаны, не забывай. В голове вспыхнула одна глупая мысль. И сразу вспомнился кинжал, подаренный Агнией. Интересно... что хуже – умереть на публичной казни после пыток, или самолично пройтись лезвием по своему запястью?.. Я неожиданно для себя спросила: — А когда я умру, что будет? И тут же услышала ужасающий своей бескомпромиссностью ответ. — Так просто от меня не избавишься. От этого хотелось плакать. Кричать и скулить о том, как мне больно. От безысходности, от бессилия. От чувства, будто я больше не принадлежу себе. Ох, я повторяюсь... Почему же «будто»?..***
В покоях эпистата ночью быть ещё опасней, чем днём. Прямой путь на помост. Это точно не кончится ничем хорошим... Замерев у просторного ложа, словно тень, я раздвинула балдахин. Лунный свет тускло освещал бледное тело. Амен спал на боку. Исфет... Нет, так не смогу в его сон проникнуть. Но и ждать всю ночь, когда повернётся – не вариант... Выждав пару минут, стало очевидно, что мужчина чувствует себя вполне удобно и вертеться не планирует. Я стала судорожно обдумывать, как мне быть, когда в голову пришла абсолютно безрассудная мысль... Может, скажем, притронуться к нему? Он повернётся, устроится как надо... Боги, да мне совсем головы не жаль. Проснётся ведь, и прощай, моя короткая жизнь. С другой стороны... Сет ведь обещал, что я не умру, пока его волю не исполню, верно? Я кусала губы от нервов и страха, никак не решаясь рискнуть. Но и медлить было нельзя. Проклятье... Ну неужели ему было так сложно уснуть на спине?! Невесть зачем взлохматив свои волосы, я твёрдо решила: будь, что будет. Чего я испугалась, в самом деле? Смерти? Хаха!.. Сет, если ты видишь это, молю, помоги... Бесшумно вскарабкалась на постель. Выругалась про себя, отметив, как она подо мной прогнулась. Подползла, крадясь, прямиком к эпистату. Решительно протянула дрожащую руку... и легонько пощекотала широкую голую спину. Амен дёрнулся. Я затаила дыхание. Попрощалась с жизнью. Приготовилась к пыткам... А охотник шумно вздохнул, переворачиваясь на спину, вытянулся на постели и притих, размеренно дыша. Он по-прежнему спал. Я выдохнула с облегчением. Усевшись рядом с Аменом на колени, я наклонилась к его лицу. Так и не решившись соприкоснуться лбом, нависла сверху и прикрыла глаза, готовая сделать своё дело. Тепло Ка охотника стало провожать меня в его сон... Я готова поведать тебе о грёзах верховного эпистата, мой покровитель.***
Я лежала на своей кровати, положив голову на колени Сета. Он сидел рядом, уперевшись одной рукой в постель, а другой равнодушно гладил мои волосы. Ему так полюбилось это делать... Я молча смотрела на лежащие в сумке напротив собранные вещи. Агния на другом конце комнаты подозрительно крепко спала. Я заливалась горькими слезами, тихо хныкая. Это была моя последняя ночь в поселении. На следующем заходе солнца я уйду в неизвестном мне направлении. — Сама ведь меня остаться упросила. Что плачешь теперь? Голос не порицающий и нисколько не пристыжающий, но и нежным его не назовёшь. Будто не знаешь ты, дорогой бог, как меня вымучил кошмар. Будто не рассказывала я тебе, рыдая и хрипя, несколько минут назад о том, что же творится в голове охотника. Я не ответила. Голова болела от недавних истерик. Я стала подставлять её под сильные руки, прося ласки, а не ленивых касаний. Тёплые ладони какое-то время гладили макушку и затылок участливо, даже с неким интересом и особым трепетом. Но подобные прикосновения очень быстро сошли на нет, а вместо них я ощутила прежнюю скуку бога. Конечно, не может же его простая смертная развлечь, всерьез заинтересовать... Я часто задавалась вопросом: отчего Сет так неожиданно проявил свою благосклонность и стал наведываться ко мне? Ведь