Мне почудилось или это…

Вечерок вышел так себе. Ричард сглотнул ком в горле и с трудом подавил желание швырнуть мобильник в стену. Вместо импульсивного и глупого, о чем, он знал, пожалеет спустя мгновение, Ричард сжал телефон в ладони, подушечками пальцев ощущая паутинку трещин на защитном стекле. Хватит с бедняжки. Еще одного всплеска горяченной концентрированной ярости у хлипкой гаифской техники есть все шансы не пережить. Вот умела же она. Умела доводить до ручки всего лишь парой фраз, брошенных будто бы вскользь. Но Ричард был большим мальчиком и давно на это не велся. Ничего из того, что она делала и говорила не бывало просто так. Все она прекрасно знала, и жестокие злые слова сорвались с её языка отнюдь не случайно. Временами, обычно после вот таких несправедливых упреков, жестокосердных язвительных речей и откровенных оскорблений, Ричард задумывался, действительно ли она его мать. В голове решительно не укладывалось как можно быть настолько беспощадной к собственному сыну. Как можно ненавидеть за то, чего не совершал, чему виной не был. С какой легкостью можно переложить ответственность за собственные слова и поступки на ребенка, уверовав, что именно он стал причиной ее главной проблемы — развода. Она не видела пороков в себе — она искала их извне, преимущественно в Ричарде. И мстила. Безусловно не отцу, променявшему её на сомн натурщиц и праздность столицы, а единственному сыну. Наверное, потому что они были похожи внешне, отражаясь друг в друге сквозь призму времени. И, наверное, потому, что едва Ричарду исполнилось шестнадцать, он тоже сбежал. По примеру отца поступил в художественную академию, затем в университет на факультет искусств, оставив мать позади ради сомнительной мечты и столицы. С тех пор дражайшая матушка не упускала возможности проехаться по нему и утопить в грязи любыми возможными способами. Ричард её блокировал, она меняла номера, он снова блокировал, она находила соцсети его друзей и преподавателей, с завидным упорством превращая жизнь в токсичный аттракцион, сойти с которого возможности не было. Из-за всей этой карусели из проглоченных, по нормальному не пережитых эмоций в носу хлюпнуло, затем щекотно стекло к верхней губе. Ричард досадливо фыркнул. Вот соплей только не хватало для полноты картины под названием «Окделл, жизнь и унижение» — интересно, отец бы написал? Давно уже пора было привыкнуть, плюнуть и растереть, а он все как сопливый тринадцатилетка, у которого слезы на глаза наворачиваются, стоит маме незаслуженно наорать. Ричард утер нос. На тыльной стороне ладони остался смазанный кровавый след. — Блять, — выстонал он, откидывая голову на край чугунной, видавшей, кажется, отбытие самих Четверых ванны с ножками в виде облупленных львиных лап. Лучше бы сопли, чем этот позор. Быть мальчиком с хрупкими сосудами, лопающимися от эмоционального перенапряжения — не круто, быть здоровым лбом за двадцать с той же бедой — унизительней не придумаешь. Глаза предательски защипало, Ричард прикрыл веки. Ну уж нет, реветь он точно не станет. Ни за что. Каким жалким и униженным он бы себя не чувствовал — реветь в туалете на дне рождения лучшего друга слишком тупое клише. Истекать кровью тоже весьма сомнительное клише, но тут вопросы не к нему. Вопросы к тупому мясному костюмчику, который чуть что стремится избавиться от драгоценных миллилитров жидкости весьма сомнительным способом. Арно останется лишь понять и простить, а самому Ричарду не заляпать кровищей белые махровые полотенчики. Если честно, Дик планировал замуроваться здесь, в царстве плитки, чугуна и фаянса до конца вечера, предаться