BEcause I like you

Первое, что увидела Химеко, едва еë глаза привыкли к внезапно появившемуся свету – хищная улыбка женщины напротив. Они были лишь вдвоëм в пустой комнате, где, казалось нет ни двери, ни единого окна. Пустота. Лишь стул, к которому привязана Химеко, и охотница за стеллароном, склонившаяся над ней в ожидании... чего? Еë пустой взгляд, казалось, был направлен ей прямо в душу, и женщине всë больше и больше становилось не по себе. Она не помнила, как и почему она оказалась в этом странном месте и не менее странной компании. Женщины почти никогда не пересекались вживую, но Химеко иногда казалось, что Кафка всегда незримо присутствовала в еë жизни, портя или меняя планы безымянных. А с момента появления Стеллы на экспрессе, таких ситуаций становилось всë больше и больше. Очевидно, еë похитили. Но для чего? Зачем она нужна охотникам за стеллароном? Или... Это лишь желание Кафки? Сотни разнообразных мыслей мелькали в еë голове за считанные секунды. Внезапно Химеко осознала, что еë рот абсолютно свободен. Она не могла пошевелиться, но ей оставили возможность кричать. Хотя стоит ли это делать, когда вооружëнная до зубов преступница прижимается вплотную к еë телу? Если задуматься, то для Кафки похищение и удержание человека в плену всего лишь очередной нолик в награде за еë голову, если не намного меньше. Стоит ли говорить о том, что возможно она убивает каждый день, и для неë это так же естественно, как и дышать? Но рот Химеко открывается сам по себе, а вместо слов из горла вырываются лишь невнятные хрипы. Кафка на мгновение отстраняется, читая просьбы о помощи по губам, и всё её лицо выражает явное разочарование, а во взгляде странно сочетаются ярость и самодовольство. А затем прерывает любые попытки произнести что-либо грубым поцелуем. И Химеко сопротивляется из всех сил, что у неё остались, но отвернуться не получается – охотница жестко держит её лицо за щёки, не давая избежать прикосновений, и пленница не находит ничего лучше, чем укусить женщину за губу. Кафка отстраняется и с неподдельным удивлением вытирает выступившую капельку крови, размазывая её. Ярость во взгляде проступает ещё сильнее. Теперь она похожа на хищную дикую кошку, готовую в любой момент наброситься и растерзать свою добычу в клочья. – Ну же, улыбнись мне, мой ангел, – она снова показывает свой ядовитый оскал, обманчиво ласково проводит по щеке женщины и заправляет ей алую прядь за ухо. И Химеко всё больше становится не по себе. Она абсолютно не понимает, чего ей ждать от охотницы за стеллароном, и буквально кожей чувствует исходящую от неё опасность. Кафка поднимает её подбородок, заставляя смотреть ей в глаза, и явно ждёт. – Скажи, что любишь меня, – она снова приближается, и пленница замирает в ужасе. В следующую секунду охотница оказывается на её немеющих бёдрах, крепко сжимая её шею. В глазах Кафки неподдельное восхищение, словно задыхающаяся Химеко выглядит, как произведение искусства. Её лицо синело, становясь как безмятежный океан с сияющими золотыми звёздами её глаз, и это было настолько прекрасно, что хотелось написать эту картину на холсте или посвятить этому новую мелодию для скрипки. Жаль, что пришлось остановиться, ведь охотница ещё не наигралась со своей новой куклой. Не хотелось бы, чтобы она сломалась раньше времени. Химеко даже и не помнила, как Кафка снова оставила её одну в темноте – похоже, потеряла сознание. Очнулась она на матрасе, что неизвестно как появился в комнате за это время. Шею, запястья и лодыжки саднило, но на удивление она больше не была связана. Неужели охотница получила всё, что хотела? По комнате разносилась знакомая классическая мелодия на скрипке, что прервалась, стоило Химеко с трудом открыть глаза и снова встретиться взглядом с пугающей фиолетовой бездной. А это значило лишь одно: всё продолжается. – Я уже думала, что ты сломалась, любовь моя, – по телу Химеко прошлась мелкая дрожь. От страха или омерзения – женщина не знала, но ей явно не хотелось снова оказаться запертой в этой комнате наедине с охотницей. Та, отложив скрипку, медленно приближалась к пленнице, что инстинктивно вжалась в стену, будто бы она всё ещё связана и не может пошевелиться. Избежать прикосновений холодных рук к и без того замёрзшим ногам и внезапных горячих мокрых поцелуев, что к ужасу женщины неотвратимо поднимались от стоп к бёдрам, задирая смявшееся платье. Болезненных шлепков и царапин, синяков, что оставляли сильные пальцы, привыкшие управляться и с оружием, и со скрипкой. – Люблю тебя, навсегда, каждый твой вздох, – шептала Кафка, прикусывая кожу шеи, где ещё оставались следы от её рук, – Поиграй со мной, и я награжу тебя...