двадцать три года моей жизни от него не было ни слуху, ни духу... Хотя с чего я взяла? Он же бог, вечно забываю... Может, он был рядом, просто я не замечала? Может, присматривал за мной издалека, не давал погибнуть, помогал, как мог?.. Дурость. Бредовые фантазии. От них не должно быть так тепло на душе... Рука мужчины исчезла с моей головы, на что я недовольно поёрзала. Тело окутало тепло – Аш укрыл меня одеялом. Именно он. Не Сет – грозный, поистине опасный и вселяющий ужас. Но Аш – порой пугающий и всё же способный на проявление нежных чувств. Тот, кого я знала до всего этого безумия. Заботливая рука погладила мою щёку тыльной стороной ладони. Я не осмеливалась посмотреть богу в глаза, боясь увидеть в них то, что не смогу развидеть. — Спи, Меренсет. И я, смиряясь со своим именем, слишком послушно прикрыла глаза. Из последних сил борясь с резко нахлынувшей усталостью, слабо обречённо прошептала, не раздумывая, еле шевеля языком: — Не хочу... Когда усну, ты уйдёшь... Как уходят все. Ответом мне было молчание, которое можно трактовать как угодно. И никогда не станет ясно, что оно значило на самом деле. Сет ещё раз, нежнее или грубее – не разобрать, но медленнее, провёл ладонью по моей скуле, задержался у виска, и я уснула, неспособная более ему противостоять. И был ли в том смысл?.. На утро я, конечно же, была одна.***
Сумка, перекинутая через плечо, не давала почувствовать лёгкость. Я смотрела на горизонт, где уже сияла луна. Беспокойно озираясь по сторонам, прикидывала в голове, не забыла ли чего. Пластина для маски и накидка – самое важное, лежали на дне сумки, закинутые туда в первую очередь. В ткань было завёрнуто немного воды в сосуде и флакон успокоительной настойки, взятой по настоянию Ливия, чей подарок по-прежнему висел на шее. Я смахнула дурацкие слёзы. Не умея прощаться, так и не нашла в себе сил зайти к нему и поговорить по-человечески. А потому просто оставила записку на своей кровати, зная, что Ливий будет первым, кто хватится меня. Послание содержало всего два нехитрых предложения: «Ещё встретимся. Надеюсь.» Омфис, сидящий рядом со мной, довольно вилял хвостом, предвкушая путешествие. Хорошо ему: на четырёх лапах, должно быть, удобней подолгу ходить. А вот мне предстоял тяжёлый путь. Я пошарила рукой в сумке, нащупывая мешочек золотых монет. Сжала, успокаивая себя. На первое время хватит, а там – освоюсь и начну брать заказы. Поправив юбку, ещё раз удостоверилась в наличии набедренного кинжала. Не знаю, чем он мог мне помочь, ведь обращаться с оружием я совершенно не умела, но от осознания, что у меня оно есть, становилось легче. Я начала нервничать, подмечая, что Рэймсс опаздывает. Впрочем, голос за спиной не дал этой мысли укрепиться. — Эвтида, — негромко окликнул меня друг, подходя ближе. — Прости, что заставил ждать. Готова? Я не испугалась его внезапного появления, уже привыкшая к подобному благодаря дурной привычке Аша возникать из ниоткуда. Сказала короткое: — Да. И мы, взявшись за руки, вероятно, в последний раз, покинули поселение. Я невольно вспоминала, как мы с ним вот так же, держась друг за друга, в детстве крались к деревьям, растущим у храма, чтобы стащить спелое манго и потом, прячась от наставника под одеялом, торопливо уничтожали украденные фрукты. От картинок безмятежного прошлого щемило в груди. Ведь я знала, что новых воспоминаний ни с Рэймссом, с которым теперь если и пересечёмся, то лишь как соперники, ни с Ливием, который ещё не знает, что я ушла, ни с моим милым Исманом, ни с мёртвой Дией больше не появится. А всё то, что осталось в памяти, будет вечно напоминать о невозможности пережить радость, подаренную дружбой с этими людьми, снова. Интересно, а что