унынию, самую малость самобичеванию и другим малоприятным грехам, но самым бесцеремонным образом оказался потревожен. Дверь распахнулась чуть ли не с пинка — скорее всего именно с него, потому что Ричард помнил: он точно закрывал шпингалет, но тот был настолько хлипким, что спасал разве что от сквозняков, гуляющих по берлоге Арно в независимости от времен года. Сбить железку одним точным резким движением было плевым делом даже для девчонки. Ричард с присвистом втянул воздух через рот и выпрямился. На пороге замер счастливый пьянющий Альдо, лучившийся аки весеннее солнышко. Захотелось немедленно прикрыть ему лицо одним из полотенчиков, чтобы так не слепило, но улыбка сползла с перевозбужденно-радостного лица Ракана без прямого участия Дика стоило только косеньким от касеры глазам сфокусироваться. Альдо издал невнятный звук, прижал ладонь ко рту, стремительно зеленея. Вид крови всегда вгонял того в состояние трепетной полуобморочной лани. Так. Если Альдо тут приляжет, то остаток ночи придется убить на то, чтобы привести его в себя. Дикон, как хороший друг, такого неблагодарного продолжения праздника Арно не желал, как и получать пиздюли от остальных членов их сложившегося-спившегося коллектива. На Альдо, по большему счету, было плевать, потому как тот был живуч аки кибер-таракан. Тому обмороком больше, обмороком меньше… А вот за свою нервную систему было боязно, потому что любовь Альдо к разведению драмы практически с нихуя и душному нытью нужно было возводить в отдельный класс оружия массового раздражения. — Уже ухожу, — буркнул Дик, подорвавшись с насиженного места, не глядя отмотал с десяток квадратиков туалетки, суетливо смял и заткнул нос. Альдо пыхтел за спиной — никогда в жизни Дик не молился богам с таким усердием, прося, чтобы на этот раз тонкая душевная организация Ракана не выплеснулась на пол или — чего хуже — на свежевыстиранный худак. Просочившись мимо зажмурившегося Альдо, который ухватился пальцами за косяк и разве что ногтям не скреб, как типичная хуеверть из ужастиков, Ричард свернул на темную кухню, где почти тут же наткнулся на сосущуюся не на жизнь, а на смерть парочку. Рассыпался в никому ненужных извинениях, потонувших в дружном ржаче из гостиной, и прошмыгнул на балкон. Влажный ветер порывом ударил в лицо, принеся с собой ночную прохладу и подобие облегчения. Один вид ночной Олларии стоил того, чтобы запихнуть подальше все свои детские обидки на несправедливый мир, вспомнить ради чего он когда-то приперся в столицу и собрать яйца в кулак. Ричард отнял бумажный комок от лица, запихнул в карман толстовки, откуда тут же извлек помятую пачку сигарет и дешевую пластиковую зажигалку, кочующую из кофты в кофту с незапамятных времён. Трофейная. С боем выбитая у продавщицы из Семерочки, которая наотрез отказывалась продавать ее за пять минут до закрытия без паспорта. Дик невольно улыбнулся — были времена. Хлюпнув носом и убедившись, что из него больше не течет — что удивительно, обычно кровавый фонтанчик имени Ричарда Окделла не спешил сбавлять обороты так быстро, — а внутри только неприятно стягивает подсыхающей коркой, Ричард подкурил. И залип на некоторое время, неспешно прикладываясь к фильтру, глядя вдаль на перелив огоньков, движение букашек-машин и почти-игрушечные домики, окна которых гасли одно за другим. Бесконечно крутящееся колесо из мыслей наконец замедлило свой ход, убаюканное темнотой, переливами огней и покоем. Последний предсказуемо не продлился долго, поскольку ничто не вечно под луной. Ричард даже не повернулся на грохот открывающейся створки, за годы в общаге привыкший