***

Следующее пробуждение болью напомнило Химеко, что она ещё жива. И что она всё ещё находится в этой проклятой комнате без единого шанса на побег. Она даже не понимала, откуда приходит похитительница – женщину окружала кромешная темнота. Её руки и ноги снова были связаны, а ведь в прошлый раз Кафка почти заботливо обрабатывала все появившиеся по её вине раны какой-то мазью. Хотя стоило ли ожидать вообще чего-то хоть немного хорошего от преступницы? На самом деле Химеко не хотелось ни задумываться о том, что с ней будет, ни вспоминать, что эта женщина делала с ней. И те, и другие мысли отдавались внутренней болью, а физическая от этого как будто бы только усиливалась. После прошлого раза было страшно плакать – кто знает, что вытворит эта ненормальная, если снова увидит её слёзы. Стук каблуков заставил женщину вздрогнуть и зажмуриться прежде, чем свет озарил помещение. Открыть глаза она смогла лишь в тот момент, когда похитительница уже оказалась предельно близко, чтобы поприветствовать её поцелуем, от которого внутри всё тревожно сжалось. Мерзкое, липкое чувство сдерживало её лучше любых верёвок, и это не могло скрыться от взгляда преступницы. Кафка развязала её ноги, а затем почти бережно размяла затёкшие ступни прежде, чем приказать женщине подняться. И Химеко послушно встала, едва не упав, медленно проследовала к стулу, на котором впервые очнулась в этой комнате. В руках Кафки оказалась тарелка с кашей, и только в этот момент женщина осознала, что она слишком давно ничего не ела. К счастью, воду охотница ей оставляла, за что пленница уже хоть немного чувствовала благодарность. Во всяком случае всё это точно давало понять, что убивать её преступница не собирается. По крайней мере, сейчас. – Будь хорошей девочкой, открой ротик, – в губы упёрлась ложка с кашей, и у Химеко не было другого выбора, кроме как слушаться. Умереть от голода хотелось меньше всего. Уж лучше пусть эта фиолетовая бездна задушит её в следующий раз. В следующий раз... От этой мысли она подавилась, и её едва не вырвало. – Тише, тише, мой ангел. Что случилось? Я ведь точно знаю, что ты любишь каши. Неужели я слишком плохо приготовила? – Кафка почти заботливо похлопала женщину по спине, но её интонация и пристальный взгляд нагоняли такого ужаса, что даже крохотные частицы пищи едва проваливались в горло. Химеко отчаянно замотала головой, не в силах выдавить из себя и звука. – Ох, ты испачкалась, – охотница протёрла губы, щеки и подбородок женщины салфеткой, а затем продолжила кормить её, строго заметив: – Будь аккуратнее, моя кукла всегда должна быть красивой. Но преступница не остановилась лишь на этом. Убрав в сторону посуду, она вдруг снова оказалась опасно близко, зайдя со спины. Химеко почувствовала её дыхание в районе шеи и невольно съёжилась. Хотелось стать меньше, незаметнее, чтобы эта хищница, наконец, оставила её в покое и ушла. Женщина провела рукой по алым прядям, самозабвенно вслушиваясь в их аромат. – Твои волосы совсем запутались. Нужно это исправить, – Кафка достала расчёску из кармана пальто, небрежно накинутого на плечи, и Химеко вдруг осознала, что вообще-то это её пальто. На нём даже ещё не выветрился её любимый парфюм. Но сказать об этом не решилась – охотнице явно не нравилось, когда пленница проявляла хоть какие-то негативные эмоции, разве что кроме страха. Пока Кафка держала её за волосы, дёргаться особо тоже не хотелось. Химеко просто плыла по течению, позволяя женщине делать с собой всё, что той вздумается, пока это хотя бы выглядит не представляющим угрозы. – Вот и всё, – охотница снова появилась перед лицом пленницы, чтобы вновь поцеловать ту, и даже слишком ошарашенное выражение её лица не помешало этого сделать. Она отреагировала чуть позже: – Расчёска? Твоя любимая, если я правильно помню. Наверное, было так обидно её потерять, – Химеко и правда уже долгое время искала эту расчёску перед тем, как оказаться здесь. Неужели эта преступница... крала её вещи? – Ты даже не представляешь, как я рада была "найти" её, – вкрадчивый тон не предвещал ничего хорошего, как и то, как близко женщина прижалась к её телу, вдруг почти всем весом оказавшись на одном её бедре, – Каждый день представляла, как ты держишь её в руке, и... – она вздохнула, блаженно прикрыв глаза, потираясь промежностью о колено пленницы и проводя ручкой расчёски по собственным шортам. Химеко явно предпочла бы никогда не знать о том, что происходило с её вещами, оказавшимися у Кафки. Но ещё более мерзко было чувствовать, как преступница ёрзает по её бедру намокшей тканью. А это значило лишь одно: следующий раз, которого она так боялась, наступит сейчас. Она была права: Кафке потребовалось всего несколько минут, а после она уже полностью переключила внимание на пленницу. – Твоё платье уже никуда не годится, – прошептала охотница ей на ухо прежде, чем сорвать лиф и обнажить грудь женщины. Она покрывала шею и ключицы новыми засосами и укусами, как вдруг Химеко её оттолкнула. Ей удалось развязать руки. Кафка раздосадовано подумала, что её забота в виде ослабленных узлов, похоже, была излишней. – Нормально, если ты отвергнешь меня, но я приду снова, – Кафка поправила почти спавшее с плеч пальто, будто бы ничего не произошло. Химеко вздохнула с облегчением. Похоже, у преступницы просто было хорошее настроение, – Вот, возьми, – охотница протянула женщине светлый свёрток ткани, оказавшийся чистой одеждой и свежим бельём. – Почему ты всё это делаешь? – вырвалось само собой. – Потому что я люблю тебя, – и после этих слов Химеко снова осталась одна в темноте.

