***
Возможно, претор несколько преувеличил в своем отношении к осени и дождям. С хорошим настроением даже сырость и слякоть ощущаются лучше. Уютнее что ли. Бесспорно, с летним зноем, сжигающим нос и оставляющим веснушки на щеках и руках, осени не сравниться, но все-таки что-то в смене сезонов есть. Хотя, не кривя душой, Астарион бы больше поставил на то, что дело не в погоде, а в его собственном состоянии. На душе слишком легко и тепло, и практически ничто не может испортить настроя. За окном сияет очередная вспышка, и бледный эльф заинтересованно поворачивает голову. Высокий Холл Чудес, что своими самыми высокими башнями возвышается над остальными постройками района Храмов, периодически сверкает от экспериментов, магии и неизведанных претору таинств, происходящих внутри. По официальной версии там работают лишь почитатели Гонда — гномы-ремесленники, что денно и нощно стучат молотками на благо науки. По факту же гномы открыты к любого рода экспериментам, и посему в Высоком Холле Чудес постоянно что-то сверкает, трещит и громыхает. Великим герцогам, как и самому Астариону, в целом плевать на суть экспериментов, проходящих в обители Гонда. Городу нужны изобретения, и никому нет дела, этично ли они созданы и как вообще появились. Поначалу Астарион шарахался от каждой вспышки или приглушенного грохота, но потом привык и даже начал находить это по-своему приятным. Если шумит, значит кто-то работает. Изучает, ставит опыты, экспериментирует на благо науки. В причине сегодняшних вспышек эльф уверен: без чародейской магии точно не обошлось. Тав говорила, что наработки по созданию зачарованной ткани пока что сырые, требующие надзора и экспериментов, и пока что показать ей нечего. Но претор уверен, что когда-нибудь и эта работа закончится, а к Саретте выстроится очередь не просто за выходным костюмом, а за магическим одеянием. Может зайти после работы за Тав? Тогда точно не отвертится и проведет в его обители еще один день. А потом еще один, неделю, год. Вечность. Ее консерватизм и желание сделать все «как надо» просто очаровательны, но и ей, и ее родне нужно привыкать: уже скоро дочь в родном имении будет появляться только по выходным или праздникам. И по этому поводу претор предусмотрительно выкинул практически все из бывшей гостевой комнаты, полностью освобождая пространство под нужды дроу. Громкий хлопок дверью в одно мгновение развеивает всю магию влюбленных размышлений. Великий герцог Сергио Карузо всегда входит без стука и разрешения, вынуждая в момент собраться и впитать всю его тяжелую ауру, наполненную угрюмостью да силой. Интересно, он вообще бывает веселым и довольным? — Прохлаждаешься, претор? — Если он переходит на «ты», то случилось что-то по его мнению серьезное. Астарион включается в рабочий настрой. — Куда мне до занятости герцогов, — не вставить шпильку претор просто не может. Вопреки здравому смыслу. — Что случилось, господин Карузо? — Твои любимые темы, Анкунин: рабы да гурцы, — угрюмо хмыкает Сергио, гремя увесистой папкой о рабочий стол эльфа. — Полчаса на ознакомление с материалами. После — жду в допросной. И не сказав более ни слова, Сергио Карузо тяжелой поступью выходит из кабинета, все так же хлопая дверью. Сердце пропускает удар, а к горлу подступает ком. Рабы да гурцы. Он же не может знать — черт возьми, никто не может! Анкунин просчитал абсолютно все, сделал все возможное в своей стезе, чтобы правда никогда не вскрылась. И что значит «в допросную»?! Мысли хаотично мечутся и перекрикивают друг друга. По крайней мере его еще не скрутили по рукам и ногам и не отправили на эшафот. И это уже достижение. «Так. Собраться. Взять себя в руки. Прекратить истерику. Столкнуться с реальностью и решить что делать и как быть.» Дрожащая ладонь тянется к положенной на стол папке. Немного медлит, но открывает. И хочется одновременно обрадоваться и заорать во всю глотку.***
Комната допросов пробирает нутро до костей и заставляет съежиться от холода и атмосферы тоски и неизбежности. Пройдет еще сотня, две, три лет, но бледный эльф так и не привыкнет к тем условиям, где содержат подозреваемых. Погода лишь добавляет особого бесцветного шарма в копилку уныния. Астарион собирает мозги по кускам. Темные волосы, черные пронзающие насквозь глаза, крепкое телосложение и смуглая кожа. Не южанин, не выходец из Калимшана, не островной бродяга. Чертов гурец. В который раз. Смотреть прямо на очередное зверье не представляется возможным, и Астарион отворачивается от задержанного. Благо сидит тот за прочной решеткой и сделать ничего бледному эльфу не сможет. — Итак, корабли, значит, — тянет Анкунин, отчаянно пытаясь сохранить задумчивость в голосе. Ничего не должно выдавать его осведомленности. — Согласно данным информаторов и наблюдениям Кулаков, корабли уже несколько месяцев периодически останавливаются близ заброшенного порта у скального кладбища, — рапортует великий герцог бесцветным тоном. — Удалось поймать за руку только сейчас. Остальных членов судна перебили. Остался только этот. — Несколько месяцев? — Вскидывает голову претор. Он должен был понимать, что Зарр не просто ослушается и будет возить живую силу в отсутствие Астариона, но и продолжит делать это даже после расторжения сделки. Считать, сколько было жертв по факту даже не хочется. — Почему не сказали раньше? — Не доверяю тем, кто оправдывает скот, — басит Сергио Карузо. — Решение было правильным, — хмурится