мемы про аэродинамику коровы

      Должен же быть, думает Леша, какой-нибудь личностный тест по названиям вокзалов в Москве? По всему же есть, так и по этому тоже нужен. С результатами по типу: поздравляем, вы – Казанский: позитивная личность без каких-либо посторонних нужд; нравится в юмор, но недотягиваете. Вы – Курский: дружеский совет – не стройте из себя страдальцев, пожалуйста. Или, вы – Ленинградский. Результат: пиздец! Лёша уверен, что должен быть.       Дамы с колясками, пенсионеры с гигантскими тюфяками, бритые мужики в военке и со спортивными сумками на плечах - романтика. Никому не понятный электронный голос объявляет приход скорого поезда Санкт-Петербург-Москва. Лёша вздыхает. Решил ведь встретить, как и полагается друзьям. Ну и встречает: из толпы не выцепишь никого, не говоря уже о той светлой голове в странной бини. Он не знает, сколько простоял, пяля тупо в какой-то вагон и бесконечный поток людей вперемешку с назойливыми таксистами с заоблачной таксой, но когда он собрался уже на выход, его локти подхватывают со спины чьи-то широкие ладони и разворачивают к себе:       – Одна тут отдыхаешь? – спрашивает довольный Ваня с бешеными глазами человека, отсидевшего сколько-то часов в сидячке до Москвы. Его ладони с настойчивой нежностью сильнее сжимают его локти. Тепло отлично ощутимо сквозь куртку.       Что-то изменилось, но Леша не пытается думать что. Оттого пытается в попытку улыбнуться и устоять на ногах: во сколько же должен приходить поезд? естественно, в полпервого ночи. Либо составители расписания жёсткие тусовщики, либо пенсионеры с бессонницей.       – Не успел на свой поезд, зато запрыгнул в вагон нулевых? – устало спрашивает Леша. Конечно же, вопрос риторический. Любой вопрос не найдет ответа, если вы, господа присяжные заседатели, говорите с Иваном – многозначительное молчание и странная шутка – Ильиным, но все ваши слова будут использованы против вас. Храните молчание бога ради. И Лёша не пытается стряхнуть чужие руки. А смысл?       Но что-то изменилось. Ваня ведёт заторможенного и полуспящего Лешу к выходу с вокзала, нет, не за ручку, да – с широкой ладонью на правом предплечье, а другой поправляет рюкзак на одной лямке, норовящий сползти вниз по скользкой ветровке. Заводит в метро, потому что вести машину в полпервого ночи вообще не вариант – Лёша предупредил – и жалостливыми глазами просит пропустить его по своей тройке. Да возвратится вам, блаженные, трижды, коли делите тройку насущную с ближним своим. Аминь. Потом долго едут-едут, пересаживаются, красная ветка сменяется жёлтой, снова едут, Леша засыпает, Ваня будит, снова едут. Ясенево. Приплыли. И далее по списку. Лешины мысли устало и фантасмагорически плывут и становятся ясными только тогда, когда он проворачивает ключ, открывая дверь в тёплую квартиру.       Ваня и так знает, что делать, куда идти и как быть. Моют руки, и пути их расходятся: на кровать и диван.       А потом Леша просыпается посреди утра: легли в полпятого, встали в восемь, отличный режим сна. Выглядит он скорее всего подобающе: на все десять часов здорового сна из десяти. И всё потому, что слышит тихое гитарное бренчание, спокойное и какое-то мягкое, с кухни с закрытой дверью. Это откровенно злит и напоминает ментальное насилие. По типу комаров или там соседских котов в марте. Злит не до вымораживания, но рядовое негодование для проформы присутствует. Раздражённо приближаясь к кухне, Лёша вроде бы пытается успокоиться, но в спокойствии и тяжести всего того бытия, которое обвалится на него так и так, просьба удавиться самому Кундере, а не жильцам обывательщины, желающим лишь два часа спокойного сна.       – Днём не играется? – дверь резко распахивается Лёшиной рукой, и он становится в проёме в уверенно злобную стойку правого человека: не стоит путать со стойкой взрослого человека, но только потому, что взрослость вообще относительна. И если бы Лёше предложили бы пистолет, он бы с радостью пострелял. Метафорически и по условным мишеням, конечно же. Такие дела.       – Утром не спится. А днём – баскетбол. Закрой дверь, я делом занят, – Ваня кивнул головой на гитару и продолжил перебирать струны. Это абсолютная наглость. Блаженны глухие, слепые да мёртвые…       – Я спать хочу, – тупо заявляет Леша.       – А я песню написать хочу. Тебе же в подарок. На день рождения, к примеру.       – Конечно, сейчас же, блять, не декабрь, а август, – он хотел было развести руками, но сил ругаться нет и не было, и он от бессилия трёт переносицу.       – Да?       – Ты, вообще, что у меня в квартире делаешь? – обычный вопрос. Ради бога и приличия.       – Могу спеть. Или ещё что-нибудь.       – Лучше иди спать. Ради приличия.       