***

Химеко не имела понятия о том, сколько времени она уже находится в этом месте. Казалось, что Кафка уже десятки, если не сотни раз появлялась из темноты и приносила свет в затхлое подвальное помещение. И каждый раз требовала только одного: быть послушной куклой. Предлагая награду, она всегда держала своё слово. Химеко уже перестала удивляться, когда охотница выдавала очередной факт о ней, приносила любимые вещи, готовила кофе по её собственному рецепту. Казалось, что похитительница знала о ней всё до мелочей. Она уже не связывала её. Почти. Только в моменты, когда хотела получить особое удовольствие. И Химеко иногда, лишь иногда, когда охотница была особо ласкова с ней, замечала, что ей... не так уж и неприятно? У женщины накопилось довольно много вопросов к себе, но отвечать на них не было ни сил, ни желания, ни смысла. Её реальность останется той же. Кафка придёт, сделает всё для неё, а после... Если хорошо себя вести, больно не будет. Наверное. А затем охотница снова уйдёт, оставив женщину в кромешной темноте. Ведь за всё время никто так и не пришёл её спасти, а выбраться сама она уже давно больше не пыталась. В конце-концов, ждёт ли её кто-то там, в уже почти забытом мире? Химеко даже не помнит, когда в последний раз видела звёзды... А здесь... Она ведь нужна Кафке, правда? Комната снова озаряется светом, и Химеко почти(?) искренне улыбается появившейся перед ней женщине. В конце-концов, охотница уже очень долгое время её единственная собеседница. Никакого другого мира, кроме того, который приносит Кафка в полупустое помещение, больше просто не существует. Химеко подходит к ней, нежно обнимает и целует, как любит охотница. Уже давно не задумывается о том, насколько это правильно. Просто хочется хоть какого-то человеческого тепла. И она получает его: руки женщины сначала обнимают, а затем скользят по спине, ягодицам, животу, груди, бёдрам, забираются под платье, бельё... И не встречают ни малейшего сопротивления. Она почти ласково гладит женщину по голове, а затем всё происходит снова. И даже если ей и больно, Химеко не подаёт виду. Ведь она должна быть счастливой куклой. А затем Кафка снова аккуратно протирает её влажным полотенцем, обрабатывает ранки, расчёсывает волосы и заплетает их, одевает в любимое бельё и платье и... открывает потайную дверь. – Ты свободна, – вдруг говорит охотница, уходя вперёд. Химеко следует за ней, словно загипнотизированная. Впервые за долгое-долгое время она видит что-то кроме безобразной полупустой комнаты и Кафки, даже если это всего лишь слабо освещённый коридор. Она оглядывается по сторонам, идёт медленно-медленно, держась за стены и едва дыша, а тревога в её душе лишь возрастает. Что с ней будет теперь? Она вернётся к прежней жизни? До Кафки? Такое разве возможно? Внезапно она понимает, что потеряла свой единственный ориентир – женщина пропала из её поля зрения. А прямо перед ней лестница, ведущая куда-то наверх, с другой же стороны дверь, похожая на ту, что была в той комнате. И эта дверь манит больше, чем слабые лучи солнца. Химеко поворачивает ручку и замирает. Комната перед ней похожа на сад: здесь полно зелени, а каменная дорожка ведёт к большому трону посередине. По краям стоят прикованные цепями манекены, изображающие прекрасных девушек. Женщина невольно отметила, что все они немного похожи на неё. Во всяком случае ту, какой она сама себя помнила. Ей вдруг захотелось подойти поближе, рассмотреть платья и лица, но стоило ей прикоснуться к руке, как осознание заставило кровь застыть в её жилах: это были не манекены. Ледяная человеческая кожа обожгла её ладонь ужасом осознания очевидной вещи: Кафка жестокая убийца. Всё буквально кричало: беги! И Химеко слушала свой внутренний голос ровно до того момента, пока снова не оказалась у лестницы. Она взглянула наверх и приняла решение.

***

– Но... Почему? – Кафка очевидно была озадачена. Больше года она удерживала в этой комнате женщину, к которой питала нездоровые, она и сама это прекрасно понимала, чувства. И меньше всего на свете она ожидала снова увидеть её здесь, беззаботно сидящую на том самом стуле, в месте, что очевидно принесло ей много боли и страданий. Немой вопрос застыл в глазах преступницы. Химеко подняла на неё тёплый взгляд, сияющий, словно звёзды, а затем одарила её самой нежной, ангельской улыбкой, которую Кафка когда-либо от неё видела: – Потому что я люблю тебя.