к любой форме вмешательства в личное пространство — не ебётесь при мне, уже спасибо, но если захотите, моей тактичности хватит, чтобы отвернуться к стеночке. На балкон выползли, не без витиеватых матюгов прикрыли за собой дверь и подкатили со вполне себе ожидаемым вопросом: — Угостишь? Дик словил острое чувство дежавю. Рядом с Эстебаном он ловил его всегда, потому как каждый их разговор начинался с одинаково ленивого: «Угостишь?». В аудитории, в курилке, в столовке, везде и всюду, стоило Колиньяру заметить у него сиги или хавчик, тот тут же материализовался рядышком и начинал клянчить. Ричарда до спазма в печенках бесило это попрошайство, но нормально отказывать людям он так и не научился, оставляя все на откуп пассивной агрессии, до которой вечно голодному Эстебану было до фени. — Купи себе свои, — привычно отозвался Ричард, но пачку протянул. — Я бросаю, — не менее привычно хмыкнул Эстебан, медля с вытягиванием сигареты. Пальцы щекотно мазнули по костяшкам. Ричард вздрогнул, скашивая глаза на их руки. В полумраке предсказуемо ничего не разглядел, кроме контуров, но было в этом жесте что-то… настороженно-вопрошающее? Словно Эстебан продолжал тестировать так и не обозначенные Ричардом границы. Дикон фыркнул собственным мыслям. Колиньяр и границы, ага. Из границ тот признавал только государственные, зафиксированные законодательством Талига. Психологических или личных в его представлении мира не существовало в принципе. По крайней мере, в отношении Ричарда. — Не пойму, что ты тогда тут делаешь. Сходи возьми конфетку, пососи, — ворчать на Колиньяра тоже было привычно. Привычно бессмысленно, но почему-то Ричард не мог остановить себя от незатейливой перебранки. — Сублимирую. Ричард подавился дымом. Он ждал, что Эстебан ответит непринужденным «Снимай штаны — пососу», даже придумал встречную шутку, только что-то в их привычном сценарии пошло не так. Дик откашлялся и оглянулся как раз в тот момент, когда Колиньяр поднес зажигалку к лицу и запалил кончик сигареты. Огонь высветил все углы, на несколько мгновений превратив и без того по жизни острые стервозные черты практически в демонические. Ричард поневоле впечатлился. Наверное, только поэтому бездумно брякнул: — Что во что? Настолько сильно замучила оральная фиксация? Полумрак с тлеющей красной точкой в районе рта сдавленно фыркнул, затем и вовсе хохотнул. Вышло крипово. Впрочем, как и все у Эстебана. — А ты молодец. Не пойму только: наугад бьешь или все же снизошло? Дикон глупо уставился туда, где по его предположениям были глаза Эстебана, понимая, что начисто потерял нить разговора. — О чем ты? — А о чем я? — Невесело отозвался Эстебан, чем-то шебурша. Через пару секунд дошло: дергает собачку на куртке. Вверх и вниз, вверх и вниз. Неужели нервничает? С чего бы? — Так о чем мы? — Начал Дик как можно аккуратнее, чувствуя себя не в своей тарелке. Так, словно рядом происходило нечто чрезвычайно важное, а он как обычно не видел дальше собственного носа. Что в общем-то, отчасти, было правдой: на дворе стояла ночь, и света, пробивающегося сквозь плотные шторы на единственном горящем в их блоке окне было недостаточно для того, чтобы разглядеть выражение чужого лица. — Я бы не спрашивал, если… — что «если» он так и не придумал. Елозенье молнией туда-сюда прекратилось. — Серьезно не догоняешь? — Серьезно не догоняю, — раздраженней отозвался Ричард. Начинало казаться, что Эстебан над ним насмехается, выдавая вместо нормальных ответов полунамеки с тонким флером издевок. Эстебан под боком глубоко вдохнул и медленно выдохнул, словно перед прыжком. Ричард с трудом преодолел