бы наставник сказал, увидев двух своих учеников, сбегающих от него? Усмехнулся про себя и великодушно отпустил бы? А может, хладнокровно убил бы? Или улыбнулся бы так, как улыбался, когда ещё не был мне врагом, и сказал бы «В добрый путь»?.. Как жаль, что уже не узнаю. Или это даже к лучшему... С Рэймссом мы попрощались у причала. От долгих речей решили отказаться, наверное, пожелав запомнить друг друга без печали на лицах. Он решил переправиться по реке – нашлось, кому приплатить. А я, укрыв лицо от рассветного солнца, неспешно побрела в сторону караванов верблюдов, хозяева которых наверняка были не прочь подвезти миловидную Неферут и её пса в довесок. Я так давно мечтала побывать в Нижнем Египте...***
Страх. С этим чувством я засыпала и просыпалась. Настоящая жизнь шезму стала мне родна и ясна лишь тогда, когда единственной молитвой стало «Избавьте меня от страха, боги». Понятно откуда берущееся, вынуждающее убивать своих сородичей и прятаться по углам и подворотням от охотников, ужасное мерзкое чувство. Оно меня преследовало. Бить, бежать или замирать – не знала. В пригороде Мемфиса мало заказов, но и конкуренция ниже. Ведь таких отчаянных, как я, ничтожное количество. Мне удалось выцепить себе жилище, временное пристанище в не совсем благополучном районе. Вернулась к истокам, получается?.. Иного, впрочем, и не ожидала. Но жаловаться, в отличие от того, что было в детстве, не на что, всё необходимое и даже чуть больше у меня было. Зарабатывала я мало, но на стабильную, пусть и не очень счастливую, жизнь хватало. Вспоминая всё то, что я оставила, сбежав, накатывала тоска. По Ливию я скучала больше всего и знала, что он тоскует не меньше моего. Я мечтала, что когда-нибудь он вернётся из Фив в столицу и мы снова сможем видеться. Думая о Рэймссе, я полагала, что он не пропадёт, справится со всем, но желание увидеть его, обнять и поговорить разрывало на куски. Я ждала, когда те самые дороги, по которым ходят шезму, пересекутся, и мы встретимся. А что до наставника... Через две недели после моего побега, когда я ужинала в общественном заведении, до меня дошла весть – охотники за соседним столиком неустанно обсуждали казнь верховным эпистатом старшего черномага. Пересилив страх, я обратила на себя их внимание и уточнила подробности. Реммао умер. Его казнили, а после его голова украсила вход в Фивы народу на потеху и шезму на устрашение. Он сам пришёл к охотникам с повинной. Я не искала объяснения его поступку. Но и не злилась больше за то, что он не нашёл способа спасти и себя, и своих учеников. У меня были свои проблемы... Полчища охотников, подобно стаям шакалов, рыскали ночами, не давая житья. Порой казалось, поверну за угол, и вместо нового переулка смерть свою встречу. С другой же стороны, там, где почти нет старших черномагов, было легче выжить, залечь на дно и переждать тёмные времена. А светлых, в общем-то, у таких, как я, не наблюдалось. Страх настигал меня и во снах... Непроглядная, глухая тьма раздражала зрение. Почва под ногами – сырая и вязкая – не позволяла сорваться с места и убежать прочь. Скользкие холодные тени окружали меня, подбираясь всё ближе. Лица, знакомые и пугающие, выкрикивали слова, не открывая ртов. Обрывки их фраз звучали в моей голове, а она трещала, болела, грозясь расколоться. — Ты разочаровала меня, Эвтида, — резал меня без ножа голос наставника. — Сбежала, поджав хвост. Почему ты не умерла? Я пыталась сказать что-то, но по какой-то причине не могла. Из открывшегося рта горячими ручьями хлынула кровь... и выпал мой язык. Он был отрезан. Глаза расширились от ужаса и наполнились слезами. Боли не было, но и возможности говорить – тоже. Вот только отозваться на слова