Леша разворачивается и бредёт в спальню, но тут его локти снова ловят чужие ладони, прося лицезреть в прямом смысле слова. Они не обжигают, не плавят, а просто есть: но какое-то забытое тепло всё равно переползает на плечи и стремится к затылку. Стыд какой. Он сам уже поворачивается и глядит на Ваню: с уставшими глазами и шикарными синяками под ними, с нахмуренными бровями и серьёзными губами.       – С тобой можно? – спрашивает Ваня.       – Головой ударился? Ты место здесь где видишь?       – Я сбоку умещусь. У тебя же двуспальная.       Что-то точно изменилось. Сил спорить не было, хотелось тишины. Леша вздохнул. И кивнул. Ваня устало улыбнулся и побрёл за ним. Они ж друзья всё-таки, на то и барьер из подушек. ***       Алексей Шамутило понял одну простую истину – периодически ошивающийся в его квартире Ильин был настоящим таким будильником. Беспринципным и назойливым будильником. И осознание настигло его, конечно, в момент очередного раннего пробуждения, которое, хоть объясняй чужой гиперактивностью, хоть нет, было особенно неприятным. Хотя, кто ж его знает, может термин «будильника» был эвфемизмом к исчерпывающему «петух». В любом случае… Его теребят за плечо чьи-то очень настойчивые горячие ладони, стараясь побыстрее разбудить его.       – Лёш, давай, труба зовёт…– Ваня слышимо запинается, додумывая на ходу глупый каламбур. Его ладони теперь взъерошивают Лёшины волосы. – Труба на Клубной зовёт, подымайся.       – Отъе… Вань, просто сгинь…– Лёша скрипит сонным голосом, безыскусно морщится и переворачивается на другую сторону, вжимая лицо в тёплую со сна подушку. Пытается бороться за свой сон жизнью и смертью.       – Я понимаю, что ты в ДнД класс мага выбирал, но чтоб настолько в роль вжиться, – он убирает свои руки от чужих волос, и Лёша даже с закрытыми глазами отлично представляет его действия: вот Иван Ильин начинает задумчиво тереть свой подбородок, окидывая потолок пронзительным взглядом, а потом суживает глаза. – Вова звонил, ты открытый микрофон сегодня ведёшь, Даня заболел.       Лёша отчаянно стонет.       Не то чтобы лишние деньги за игру в ведущего ему мешали, вовсе нет. Но когда за тебя соглашаются, метафорически подписывая документ с подозрительно мелким шрифтом, в котором проглядывается какой-то там пункт про рабство, невольно хочется спросить       а какого, мать Ильина, хуя?       и пойти с мирной головой на работу вести хиханьки да хаханьки. ***       Мелкий пункт про «рабство», кстати, подразумевал собою два микрофона с долгим окном в три часа между. Домой Лёша приходит никаким. Хлопает дверью, поворачиваясь к остальной части квартиры, слышит тихие шаги из спальни и встречается лицом с Ваней, который повадками смахивает на кота: такой же бесстыжий и так же встречает у порога. Выглядит он, в помятой футболке и шортах, заспанным, залёжанным.       – Ты сегодня вставал с кровати вообще? – Лёша снимает потёртые жизнью перчатки, вешает куртку и искренне интересуется.       – И тебе привет, – Ваня, не спрашивая, забирает у него из рук рюкзак и несёт к шкафу в спальню. Лёша же идёт в ванную и, моя руки, слышит из-за спины приглушаемый плеском воды о раковину ответ. – Не пугайся, но твой аккаунт в Стиме оккупирован.       Лёша устало выдыхает и переодевает брюки в шорты. Поздний вечер. Он готов провалиться в сон в любую последующую секунду. Слышит, как Ваня ворчит на забагованные модельки нпс, и ставит на кухне чайник. Потом под аккомпанемент бурлящей воды зачем-то нарезает яблоки и почему-то относит тарелку с ними Ване, который молча удивлённо хлопает глазами и принимает её, держа, как самую хрупкую драгоценность. Он как-то робко ставит тарелку на компьютерный стол, громко звякнув ей.       – Ты теперь девушка геймера? – он шутит, но благодарно вглядывается в Лёшино лицо, словно пытаясь что-то отыскать в его чертах. Когда на него не смотрит целый зал людей и камеры не ловят каждое его движение, Ваня ощутимо тушуется, не зная, как по-человечески сказать спасибо. Лёша задумчиво пожимает плечами и уходит за чаем. Возвращаясь с горячей кружкой, приваливается к дверному косяку, выполненному в лучших традициях хрущёвки, и следит за Ваниной игрой. Его губы подрагивают в попытке улыбнуться, которую он давит.       – Может, ты сам девушка геймера, раз пытаешься произвести впечатление на парня хуёвым вождением в Киберпанке? – Лёша садится на кровать с кружкой в руке, всё ещё следя за чужой игрой, допивает чай. Ваня кое-как вписывается в поворот и гонит на красный свет, в это же время похрустывая яблочными дольками, но делая это уже в достаточной мере скучающе. – У меня кстати джойстик есть. Для страдающей нации. А то у тебя на лице написано, что у тебя спина болит.       Ваня заинтересованно оборачивается, не ставя игру на паузу, и его футуристически крутая тачка разбивается, въезжая в модельку здания, перед этим сбив светофор.       – Да я уже выключать хотел…– он суживает глаза и улыбается. – Если только в твоём арсенале нет чего-нибудь покруче.       – Есть ремастер Краш Бэндикут, Стрэй ещё... Как раз сможешь с джойстиком с кровати играть.       Ваня довольно щурится. ***       Следующие полтора часа проходят поистине идеалистически: Ваня, забыв про больную поясницу и сидя на краю кровати, проходит Стрэй, периодически отвлекаясь на осуждение работы старенького джойстика, а Лёша, облокотясь о спинку кровати, лёжа смотрит в телефоне случайные видео в ютубе. Единственным источником света остался экран монитора, мигающий теплыми тонами по мере продвижения в сюжете игры. Холодный свет иногда перемигивающего фонаря с улицы не пробивается через плотные шторы. Через некоторое время Лёша ловит себя на мысли, что уже совсем не улавливает содержания роликов, без разницы, будь это выпуск Варламова или видео с пингвинами. И, не осуждая себя, засыпает.       Перед тем как окончательно провалиться в сон он слышит приглушённое кликанье кнопок джойстика и чужое недовольное сопение.       Вообще Лёша всегда знал, что режим сна Вани – это некое чудо света, ещё не изведанное учёными и аномальное. Зачастую он просыпался очень рано, но ложился, как карты лягут. Поэтому Лёша, случайно проснувшись уже поздней ночью от ощущения, словно он перележал себе руку, и удостоверившись во времени – ноль четыре тридцать два на экране телефона, лежавшего у него под подушкой, – не удивляется, когда рядом с собой обнаруживает Ваню, играющего в игру уже на телефоне. Лежащего у него прямо под боком, прижавшись щекой ему в плечо. Его грудь, обтянутая домашней футболкой, мерно вздымается, и Лёша невольно думает о чужой широкой спине и крутых сильных плечах. О том, насколько приятно ощущаются мышцы под пальцами, если на них с силой надавить, если царапнуть ногтями… Воу. Эти мысли всё равно можно списать на сонное состояние, так что Лёша даже не переживает, не ставя галочку на пункте «это была очень странная хуйня не думай так пожалуйста больше» рядом с мыслью. И утыкается носом в чужие рыжевато русые волосы, пахнущие его же шампунем, снова засыпая.       В этот же момент Ванины губы расплываются в очень широкой и до абсурдности счастливой улыбке. ***       – А я буду винить во всём метафизику, я не согласен с тобой, – говорит Андреев и с громким стуком ставит стакан с пивом на столик. Не с истеричным, как делал Коваль, а больше с утверждающим свою позицию стуком: спорить с Квашонкиным Лёхой всё же было интересно. А Коваль походу где-то на кухне кинематографично в форточку курит.       – И чё метафизика, мы все в ней, мы ж в России, – в ответ кидает Леха, пребывающий в уже расплавленном состоянии, откинувшись вспотевшей спиной на спинку дивана: душно.       Был вечер пред-предновогодний. Ладно, занедельно новогодний. Решили мужики, как в соответствующей песне про мужиков, мясо и пиво, собраться и сделать всё по плану. Лёшу позвали с собой, учитывая, что «Лёшу» зачастую означает «Лёшу с Ваней». Все привыкли и не возражали, наоборот, градус абсурдности всегда хотелось задать, чтобы не задохнуться в философии, кухонной иль диванной: собирались же у Коли.       И вот Квашонкин и Андреев спорят, уже затрагивая Русь в порыве и зачем-то Майами, пока на фоне кажет Ностальгию Тарковского (было выбрано под предлогом приобщения к искусству и дальнейшего обсуждения, но осталось белым шумом на фоне), а другие – Ваня-Лёша и Эл с Вовой – играют в дженгу: получался интересный такой подкаст. Не хватало только мытья ковров, резки мыла или ещё чего, чтобы информация мощнее усваивалась.       – Может на желание? – предлагает Бухаров, внимательно вынимая очередной дженговый брусочек. И довольно улыбается, показывая всем свои белые зубы, когда ход получается.       – Тебе семь? – серьёзно спрашивает Лёша, высматривая свободный, неопорный брусок. Он медленно подносит пальцы к одному и легонько толкает его.       – А у тебя травма? – поднимает от башни глаза Эл.       – Было дело, – не отвлекаясь, отвечает Шамутило. Если бы был чемпионат по дженге, он бы сошёл с ума. Как в кино про деятелей искусства с обсессиями.       – Был отец, – серьёзно добавляет Ваня. Фоново Вова хрюкает в кулак, у Эловых глаз появляются лисьи весёлые морщинки, когда он поворачивается лицом к Бухарову, Лёша давит в себе улыбку, Ваня всё ещё серьёзен, а где-то за их спинами пиво ещё громче ставится на столик и доносятся раздражённые утверждения со зловеще ощущаемой точкой в конце.       – Ой, бля, Коль, ты понимаешь, что в ловушку загоняешь своим вбросом про сверхидеи? Если мы все дружно будем задаваться вопросом какой ценой, мы вообще никуда не придём.       – А на твой взгляд вопрос во имя чего, лучше? Вот тебе и иллюстрация русской метафизики, сам ведь предложил. Жертвы во имя сверхидей…       И дженговая вавилонская башня с грохотом рушится. ***       Потом они разливают по бокалам чуточку коньяка. И становится веселее до поры до времени, а там настаёт глубокая ночь, и спать хочется в достаточной мере. Лёше и Ване, точно, оттого они и сбегают обратно на свою квартиру. Два часа здорового сна из десяти, не осуждайте.       – Всегда мечтал застрять в лифте, – устало говорит Ваня, с чего-то сильно прижимаясь к Лёше, приобнимая того сбоку и лбом в шапке тычась куда-то в Лёшин капюшон, когда они уже в двух этажах до квартиры. Лифт монотонно едет, на зло не останавливается.       – Загадай на новый год, – отвечает Лёша и выходит с Ваней на этаж. Тот всё ещё висит на нём: не от пива с коньяком, а просто так, из вредности. – Может отлепишься?       Отлипается, Лёша вешает куртку на крючок, забрасывает куда-то шарф-шапку единым комком и пиздец как вздрагивает.       Его оголённую шею находят чужие губы и горячо касаются, он чувствует, как кончик Ваниного носа мажет куда-то в начало линии волос. Хочется развернуться и послать его нахуй, но что-то останавливает Лёшу. Что-то изменилось. Он запрокидывает голову навстречу невыносимым губам, и его тело охватывает мурашками: чужие губы раскрываются, дыхание в местечко за раковиной уха сводит его с ума и отключает на раз абсолютно все мысли. Ваня, блять, ведёт языком от мочки уха к основанию шеи, воздух холодит этот след, и тут Лёшу прошибает. Он резким движением отталкивает Ваню, дёргает плечами и ошарашенно разворачивается к нему лицом:       – Это, нахуй, что? – он ахуевше капитулирует. Пиздец. Его хрупкий мирок, аккуратно выстроенный в голове, покрывается трещинами. Он хочет толкнуть Ваню к стене и ударить его, ладони с силой сжимаются в кулаки, ногти впиваются до полумесяцев.       – Извини, я просто…– чужие губы от неожиданности раскрыты, Ваня просто смотрит. Потом поворачивается к входной двери, быстро суёт ноги в кроссовки и закрывает за собой входную дверь. Лёша бы в другой ситуации заржал бы, ей богу, с этой абсурдной постановки: прыгающий в одном развязанном ботинке Ильин, пытающийся сунуть другую ногу во второй, и всё это с отчаянными глазами. Но что-то как-то не до смеха. В квартире оглушительно заходится тишина.       «Оба хуйню сделали», – проносится в Лёшиной голове. Но самое странное: он мгновенно остывает, адаптационный период к принятию мысли о том, что ему правда было приятно, подходит к концу, и он осознаёт одну вещь. Ничего на самом деле не изменилось. Просто всё это время он вывез только на том, что умеючи договаривался с самим собой. На том убеждении, что ничего не происходит. Ну что сказать… с почином.       Лёша с начинающейся мигренью и камнем на душе снимает худи с брюками, оставляя футболку и носки, безразлично скидывает всё это добро скомканным в уголке кровати. И обессиленно падает в постель, утыкаясь носом в подушку. Зачем-то оставляя место сбоку. ***       Когда-нибудь пробовали драматично, например, в порыве ссоры и своей правоты свалить с чужой квартиры? Вот Ваня лично прочувствовал каково. Понял, в какой позиции сейчас находится, и пошёл в круглосуточный перекрёсток.       При худшем раскладе можно объяснить всё это психологически-социальным либо социально-психологическим экспериментом. Свет в разделе с молочкой подмигивает неровным тактом, и Ваня пытается разглядеть срок годности на питьевом йогурте, как будто он не выпьет его в ближайшие часа два. В квартиру к Лёше он точно вернётся. Без вариантов. Но вот что сказать? А нужно? Он, конечно, не просчитывал все вероятности исхода своих действий, но и ошибки быть не должно было. Это всё, как бы сказать…неизбежно. Поэтому Ваня идёт к кассе самообслуживания, спорит вслух с автоматом, зачем-то сканирует накопительную Лёшину карту и идёт обратно. Ну ведь…с его выходкой ничего не изменится. Быт как был бытом, так и будет. Наспех завязанные шнурки концами валяются по снегу, пока он стремительно идёт домой, перекладывая йогурт из правой в левую, потому что минус одиннадцать, и хмурится от снегопада.       У него ведь даже есть копия ключа! Абсурд. Они, наверное, в своем существе тоже являются крохотной частью всего глобального, что послужило катализатором. Ваня старается как можно тише открыть дверь, что больше напоминает «вскрыть» в стелс-играх, снять куртку, не шурша ей и молнией, не собрать все косяки по пути к холодильнику, на грани слышимого выругаться и положить йогурт, а потом подумать. Ему вот куда в данный неописуемый момент? Он медленно снимает джинсы и носки и начинает сильнее думать. Потом метафорически почесав репу, раскинув мозгами, плюнув, крякнув, Ваня идёт и ложится рядом с Лёшей. ***       Логически, должно произойти разъяснение ситуации. Логически.       