желание схватить за рукав, оттаскивая подальше от перил. А ну как сиганет с балкона вольной пташкой, потом бегай, доказывай, что сам, без дополнительного ускорения со стороны. — Создатель, почему все когнитивные способности достались твоей сестре, — нервно усмехнулся Эстебан, — а тебе, кроме бицухи, совсем ничего. Возвращаясь к оральной фиксации — да, замучила. Представить себе не можешь как, — проговорил Эстебан и сделал неглубокую тяжку. Ричард навострил уши, пародируя слоника из старого мультфильма. — Каждый раз, когда тебя вижу хочется простого человеческого подойти и засосать или упасть на колени и отсосать. Но ты же у нас птица дивная, с каким прискоком к тебе подкатить — ума не приложу, поэтому по возможности просто трусь рядом и цыганю эти твои письки Леворукого. Дерьмо, к слову, все хотел спросить, кто над тобой так постебался. Они же как ссанина на вкус. Ричард насупился, уже собрался фыркнуть «нормальные сиги» и «не нравится — завали хлебало и пиздуй за своей дудкой» — почему-то насмешка над выбором и факт преуменьшения размеров вымогательства вызвали больше возмущения, чем язвительная подначка о наличии мозгов, — но вовремя прикусил кончик языка. А, а-а-а. Дикон вылупился в темноту. Не без запоздания — впрочем ничего нового, — общий смысл спича Эстебана уложился между извилинами, от чего чувство дискомфорта только усилилось. Что-что там было про засосать и отсосать?.. — …блять! — зашипел Ричард, когда между указательным и средним пальцами обожгло. Он встряхнул кистью, роняя истлевшую до фильтра сигарету. — Покажи, — потребовал Эстебан прежде, чем затушил собственную о перила, рассыпая красноватые искры. «Вот еще», — почти возмутился Ричард, немного упустив, что то была не просьба, и Эстебан, в общем-то, не спрашивал разрешения для того, чтобы нашарить руку и цепко обхватить запястье горячими пальцами. Рукав худи задрался, кожа соприкоснулась с кожей. Нежное электричество скользнуло по нервам вверх. Неожиданно (не)уютный мрак разрезала вспышка белого света, на мгновение ослепляя. Ричард моргнул, фокусируя зрение. Эстебан, склонившись над его ладонью, сосредоточенно разглядывал два красноватых пятнышка на фалангах, подсвечивая себе фонариком на телефоне. Солнечное сплетение щекотнуло, словно изнутри провели перышком. В голове было гулко и пусто, не считая засевшей там отповеди Эстебана, из которой Ричард, уподобляясь мальчику из сказки про Снежную Королеву, выкладывал слова «ублюдок, мать твою, засранец чертов, идиот, сука, падла, уебан». К кому конкретно из них двоих они относились всеобщий совет из кукарачей пока не решил. — Что останавливает, — смущенно пробормотал Дикон, неловко дернув пальцами, — от засасывания? Не выпуская ладони из руки, Эстебан поднял голову. Второй раз за весь их странный разговор Ричард смог разглядеть его лицо: бледное и даже печальное. В ровном свете телефонной вспышки совершенно не демоническое. — Зачатки инстинкта самосохранения, — Эстебан прищурился, затем недоуменно приподнял бровь, — что у тебя с лицом, Окделл?! Ричард неловко взмахнул рукой, чуть не выбивая изящную пластинку телефона из пальцев Эстебана, и потянулся к носу. Неужели снова?! — А, это, — он потер над верхней губой, где небольшой шероховатостью ощущалась пристывшая корка. — Забей, у меня бывает. Сейчас все ок. — Точно? — подозрительно поинтересовался Эстебан, оглядывая так, словно перед ним с минуты на минуту собирались отъехать в глубокую бессознанку. — Выглядишь, будто у тебя по лицу воробья размазало. — Твои комплименты продолжают занимать почетное предпоследнее место в списке тех, что тронули