Hopeless

      Эдмунд постукивал пальцами по стакану кофе, нервно покусывая губу. Щеки кололо от прозрачного и звонкого мороза, а нос хлюпал, воспаленный и красный. Сладкий горячий напиток отправлял в воздух плотные клубы завитого пара, что после с губ парня срывались с тяжелыми вздохами, сопровождающими тягостное ожидание длинной в долгие, бесконечно скучные минуты.       Обещавший быть вовремя Каспиан опаздывал, очевидно, попав в пробку, коих по городу в снегопад развелось великое множество. Снег скрипел под толстой подошвой ботинок, блестел и слепил, мешая рассмотреть в разномастной толпе ту самую, долгожданную фигуру. Эдмунд касался губами сладкого фильтра сигареты, запивая никотин остывающим кофе — своеобразным завтраком, перехваченным набегу.       Голова кружилась, и неясно, от близости бесконечно необходимой встречи или от голода, что в животе тянул. Может, в глазах темнело от вязкого горького дыма, что легкие жег и глотку. Может, ужас и стыд так сильно наступали на горло, что кислорода не хватало, и Эдмунд тихо задыхался среди толпы, слепо оглядываясь по сторонам в поисках того, кто мог бы протянуть руку помощи.       Но, спустя секунды тяжелая ладонь легла на плечо, и глаза Эдмунда пересеклись с темнотой бездонных зрачков Каспиана. У того щеки раскрасневшимися от мороза были, а губы, коих парень коснулся в спешном и стыдливом поцелуе, хранили вкус облепихи и зубной пасты, мятной и прохладной. Эдмунд озирался по сторонам, переплетая пальцы с Каспианом.       — Прости, — тихо шептал мужчина, утягивая Эдмунда за собой по узкому скользкому тротуару. — Куда хочешь пойти?       — Куда-то в тепло, — бурчал Эдмунд в покрытый снежинками шарф.       Головокружение не отступало, стыд рос в груди со странной, почти пугающей скоростью, а воспоминания всплывали перед глазами, сменяя друг друга яркими картинками: и вечер знакомства, в который красивый мужчина стеснительно просил у Эдмунда номер телефона в ярком шуме одного из баров, тихая прогулка вечерняя, что разговорами и смехом перетекла в утро.       Эдмунд не замечал кольца.       Не замечал долго и упорно, словно слеп перед чернотой чужих глаз и тембром голоса. Не замечал, пока Каспиан в лоб не сказал, стесняясь, стыдясь и пальцы заламывая. Эдмунд спешно и быстро убегал, блокируя мужчину где только можно было, чтоб ночью плакать в подушку и писать первым слова, полные соплей и привязанности болючей.       У Каспиана была красавица жена из семьи известной, родившая ему не менее прекрасного сына, едва год успел минуть со свадьбы. Она верным другом ждала дома, чтоб подставить плечо тонкое уставшему от бесконечных дел мужчине. Она берегла и растила ребенка, и, со слов Каспиана, была абсолютным чудом.       И Эдмунд искренне не понимал, зачем тогда от такого чуда бежать к совершенно заурядному и обычному нему.       Но встречи с Каспианом продолжал, а тот не просил ничего сверх меры, лишь изредка наклонялся для мягкого поцелуя в губы или румяную, покрытую веснушками щеку. И вскоре родилась привычка, после нее, естественно и медленно, словно пламя в разгорающихся углях костра — чувства, пока некрепкие, пугливые и робкие.       Подобные тем самым поцелуев. Касаниям пальцев холодных.       — Я думал позвать тебя на кофе, — сказал Каспиан, кивая на стакан в руке парня, пустой почти, остывший. — Но ты уже получил свою порцию.       — Это было заменой завтрака, — пожал Эдмунд плечами, плотнее сжимая руку мужчины в своей. — Можешь накормить меня чем-то нормальным и теплым.       — Как прикажете.       И Эдмунд ничего не просил в ответ. Не просил уходить от жены, ну, потому что кто он такой против чудо-женщины, с которой Каспиан провел годы. Не просил представиться брату с сестрами и обозначить их отношения хоть как-либо. Да и Питеру бы явно не понравился бы поманенный из семьи мужчина, с которым его младший брат бегал на свидания несколько раз в неделю, пропуская пары и завтраки в семейном кругу.       Так росли секреты и недоговорки. Поэтому он вечера утыкался в плечо Люси в поиске молчаливой мягкой поддержки, коей всегда была полна его младшая сестра.         Но сегодня Эдмунд решился. Сегодня он устал так сильно, что глаз последние часы дергался, не переставая, а ночь, уступившая место утру, прошла тяжело и бессонно, увеличив круги под глазами, так хорошо заметные на бледной коже. Поэтому у Эдмунда тряслись руки, когда Каспиан указывал на очередное уединенное заведение, вывеску которого медленно присыпали пушистые хлопья снега. Поэтому у Эдмунда сердце билось в горле, когда он, прячась в уборной, смотрел в собственные глаза через зеркало, проклиная и ненавидя.       — Кто я для тебя, Каспиан? — спросил он тихо и хрипло, отправляя в рот кусочек омлета. — Я бы хотел знать.       — Ты — мой друг, Эдмунд, — ответил Каспиан, переводя взгляд в окно. — Ты дорогой мне человек, с которым я хочу проводить время.       — И ты всегда целуешь друзей? — еще тише шипел парень. За стеклом и вуалью тепла кафе сновали прохожие: кто-то бежал, скользя по тонкому льду, кто-то неспешно шел, любуясь утренней метелью, набиравшей обороты. Жизнь двигалась вперед, пока Эдмунд ставил ее на паузу.       — Нет.       — Тогда кто я для тебя, Каспиан? Любовник? Парень? Дурачок для свиданий рано утром во вторник?       — Я не знаю, — Каспиан мягко сжимал свободную от вилки ладонь парня, глядя на сцепленные руки с такой надеждой, словно этот жест мог помочь Эдмунду понять хоть что-то. — Она знает, если тебе интересно. Лилиандил все знает.       — О нас?       — Угу. О чем же еще?       Эдмунд тихо выдохнул, откладывая приборы только для того, чтоб салфетку отыскать на широком столе и теперь нервно теребить ее в пальцах, пытаясь собраться с мыслями. Значило ли это, что Каспиан видел важность в их отношениях? Значило ли это, что Эдмунд — последний урод, способный выдернуть мужчину из брака и семьи?       Значило ли это, что сам Эдмунд был готов к чему-либо? К серьезности, способной появиться? К разборкам с Питером, что будет песочить мозги до самой старости? К отношениям, которых сам хотел, а теперь пугался, вперив взгляд в красивое лицо, украшенное слабой улыбкой?       — Как она узнала?       — Я сам рассказал, — пожал плечами Каспиан. — В тот день, как увидел тебя.       — Я не знал. Вернее, ты не говорил.       — Я ее очень уважаю, правда, — говорил Каспиан. — Она хороший человек. Чудесная мать. Я не хотел ей врать.       — Хорошо, — глупо кивал Эдмунд, выпуская наконец порядком измученную салфетку. — Так мы встречаемся?       — Ждал, когда ты предложишь.