Лёша, проснувшись раньше, оборачивается и видит рядом смирно спящего Ваню, накрывает его вторым одеялом и идёт на кухню. Кухня у него обетованная, готовить он умеет, потому что ответ не пропаду бабушке всё же нужно было как-то оправдать, хотя бы перед собой. Решает делать холостяцкие гренки. Хотя, размышляет Лёша, любые гренки холостяцкие. Разбить яйца, влить молоко, обратить внимание на появившийся клубничный йогурт в холодильнике, добавить сахар, соль, про последнее не понимая зачем, и импровизировать. Спустя минут двадцать в миске отдыхают греночки, он обмакивает последнюю партию хлеба и кладёт в маленькую сковороду. Лёша слышит, как проснувшийся Ваня шлёпает босыми ногами по паркету, открывает и закрывает холодильник, с треском откупоривает йогурт, выпивает и ближе подходит к нему, держа призрачную дистанцию.       – Лёш, короче… – начинает Ваня, хмурясь от яркости на кухне. Пили же вчера ещё. Аккуратно кладёт ладонь на чужое плечо.       Лёша вздыхает как-то спокойно и смиренно. Ваня не знает, как продолжить.       – Всё в порядке, – мастера спорта по договариванию с самим собой, вы потеряли одного медалиста. – Странно, но окей.       У Вани внутри всё сводит от какой-то детской радости и наглости, и он умещает подбородок на Лёшино плечо. Тот даже не дёргается.       – Тебе помочь? Я умею.       – А что ты не умеешь? – Лёша слегка поворачивает голову в его сторону, но внимание всё ещё обращая лишь на гренки, попутно переворачивая их лопаточкой. Он тянется за полотенцем у раковины, скользя по периметру всей кухонной стойки, Ваня же тянется вместе с ним, кладя ладони ему на бока и перекатываясь с пяток на цыпочки. Леша пытается не обращать внимания на то, как горит кожа, даже сквозь футболку, под его пальцами. На то, что эти пальцы перед тем, как отпустить, почти незаметно сжимают его бока.       – В шахматы не умею… камлать тоже. Водить умею, но без прав и с нарушением кучи законов, – Ваня отлипает от него, открывает кран и становится в позу для мытья посуды: с подогнутой ногой и сгорбленной спиной.       Ну ведь…быт. Лёша буквально ничего не чувствует, просто спокойствие. К людям он в общем-то равнодушен, но Ваня… да. Они молча завтракают, сидя рядом за столом, и Лёша планирует время для второй капитуляции, но уже программной. Ради приличия. Ваня поднимает голову, будто услышав его мысли, но говорит другое:       – Вот если делить еду на весёлую и грустную… Что тогда?       – Тогда делению на оптимистов и пессимистов будет дано слишком много прав.       – Сепаратисты это же вроде из другой группы? – Ваня щурит глаза в своей лисьей манере. Лёша невольно вопрошает, кто в здравом уме дал этому мужчине такой разрез глаз. – Наггетсы – это точно грустная еда, не знаю, кетчуп – весёлая. Хотя тут по ситуации, наверное.       Лёша кивает. Когда его жизнь стала подобием мема про аэродинамику коровы? Давно, по сути. Ваня бездумно прячет улыбку и лицом поворачивается к окну, следя за тем, как солнце лелеет крыши далёких хрущёвок. Весь прошлый опыт взаимодействия с людьми вообще не готовил Лёшу к этому, он просто теряется. В свете Ванины волосы выглядят рыжими… Лёша резко подымается, откладывает тарелку в раковину и по расписанию капитулирует:       – Я за продуктами.       Ваня сначала смотрит всё понимающими, серьёзными глазами, а потом встаёт из-за стола. Лёша не может предсказать, что тот хочет сделать, но смутно представляет, поэтому опасливо капитулирует в двойном объёме:       – Тебе взять чего-нибудь? ***       Сначала это было конспирацией, но потом он реально покупает продукты.       Но это не главное, завязка в чём: Лёша решительно надел осенние кроссовки и так же решительно навернулся по пути домой. Никогда в жизни его не беспокоили судьбы всех курьеров вкусвилла, как в этот конкретный момент; благо в пакете ничего бьющегося нет. Хотел было наскочить на бордюр – бордюр наскочил на него, сквозь брюки ободрав насухо колено. Что уж говорить про Собянина… тот был упомянут в достойной мере. Добирается Лёша домой с усталостью в глазах и недовольством в душе.       Его встречает Ваня – весь до ужаса уютно домашний и спокойно довольный.       – Вань, побудь хозяюшкой, пожалуйста, найди в холодильнике перекись, – Лëша снимает куртку и передаёт пакет в чужие руки, – наебнулся я.       – Хорошее промо к разбору полётов, – тот глупо улыбается, невзначай показывая свои зубы, но идёт за перекисью.       Лёша смиренно следует за ним на кухню и садится на стул у стены. Закручивает брюки выше колена, чтобы обработать то, что нанёс бордюр в неравной схватке, и ждёт, прикрывая глаза от усталости. Ваня гремит холодильником в активном поиске, берёт полотенце и оглядывает боевое ранение, неумело присвистывая:       – Неплохо ты. Давай терпи, сейчас атаманом будешь, – наклоняется и начинает щедро лить перекись, промакивая лишнее бумажным полотенцем. Он немного хмурится, кидая иногда из-под длинных светлых ресниц острые, но нежные взгляды на Лёшино лицо.       – Да я сам, – Лёша лениво пытается посопротивляться, но сразу же бросает это дело. Поднимает взгляд и долго смотрит прямо в чужие глаза с добрым прищуром. – Спасибо.       