мое сердце, — окрысился Ричард только потому, что перестал вообще что-либо понимать, если вообще начинал. — Точно норм, но если ты продолжишь увиливать — я за себя не ручаюсь. Эстебан дернул уголком губ и опустил взгляд, прячась за наигранным интересом к пришедшему уведомлению — вау, вы закрыли кольцо подвижности за день. Ричард был до завязавшейся в узел поджелудочной возмущен. — Я не понимаю. Если это флирт, то крайне уебищный, — беспомощно выдохнул Ричард, прерывая молчание, тянущееся, как прилипшая к подошве нового кеда изжеванная до трухи жвачка. — Уж как умею, — все также не поднимая глаз, ответил Эстебан и попытался тапнуть на иконку фонарика. — Не выключай, — потребовал Ричард, перехватывая его руку. — То есть ты даже не отрицаешь. Эстебан наконец взглянул ему в глаза. Их больное, почти обреченное выражение Ричарду совершенно не понравилось. — Окделл, я таскаюсь за тобой с первого семестра предуниверситария с редкими перерывами на безуспешные попытки переключиться на кого-то другого. Все уже давным-давно всё поняли, один ты тут не догоняешь, — он мотнул головой, отбрасывая челку с лица. — Ты правда думаешь, что у меня есть силы отрицать? Я даже из самоуважения не могу этого сделать, потому что из-за тебя у меня не осталось даже его. От откровений сердце вспорхнуло куда-то в глотку, а пальцы взмокли. Ричард переступил с ноги на ногу, не зная, чего хочется сильнее: трусливо сбежать подальше или наоборот войти в эпицентр урагана. — Ты мог сказать мне раньше, — выдохнул он, ступая на тропку слабоумия и отваги, но все еще не веря, что кто-то может к нему так. Кто-то, кто Эстебан Колиньяр, ядовитое совершенство всего их потока. Эстебан, который внезапно зло сверкнул глазами, сцепил челюсти до выступивших желваков и резко дёрнулся навстречу, шипя прямо в лицо: — Да? Как у тебя всё замечательно просто! Напомни, что ты ответил мне, когда я приполз к тебе в соплях и чуть ли не на коленях молил сгонять со мной на свиданку? Что конкретно ты мне ответил, а? Правильно, ты послал меня ко всем кошачьим хуям, а от твоего несомненно прекрасно поставленного удара левой у меня еще неделю в ухе звенело. Ричард почувствовал укол вины за тот, почти стершийся из памяти случай, но долго эта иголка в его жопе не просидела. Он поднял голос и ладони, защищаясь: — Ты был в говно! Откуда мне было знать, что ты это все серьезно?! Что это не блядский развод в ответ на очередной прикол моей дражайшей la maman?! — Я был в говно, потому что зассал к тебе на трезвую лезть, ты же с самого начала на людей бросался, а на меня плевался, как перекипевший чайник. А что до твоей матери — да поебать мне есть и было. И я, блять, уже тогда был влюблен в тебя, если это все еще непонятно. — Очевидно, это, блять, непонятно! Говоришь, что я тупой, — «я никогда такого не говорил» попытался возразить Эстебан, но Ричард, разошедшийся и взбешенный, его перебил: — заткнись! — К чему, на удивление, тот прислушался. — Так вот, нижайше прошу прощения за то, что не понял, что завалиться ко мне в комнату в хер знает какой час, а на утро поступать как распоследняя погань, распуская язык — это такая тактика соблазнения! — А как себя с тобой вести?! Я был бухой, но память мне не отшибло, твой посыл запомнил во всех мельчайших деталях! — Ты обиделся что ли? — Представь себе! Эстебан взмахнул рукой, на краткий миг ослепляя так и не выключенной вспышкой, откинулся на перила, прижимаясь к ним спиной и укладывая на них локти. Железка опасно заскрежетала. — Отойди, наебнешься, — уже спокойнее сказал Ричард. Голос хрипел, сам он пытался отдышаться от долгого ора. — Ну