Реммао я не могла по другой причине. Я не смогла бы оправдаться, даже будь мой язык при мне. А сон лишь отражал мою реальность – кошмарную, мрачную и безмолвную. Наставник всегда вёл себя так, будто я немая. Будто не могу защитить себя словом от него. Будто не могла перечить ему. Никогда, даже после его смерти. — Я пыталась предостеречь тебя, но ты не попыталась облегчить мою боль, — говорила, обвиняя, измученная Дия. Нет, я пыталась! Пыталась! Я умоляла эпистата, просила его убить тебя без лишних мучений! Я не хотела, Дия, не хотела... — Эме... О нет... Нет, молю, только не он... я не вынесу!.. — Мне так холодно, сестрица... Почему же ты всё ещё жива? Почему живёшь, когда я умер?.. Исман... Мой безгрешный брат, знал бы ты, как мне умереть вслед за тобой хотелось... Я беспомощно протянула к мертвецу руки. Ну почему вы все меня не слышите?! Ну почему... Тени стали утягивать меня в Нил. Я пыталась что-то мычать, вырываться, но ноги неумолимо погружались в реку. Я опустила глаза и увидела, что вместо воды в Ниле текла алая, тёмная, густая кровь. Я захлёбывалась, утопая. Рваный вдох. Такой, как если бы я взаправду задыхалась. Заплаканные глаза резко распахнулись. Подушка была мокрая от слёз, простыня и одеяло – скомканы и измяты от моих метаний во сне. А на краю кровати уже невесть сколько сидел, глядя на меня, Сет. Увидев, что я проснулась, он обратился ко мне со спокойной серьёзностью: — Избавление от кошмаров у тебя под боком, — кивнул на прикроватную тумбочку, где во флаконе стояла успокоительная настойка, так и не выпитая мной. — Протяни руку и возьми, неужто так сложно? Пытаясь перевести дыхание, я тяжело сглотнула, глянув на пузырёк, пахнущий травами. Ливий упоминал, что лекарство это не только успокаивает, но и от бессонницы помогает. Вот только пить его я наотрез отказывалась, говоря самой себе, что со своими эмоциями и снами справлюсь сама, а настойку лучше приберечь на случай, если совсем невыносимо станет. Такую задаром не найти, лекарь предупреждал, в ней какие-то особые, труднодобываемые травы. Язык был на месте, но я смогла только отрицательно помотать головой. Не понимая, что я хотела этим сказать, мужчина поднялся с кровати и, обогнув её, оказался сбоку от меня. Взяв пузырёк в руку, откупорил пробку большим пальцем и протянул мне. Я чуть отвернулась, поджав губы. Сет смотрел на меня с недоумением и раздражением, сказал строго: — Выпей. Я снова замотала головой, несогласно промычав. И откуда у меня силы сопротивляться? Их не должно было остаться. Мне незачем быть такой живучей. Его глаза зажглись, сияя опасным красным свечением. Ему не нужно было ни угрожать, ни приказывать, ни запугивать, чтобы я поняла: он не настроен торговаться и уговаривать. Сет стремительно наклонился ко мне, коленом впечатав моё бедро в кровать, чтоб я не смогла встать. Постель подо мной жалобно скрипнула, а вместе с ней пискнула я, противясь воле бога. Да как я только смею? Когда успела так расхрабриться? Мне казалось, мой наречённый не так уж часто меня навещал... Мужчина обхватил моё лицо свободной рукой, сжал щёки, открывая рот. Поднёс склянку с отваром к моим губам, и я задёргалась, пытаясь сомкнуть и сжать их. — Ну же, Эва, не вынуждай... Голос Сета был совсем не приятный. Он пытался быть спокойным, даже нежным, но получалось устрашающе и бескомпромиссно. Я зажмурилась, скрывая слёзы неприязни, но рот всё же расслабила, не желая злить бога. Пузырёк мгновенно прислонился к губам, которыми я послушно обхватила горлышко. Всё содержимое разом вылилось в меня, обволакивая язык травяной горечью. — Глотай. Горло свело судорогой от его повелительного тона, и я скорее инстинктивно, чем сознательно, повиновалась. Тут же закашлялась, подавившись – видно, неудачно сглотнула. — Вот так... умница. Меня успокоила даже не настойка, а похвала, такая редкая из уст Сета и оттого на вес золота мною оцениваемая. Он разжал руку и отстранился, освобождая мои бедро и щёки. Только тогда я ощутила, как сильно болело там, где на меня давило, удерживая, его колено. Наверняка останется синяк... Ему, конечно, на то плевать, как и на меня в целом, но кошмары меня после той ночи мучать перестали.***