Чёрт его знает, что произошло в его голове в эту тягучую секунду: что-то щёлкнуло, но ничего не изменилось. Он неожиданно для самого себя кладёт левую ладонь на Ванину щёку и подаётся всем телом вперёд, мажет губами куда-то в угол чужих губ. Ваня что-то с удивления хмыкает, слепо отставляет куда-то перекись, слегка наклоняет боком голову и встречает его губы в неожиданно сдержанном поцелуе – просто прикосновение. Но потом приоткрывает рот, горячо выдыхая, и Лёшу окончательно ведёт.       Ему вроде как должно быть противно…нет? Когда Лёша грубо начинает мять Ванины губы своими, иногда ловя нижнюю губу в ловушку своих зубов, ворчливо царапая её резцами, то не чувствует ничего из ряда вон выходящего. Он мостит правую ладонь на Ванин загривок, зарываясь ногтями в короткие волосы; находит чужой горячий язык, перемещая своё внимание с губ на него, и трётся об него своим языком, облизывая, пробуя на вкус, окончательно отъезжая головой. Можно было бы подумать, что это поединок – кто кого пересилит, переиграет, пере-… но это как бы… знакомство. Узнать любимый цвет лучшего друга, его религиозную травму, аллергию на мандарины, полизаться с ним – исследование во благо человеческих взаимоотношений. Отличная отговорка, Лёша бы дёрнулся от её ужасности, но он, извините, господа присяжные, занят. Горячие ладони к такой же жгучей коже, жар рта, тихое мычание – неизвестно чьё – трение больного колена о ткань чужих спортивок. Он успевает поверхностно ловить носом горячечный воздух, беспрестанно жмурясь от этого, пытаясь не пугать себя мыслями о том, что логически следует дальше. Хотя подождите, у него что…       – Бл-л-ля-ят-ть, – с чувством выцеживает свозь зубы Лёша, когда отстраняется от Вани, пытаясь незаметно поправить стояк сквозь брюки: ниже живота пульсирует жар, его сердце колотится так, будто ему кинули угрозу в размере отпиздить в подворотнях Бутово, будто он пробежал гто на медаль, будто…       Ваня смотрит на него осоловелыми глазами, загнанно дыша, и Лёша замечает, насколько черны его зрачки: они манят какой-то своей безумной глубиной, он готов сделать всё, что ему предложат или у него попросят. Его должно это пугать – он отметает эту мысль нахуй.       – Ты это серьёзно сейчас? – стараясь скрыть своё удивление, спрашивает Ваня с пустыми от желания глазами. Он всё ещё стоит перед Лёшей, неудобно согнувшись. Лёша набирает побольше воздуха в лёгкие и произносит всё одним уставшим выдохом:       – Да, Вань, это серьёзное блять, – его ладонь всё ещё на чужой щеке, и он пальцами ведёт ближе к ушку, аккуратно и нежно проводя самыми подушечками за раковиной. Ваня прикрывает глаза: он тоже хочет. – Пойдём с кухни?       Были бы его глаза опущены, он стыдливо бы поднял взгляд при этих словах, но, увы, возможность была без робости упущена: всё это время он и так был загипнотизирован чужими темнейшими глазами. Жалость-то какая. Он, покачиваясь, встаёт с несчастной табуретки, непрошено получившей звание понятой, кладёт ладонь на Ванино предплечье и жадно сжимает, глядя прямо ему в глаза. Пытаясь намекнуть без слов, что он сам вообще не въёбывает, чего он хочет и чему дальше должно произойти по плану. ***       Они размеренно доходят до спальни, и у Лёши что-то щёлкает в голове. Что. За. Хуйня. Он резко останавливается и просто не находит сил что-либо предпринять дальше; его тело полностью напрягается, он даже не может ступить дальше, к кровати. Она кажется чем-то постыдным и невозможным в его квартире: да, они уже спали вместе на ней, но лежать с закрытыми глазами пару часов рядом – это вообще другое дело. Дальше что должно быть? Ему куда? Опыт близкого взаимодействия с парнями у него закончился на шутках про фанатов Фифы, если по-честному. Если чуток приврать, то чисто гипотетически видел он некие видео, в качестве соцэксперимента. Понравилось ли ему? Вообще ни капли. Внутренняя гомофобия тоже отсутствовала, как в принципе и понимание себя. С Ваней, конечно, всё по-другому ощущается, как бы романтично это ни звучало. Если уж он поддержал, то всё в порядке. А почему Ваня вообще оказался группой поддержки? А почему он всё это сам начал? Лёша ощущает себя буквально слепым кутёнком, заблудившимся в гейской драме.       – Лёш, я на тебя кредит взял, ничего страшного? – Ваня, нахмурившись, машет рукой перед Лёшиным лицом, выводя того из кинематографичного мысленного транса. В следующую секунду его взгляд смягчается. – Ты чё так задумался, билеты бронируешь?       – Вань, мы в гейской драме? – Лёша щиплет свою переносицу и шумно вздыхает. Когда он поднимает взгляд, Ваня уже вбирает воздуха в лёгкие, чтобы вывалить свою безумную догадку по этому поводу, но Лёша перебивает его. – Лучше не отвечай. Я просто не уверен в этом всём, – он морщится при этих словах. Капитулировать в третий раз – это уж слишком. Уже всем и так было известно, что исповедальные речи – вообще не Лёшина штука. Вот Николя, Вова, Квашонкин после банки пива, Ваня, если уж на то пошло (ведь и пресловутая палка раз в год стреляет) могут похвастаться такой прерогативой, он же просто не умеет. И не любит он себя анализировать, как ни просите.       – Можем сделать вид, что шли смотреть Бойцовский клуб, и всё, – Ваня чешет затылок и даже не выглядит расстроенным. Лёша начинает медленно понимать: Ване просто нравится проводить время с ним. Как угодно. И он готов к дальнейшему развитию событий. – Всё нормально, Лёш, правда, – он улыбается глазами и успокаивающе кладёт руку на Лёшино предплечье. Нет уж, если всё это идёт в сторону сопливой гейской драмы, Лёша так не договаривался.       – Нет, в тебе-то я уверен, – Лёша глубоко вдыхает, задерживает дыхание на счёт три и выдыхает. Ну ёпт, не готовили его к такому годы в комедии. Он переступает с ноги на ногу и в отчаянной задумчивости окидывает комнату взглядом: большой свет выключен, и маленькая спаленка освещается только лампочкой с кухни, лучи которой пробиваются через дверной проём с доисторическими косяком, в кой они оба постоянно вписываются плечом. Компьютерный стол завален книгами и исписанными бумажками, одиноко сбоку стоит ноутбук. Потом всё это будет ассоциацией всплывать в голове, осознаёт Лёша. С другой стороны, почему бы и нет, – и у меня стояк.       – Тогда можем предложить вам свои услуги, – Ваня устраивается спиной к изголовью его кровати и делает наиболее невозмутимо серьёзное лицо.       – Соул Гудман из мира эскорта? – Лёша садится на край и от отчаяния, ставшего уже чем-то бытовым, трёт пылающие щёки руками. Только сейчас осознаёт то, что он всё-таки умеет краснеть. – Ты уже был с парнями?       – Нет, – он пожимает плечами, – с другими не хотелось.       Вот так просто. У Лёши брови взлетают куда-то под потолок от удивления. Тогда они вдвоём в одной лодке, не считая внутренних неясных запретов, отлично.       – Ну чё как не родной, идём сюда, – Ваня сгребает его за ворот футболки к изголовью кровати и смотрит по-лисьи сначала на Лёшины губы, а потом ему в глаза, прямо как в ебучих ромкомах. – Как там твой топ криэйтер спотифая пел? Заходите в наш безумный кабачок?       – Очень смешно, – Лёша не сопротивляется и, облокачиваясь на локоть, ложится рядом. Потом осознаёт забавность ситуации и давит смешок, корча самое менторски серьёзное лицо. – Твою андерграундную хуйню и Боуи обсуждать не будем.       Ваня, щурясь от вредности и веселья, на зло дует Лёше в глаза. И пока тот морщит нос, сразу же помещает горячую широкую ладонь на чужую шею, потянувшись к Лёшиным губам.       Лёша расслабленно что-то мычит и зарывается свободной рукой в чужие волосы, решив уже выключить тревожную голову. Прикусывает чужую губу, ощущая Ванины чертыхания горячим дыханием на своей коже. Ваня всем телом поворачивается на бок к Лёше и мостит обе ладони на его щёки, слегка отстраняясь, отчего тот вопросительно открывает глаза, но сразу же смущённо прикрывает, когда Ваня лёгким поцелуем касается его лба. Лёша, ощущая, как нещадно пылают его щёки, довольно улыбается и закидывает ногу на чужое бедро, пытаясь быть ещё ближе. Он наконец-то чувствует спокойствие; чужие губы нежно чмокают его в нос и щёки, Ваня щекотно выдыхает ему куда-то в брови. Откуда-то с улицы слышна сигнализация с чьей-то лады, нарушающая комнатную тишину. Лёша умещает ладонь на чужой бок, ведёт ей через Ванину футболку к его рёбрам, попутно задирая ткань. Находит чужие губы, целуя куда-то в уголок, а потом неожиданно для Вани мокро и широко ведёт языком к его подбородку и от него к непроизвольно раскрывшимся губам. Ваня горячо мычит в его рот и ладонями скользит по его шее, предплечьям, ныряя под Лёшины руки к его лопаткам, притягивая его ещё ближе.       Лёша заводит ладонь под Ванину футболку и собственнически сжимает его бок. Ваня, отстранившись, губами прижимается к его шее, легко прикусывает нежную кожу, всё равно оставляя заметный след, и он уже хочет отшутить что-нибудь дурацкое про Сумерки, когда Ваня вжимается пахом в его. Лёша шатко выдыхает, прекрасно ощущая через свои и чужие брюки его член; шутка, не успевшая оформиться, за ненужностью исчезает к чертям в тумане других мыслей.       – Если хочешь, можешь снова уйти за продуктами, – Ваня шепчет ему куда-то в шею, и от этого Лёша вздрагивает и раздражённо стискивает зубы, непроизвольно запрокидывая голову назад и подставляя шею ещё больше. Ваня ликующе хмыкает.       – Ну ты и… – он перебирает в голове все оскорбления, но не может выбрать из них самое подходящее. Содержимое его головы напоминает какой-то неинформативный суп.       – Угу, моя мать тоже меня так называет, – если Лёша и надеялся, что хотя бы в такой ситуации Ванёк помолчит, то ошибся, при этом заработав комбо с упоминанием матери. Он удручённо мычит, но где-то вдали всё же маячит мысль, что ему нравится чужая болтливость. И бессознательно гладит чужую широкую спину, с силой надавливая пальцами в сплетение отдельных мышц.       