наебнусь. По статистике с девятого этажа падают лишь раз, — меланхолично отозвался Эстебан. — Не замечал в тебе суицидальных наклонностей, — Ричард привалился спиной к кирпичной кладке, становясь напротив. На кухне под потолком зажглась люстра, сквозь тонкий тюль осветив фигуру Эстебана теплым желтым светом от носков белых кед до кончиков патл, которые тот привычным бесполезным жестом зачесал назад. Спустя секунду те снова упали на лицо. Они уставились друг на друга. Эстебан выглядел ровно таким же опустошенным, вывернутым на изнанку, как Ричард себя чувствовал. Нездоровые пятна, вылезшие на щеках и шее в злом запале, неровной краснотой сползали под ворот футболки, ничуть не скрываемый накинутой на плечи кожанкой. Грудь небось тоже разрумянилась, горячая под тонкой тканью. Иррационально захотелось оттянуть край, чтобы проверить. Протянуть руку и совершить очевидную глупость Дикон не успел — в дверь робко поскреблись, в щель просунулась белобрысая голова, голосом Арно вопрошающая все ли животные живы и, если они закончили вопить, как коты с пережатыми яйцами, не изволят ли присоединиться к игре в мафию — им как раз не хватает путаны и ревнивца. — Не сейчас! — Дверь закрой! — Рявкнули одновременно Эстебан и Ричард. Арно понятливо юркнул обратно, ни на чем больше не настаивая. Голос Валентина в квартире гаденько поинтересовался на что тот вообще рассчитывал, влезая в чужое мозгоебство. Что на это ответил Арно Ричард уже не услышал, но сделал себе мысленную пометочку обязательно извиниться позднее. Эстебан все это время тяжело глядел исподлобья, барабаня пальцами по перилам. Вся его поза, каждый микрожест вопил о внутреннем напряжении. Пространство между ними едва не искрило, дышать становилось все труднее, потому что Ричард знал — вот-вот должна произойти исключительно значимая штука. Потряхивало до мурашек и, когда показалось, что накал достиг высшей точки, Эстебан облизнул губы, сглотнул — кадык плавно перекатился под кожей, — и выдал: — Как думаешь, сколько раз в день среднестатистический мужчина в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти задумывается о сексе? Анекдот, блять. — Не знаю, — дернул плечом Дикон. Он устал гнаться за потоком мыслей Эстебана еще на первом курсе, потому к пятому, просто принимал его выкрутасы как должное, — мы в передаче «Сто вопросов Рокэ Алве»? Несдержанный смешок, вылетевший изо рта Эстебана, был похож на некрасивый всхрюк. — Предположи. — Пятнадцать? — Мимо. Тридцать четыре. Это примерно дважды в час. — Сейчас по всем канонам ты должен признаться, что дважды в час думаешь не просто о ебле, а о ебле со мной, — плотнее кутаясь в худак и пряча ладони подмышками, пробормотал Ричард. — А ты начинаешь понимать, — подмигнул Эстебан. Ветер трепал его волосы и полы куртки — самый настоящий киношный бэдгай, который в конце концов оказывается вовсе не плохишом, а глубоким персонажем с внутренним конфликтом и взглядом побитой собаки, видевшей в жизни некоторое дерьмо. Клоун, одним словом. — Что теперь? — Не знаю. Ричард второй раз за вечер сидел в ванной. Уже не на полу — на чугунном борте, подставляя лицо под осторожные прикосновения. Эстебан старательно стирал с его лица кровь. От выражения серьезной сосредоточенности в его чертах за грудиной робко и сладко сжималось. Ладони приятно грела чашка с чаем, которым с ними щедро поделилась Селина, когда они, все еще препираясь, замерзшие и лишенные былого задора, завалились с балкона в кухню. Селина, щедрая душа, вручила каждому по пол-литровому тазику, Эстебану — коричнево-серый с жизнерадостной надписью «Неунывающий имбицЫл», Ричарду — нежно-розовый с задорным орнаментом из мужских писек. Намек дохлебывать и уебывать открывать мир мужчин был понят без слов, но прежде чем валить, нужно было привести себя в порядок. Каким образом Эстебан умудрился перехватить инициативу в этом вопросе, Ричард упустил, особо на то не жалуясь. Как говорится, чем бы дитя не тешилось, лишь бы с балкона не сигало. А если честно, то чужая забота была приятной, правда. — Не смотри на меня так. Иначе я начну краснеть и смущаться, — ровным, в противовес собственным же словам, далеким от смущения тоном проговорил Эстебан, откладывая полотенце на край раковины. — Если я хочу смотреть? — Ричард примостил чашку на угол стиралки, поймал ладонь своей, прижимая влажные, чуть подрагивающие пальцы к щеке. Создатель, оказывается во флирте он еще ужаснее, чем Эстебан. Тот про письки хотя бы смешно шутит. Эстебан шумно сглотнул, взглянул прямо, бесстрашно, даже не предприняв попытки отвести глаза, как на балконе. За одну эту отчаянную смелую искренность его захотелось стиснуть до хруста ребер. А еще посмотреть на него в край смущенного, неуверенно закусывающего губу, скованно-робкого в словах и действиях. — Не играй со мной, ладно, — тихо попросил Эстебан, ласково поглаживая щеку, — не давай мне надежду, если все это только влияние момента. Робкая сладость в груди сменилась щекоткой. Что это было, Ричард сам не знал. Знал лишь, что оно было большим и теплым, распирало грудь, было щедро сдобрено интересом и желанием прижаться поближе. Странное, местами пугающее, но неплохое чувство. Ричард не был уверен, что оно подходило под описание, выбранное Эстебаном. Влиянием момента его можно было обозвать с большой натяжкой, потому что нечто подобное бурлило в Диконе всегда, обычно контролируемое и надежно запертое между внутренними органами, но стоило лишь оказаться чуть ближе положенного, поговорить подольше, и оно робко поднимало мягкую лапку, коготками царапая желудок изнутри. Изжога, думал Ричард, в то же время ерзая, как гиперактивный щеночек перед кинологом, в ожидании новой увлекательной перепалки и концентрированной дозы чужого внимания. Так вот оно что, оказывается… Ричард пораженно покачал головой: — Походу, не только. Эстебан обшарил взглядом лицо, нескромно задержался на губах и шевельнул кистью, потирая мочку уха между указательным и средним пальцами. Совсем невинно и очень бережно. До мурашек. Ричард прикрыл глаза. Сладковатый запах мыла и кожи Эстебана наполнил легкие и с кровью побежал по телу вместе с предвкушением. Повинуясь чужому движению, Ричард поднял подбородок, уже зная, что будет дальше. Эстебан аккуратно прижался к губам, чуть-чуть прихватывая нижнюю, соединяя губы детальками идеально состыковавшегося пазла. На первый раз этого могло бы быть достаточно, но нет, Ричард не для того столько лет терпел посягательства на собственный хавчик, сиги и менталку. Он приоткрыл рот, скользнув языком по губам, требуя целовать себя нормально, а не ломаться — у них, сука, здесь детский сад, блять, что ли?! Ричарда не устраивает такое отношение, меняй. Похоже, Эстебан только и ждал этого условного сигнала, потому как внезапно его стало не просто много — он был везде и сразу: в глубоких хищных поцелуях, ладонях, которые перетекли с щек на шею, затылок, забрались под худак, сжимая бока. Бесспорно, целовался тот классно, до спертого дыхания и дрожащих коленочек. С ним было хорошо, гораздо лучше, чем со всеми немногочисленными партнерами по поцелуям разом, эмоциональней что ли. Внезапно переполненный до краев, как стакан, в который упала последняя решающая капля, Дик