Я думала, что стоять на коленях перед богом – обязательно значит молиться. Осознание того, насколько далека я была от правды, пришло, когда я обнаружила себя, призывно трущуюся щекой о пах Сета. Если бы кто-то увидел нас со стороны, то наверняка решил бы, что мой мужчина – жестокий, властный, ненасытный собственник. И это так, но на колени перед ним я встала сама. Горячая рука на моей макушке одобрительно поглаживала в излюбленной манере волосы, пропуская пряди между пальцев, прекрасно зная, как сильно мне это нравится. Тяжёлый, властный, вожделеющий взгляд и запах соития, повисший в комнате, дурманили разум. Напряжённое мужское достоинство напротив моих губ манило себя приласкать. А я, обнажённая, зацелованная, раскрасневшаяся и помешанная, едва ли понимала, что происходит. — Ты даже не представляешь, сколь красива с этого ракурса. Я не сразу сообразила, что фраза эта адресована мне. А когда, наконец, поняла, не могла ничего ответить – рот уже был занят. Пальцы робко легли на жёсткие красные волоски. Довольно причмокивая и совершенно не стыдясь, я двигалась, направляемая теперь требовательной рукой на затылке. Разум со всеми мыслями в нём, казалось, был раздроблен, а тело – истерзанно в клочья. Такими были его ласки, такой была и близость с ним. Со мной он не был жесток, я знала, верила. Но по-другому просто не умел. Если и был способен испытывать чувства, то проявлять их мог лишь так. Я понимала, видела. А он с таким помешательством и обожанием смотрел, что казалось, будто я одна понять его способна. Даже когда был груб, даже если причинял боль, я уверена была, что он это всё любя. И ведь нравилось же. Лежать под ним, широко расставив ноги, и чувствовать сначала ласку мужских пальцев на промежности, а затем яркую вспышку боли. — Моя хорошая... Опрометчиво и глупо отдаваться богу хаоса и смерти. Но разве не для этого я была рождена? — Наконец ты оправдала своё имя, Меренсет. Я безвозвратно менялась вблизи Сета, будто подстраиваясь под него. Вдруг стала родной и привычной та тьма, которой он меня напитывал. Я в самом деле принадлежала ему. И чувствовала это всей душой. Если бы Сет вырвал моё сердце из груди и оставил себе, разницы я бы не ощутила. Возможно, он уже это сделал. Возможно, моё сердце ещё до моего рождения принадлежало ему. Я ликовала, понимая, что никогда его не боялась. Ни сильных, жёстких рук на моих грудях и бёдрах, ни острого, знающего своё дело языка, ни алых страстных глаз, ни даже возбуждённого голоса, доносящего до моих ушей будоражащие, порой грязноватые фразы. Всё это теперь мне казалось приятным и близким. Разве должно приносить удовольствие ощущение едкой смеси крови и семени, стекающей из лона по бёдрам? Мне приносило. Наверное, я просто такая же ненормальная, как и Сет. А он вёл себя спокойно. Позволил прильнуть к нему и даже приобнял в ответ. — Позабочусь, обещал же. Я, хоть убейте, вспомнить не могла, когда он мне такое обещал. Я усну, прижимаясь к нему, и проснусь не одна. Он будет рядом, больше не оставит. На утро Сет скажет «Люблю». И поди разбери, правда то или самая искусная ложь. Но я в любовь между нами буду верить всегда. Даже если его нежные руки станут вдруг душить меня. Даже на последнем дыхании.