В голове вспыхивает воспоминание о том, что тот долгое время ходил в спортзал. Как-то кстати мозг подкидывает осознание того, что Ваня сильнее него; что-то щёлкает у него в голове, посылая очередную волну горячечного возбуждения к паху. Это обдумывать он будет уж точно потом. Не сейчас, когда у него уже болезненно стоит.       Он дрожащими руками вслепую находит пояс чужих спортивных штанов и тянет один из шнурков, развязывая узел и шумно дыша.       – Впервые твои ебучие спортивки в тему.       – Хочешь, и тебе купим, – Ваня, глядя сквозь ресницы в Лёшины глаза, накрывает его член сквозь ткань брюк и сжимает. – Это всё как называется? подрочить на брудершафт?       – Ты можешь, блять, помолчать? – Лёша одной рукой стягивает чужие спортивки вместе с цветастыми боксёрами (в свою очередь не удивившись принту), а другую подносит к Ваниному лицу. – Сплюнь на ладонь, а то у меня смазка далеко.       Романтика, думает Лёша, когда Ваня плюёт ему в руку, и обхватывает его член, медленно ведя на пробу. Удивительно, но ничего сверхъестественного не происходит, и его внутренние опасения наконец отступают. Он старается делать всё из того, что нравится ему, и Ваня жмурится от удовольствия, довольно мыча ему в щёку. Расстёгивает одной рукой пуговицу на его брюках, другую ладонь подносит ко рту и широко лижет, глядя прямо Лёше в глаза, и, оттягивая резинку его трусов, мокрой ладонью находит его член и широко гладит его рукой. С Лёшиных губ слетает какое-то странное подобие из блять и сука, и он бездумно толкается в чужую руку. Ведёт своей рукой по чужой эрекции, оттягивая крайнюю плоть и проводя большим пальцем по головке, на что получает в ответ громкий дрожащий выдох. Следующие минуты пролетают в какой-то безумной спешке, наполненные мычанием и шумными вздохами, сдавленным чертыханием в чужую шею и слетающими с губ именами друг друга, когда Лёша кончает в Ванин кулак, с силой зажмурясь и поджав пальцы на ногах, ощущая, как чужие губы мокро целуют его в щёку. Пытаясь отдышаться, он жмётся ещё сильнее к Ване, старается рукой усилить темп. И, проходясь кончиком носа по чужому виску, широко лижет его ухо и резцами царапает мочку. Ваня глухо стонет ему в шею и кончает, пачкая себе футболку. Вытирает свою руку от Лёшиной спермы своей же пострадавшей футболкой и снимает её, комом бросая куда-то у кровати.       Оба всё ещё тяжело дышат. У Лёши в ушах набатом стучит сердце, тишина комнаты оглушает его. Ваня закидывает руку ему за спину и задумчиво морщит нос.       – Как думаешь, в другой вселенной мы бы были…       Ой, бляяяяя… Лёша чуть ли не закатывает глаза, от улыбки у него болят щёки.       – Да, были бы, – Лёша со смешком перебивает его, выпутывается из-под его руки и, зевая, стягивает с себя брюки с носками. На электронных часах мигает двадцать тридцать восемь.– Я бы спать лёг, ты не против?       Ваня удовлетворённо кивает в темноте комнаты; они вместе расправляют постель и меняют простыни. И ложатся спать на этот раз без подушечной китайской стены.       Пакет с продуктами так и остается лежать на кухонном полу неразобранным. ***       Следующие три дня проходят крайне уютно: Ваня будит Лёшу, они вместе завтракают, умышленно сталкиваясь ногами под столом. Как и было запланировано, вместе выступают в Клубе, Ваня незаметно чмокает его в щёку, пока никто не видит. Вместе вечерами смотрят летсплеи Куплинова и видео с польскими бобрами. Всё это слишком отлично вписывается в Лёшин быт.       А потом Ване нужно ехать обратно в Питер. Этот год они не договаривались праздновать вместе: Ванина мама сердечно предложила сыну встретиться с родственниками за новогодним столом, Лёша решил навестить бабушку. А дальше оба решили, как пойдёт – с другими друзьями или вовсе лечь спать. Ближайших запланированных совместных концертов или Ваниных сольников в Москве тоже запланировано не было. Офис тоже был отснят уже заранее на три выпуска. Ване просто логически не нужно приезжать сюда. В ближайшие несколько месяцев.       И когда Лёша, провожая накануне Нового Года Ваню, стоит на перроне и, держа руки в карманах, кивает на то, как тот усердно машет ему рукой через окошко своего купе, он чувствует себя… уставшим. Чувствует досаду за то, как быстро и незаметно прошли эти дни. За то, как сильно он хочет поцеловать Ваню, но нельзя.       Он отчаянно цепляется глазами за Ванину фигуру, когда его поезд ровно трогается. Дышит на свои руки, чтобы согреться, и достаёт телефон позвонить ему – традиция всех провожающих дорогих им людей, – чтобы бездумно расспрашивать про попутчиков, наличие лампочек над местами и розеток, про всё-всё-всё, чтобы только не думать об оглушающей тишине собственной квартиры. Когда ему приходит сообщение в телеграм:       «я кстати билет обратно 1 января взял»