вцепился в Эстебана, потянул на себя, бессовестно лапая за задницу, и чуть не наебнулся спиной в ванну, вовремя успев упереться ладонью о дно. — Пиздец, не убейся, чучело, — пробормотал чуть не утянутый следом Эстебан, подхватив под лопатки и поясницу, — у меня на тебя планы. — Ага, — сдавленно отозвался Ричард после того, как Эстебан возвратил их в более-менее вертикальное положение, — будем вместе лечить душевные раны? — И это тоже, — довольно выдохнул Эстебан, стоило лишь пристроить руку на его затылке, нежно почесывая. Самопроизвольно всплыла ассоциация с котом, который вроде гуляет, где вздумается, и сам по себе, но, в то же время, не откажется залезть на ручки. Эстебан был точь-в-точь такой «независимый», разве что не мурлыкал и мимо лотка не ссал. Ричард на последнее очень рассчитывал, поскольку сам был весьма чистоплотным. Было бы глупо разбежаться из-за обоссанного стульчака. Ожог немного саднил, когда Дикон напоследок пропустил между пальцев мягкие непослушные пряди. Затем опустил руки ниже, обнял, замыкая за спиной кольцо из рук, прижал к себе вплотную. Эстебан склонился ниже, опуская подбородок на макушку, обнял также крепко, погладил по спине. — Я бы попробовал, если ты тоже, конечно, не против, — пробормотал он. Голос звучал не шибко уверенно, скорее умеренно нервозно и задумчиво, словно сам Эстебан не верил в то, что наконец осмелился предложить прямо, по-человечески, без двусмысленностей и экивоков. — Только не тяни ызарга за хвост, пожалуйста. В подтверждении слов сердце в его груди тревожно забухало, ускоренной пульсацией отдаваясь в щеку и ухо. У Ричарда у самого внутри всё стянуло неспокойно, всколыхнуло тревожной рябью. Захотелось прекратить это немедленно и в тот же момент растянуть на подольше. — А то что? Боишься сердечко встанет? — Нет, но ты рискуешь. Ричард заинтересованно поднял голову. А как же шутка про встанет и не только сердечко? Бедненький, так сильно прижало, что даже очевидные писькошутки не генерируются, вот засада. О том, что сам напряжен не меньше и, скорее всего, будь на месте Эстебана, тоже никакую хахатайку бы не сформулировал, Ричард решил не думать. — Чем? — Доставляет тебе, да? — Несколько обреченно вздохнул Эстебан, слегка ослабив объятие, одним из шести чувств или всеми разом, уловив, что так просто с него не слезут. — Немного, — честно признался Ричард — когда бы еще на такое осмелился? — на краткий миг чувствуя отомщенным себя и свои мозги, за столько лет выклеванные Эстебаном с особым извращением. — Ты только имей в виду, что с каждой секундой повышается риск того, что я могу блевануть в паничке прямо на тебя. — Какой запущенный случай, — покачал головой Ричард. — Я правильно понимаю, что я ничего себе не выдумал и мы сейчас обсуждаем наши гипотетические отношения? — Ричард, — почти проскулил Эстебан. — Я сейчас дам ёбу или блевану, одно из двух. Мне тебе нотариально заверенный документ притащить со справкой о дееспособности или моих слов будет достаточно? Если второй вариант устраивает, то я повторю: давай попробуем. Я же вижу, что ты уже все решил и просто сучишься. Эстебан окончательно расцепил объятия и обхватил лицо ладонями, вынуждая запрокинуть голову сильнее. Глядел он с такой надеждой и му́кой, что издеваться над ним дальше Ричарду не позволила совесть. — Прикол, конечно, — сказал он сам себе, только Эстебан, как обычно, принял все на свой счет. Нахмурился, попытался отодвинуться, но Ричард не пустил, ухватившись за бока и обвив ноги бедрами. — Тихо-тихо, — шепнул он, успокаивая, и поспешно добавил: — я очень-очень хочу попробовать, — «и не проебаться».