Астарион. С этого чертового заседания все и пошло, и возвращаться к самим воспоминаниям ему мерзко. — И чтоб вы знали: я пытался выяснить больше об этом деле, но моих слов не восприняли всерьез. — Неужели? — Хмыкает великий герцог, прожигая пленника взглядом. — И что же ты узнал, магистрат? Про его вмешательство и сделку с Зарром никто не знает. В материалах дела — краткие рапорты о наблюдениях за портом, наводящие вопросы без ответа и, наконец, отчет о поимке работорговцев. Астарион смекает, что, возможно, именно сейчас ему может предоставиться идеальная возможность ввернуть все нужные крючки и обернуть дело Зарра в свою пользу. Остается только обдумать свои слова и грамотно донести мысль, нигде не подставившись и не выдав своей посвященности. — Например, что рабов возят типовыми балдурскими кораблями, — Анкунин решает начать издалека. С самого начала. — Узнал два года назад от одного излишне говорливого капитана судна. Или что рабов возили одновременно с крупными поставками драгоценных камней из Амна. К тому же, — претор вскидывает взгляд на пленного. — Аккурат дела Анны Адулаиз кто-то умышленно исправил официальные бумаги, поставив ее единственной владелицей ныне приватизированного городом судостроительного завода. В изначальной версии она была совладелицей, а второго имени не стояло вовсе. Про Зарра Астарион предпочитает промолчать. Пока что. Дать такую очевидную наводку — значит привлечь внимание и к нему, и к себе. С проблемами нужно разбираться по мере поступления. На данный момент герцогу достаточно информации. — Интересные наблюдения, — Сергио Карузо сцепляет руки за спиной. Расхаживает по допросной комнате взад-вперед и, встав у крошечного окна, загораживает своей фигурой свет. Тень падает на претора, и силуэт герцога кажется Астариону непомерно огромным. — И кому же ты о них сказал? Как обычно Тристану? Бледный эльф решает хранить молчание. — Ожидаемо. И глупо. То, что Тристан за тебя поручился, не значит, что он разбирается в таких нюансах, как охрана порядка города, Анкунин, — и тут он бесспорно прав. Стезями герцога Дюбуа всегда были риторика, торговля и налаживание внешних отношений с другими городами и странами. — Ты должен был обратиться ко мне. И остается лишь болезненно хмыкнуть. Карузо прав. Быть может, сделай все Астарион правильно в том моменте, то не случилось бы ничего из того дерьма, что произошло по итогу? Ни гурцев, ни кораблей, ни ныне здравствующего поехавшего некроманта? Все-таки Анкунин — сказочный идиот. — Хватит бередить старое, — Карузо смахивает сожаление. — На повестке дня новое дело. Которое ты, Анкунин, как слуга народа, игнорировать не сможешь и не будешь. И он просто не представляет, как претор мотивирован. Медвежьей поступью великий герцог подходит к решетке, за которой сидит молчащий до поры гурец. Пододвигает тяжелый деревянный стул, омерзительно скрипящий по каменному холодному полу. Карузо садится, широко расставив ноги, и начинает допрос. — Скажу тебе прямо: вариантов у тебя немного. Ты в любом случае закончишь на виселице как вшивая псина, коей и являешься, — великий герцог чеканит стальным голосом, и Астарион невольно ежится, перенимая угрозу на себя. — Поэтому советую сразу назвать имя заказчика, и твоя смерть придет практически безболезненно. Очевидно Карузо воспринимает проблему рабства с особой ревностью. Наверняка не оповещал других герцогов о своих изысканиях. Абсолютно точно у Сергио полностью развязаны руки на любого рода действия. Дыба, отрубание пальцев, иглы под ногти — Астарион не видел ничего из этого, но одни лишь мысли вселяют практический животный ужас. Претор ходит по лезвию ножа, и остается лишь молиться, что пойманный гурец ничего не знает о бледном эльфе. Мимолетных заинтересованных взглядов на своей персоне он не ловил, считать какое-то узнавание не представляется возможным. Может, пронесет?.. — В душе не ебу, — гурец сплевывает слюну прямо себе под ноги в жесте показного безразличия. — В Амне загружают, в порту забирают. Отдают золото и отправляют обратно. — Кто отдает деньги и кто загружает рабов? — Такие же рабы. Или слуги. Хрен их разберешь. На вопросы не отвечают, шлют на хер. — Кто дает заказы на перевозку живой силы? — Струны терпения герцога Карузо истончаются. Астарион видит по побелевшим костяшкам пальцев и хрипотце, что прослеживается в басистом голосе мужчины. — Гильдии, ваша громадность, — скалится полусгнившими зубами бывший капитан судна. — Знаете, как это в Амне работает? А ни черта вы не знаете: дают заказ, назначают ставку, загружают корабль всем, что не приколочено — да отправляют в путь. Остальное меня ебать не должно. — Гурцы, — вслух фыркает претор. — Ничего святого. — Молчать, — рявкает на эльфа великий герцог. — И что же за гниль должна тухнуть в твоей скотской башке, чтобы соглашаться на перевозку рабов? — Жрать на что-то надо, пока ваши богатые гузна жируют в своих высоких домах, — гурец наклоняется к прутьям решетки, как будто абсолютно не боясь Карузо. — Вам же всем с высокой башни плевать, как живут в трущобах, какие помои хавают наши дети и как ваши законы работают на самом деле. На нас вам всем поебать, а на сраных рабов нет? — Черные глаза приковываются к Сергио. — И кто тут главный говноед, ваше громадничество? — Считаешь, что нищета дает индульгенцию на зверства? — Угрюмо хмыкает Сергио Карузо. — И что мне мешает повесить все твое вонючее семейство вместе с тобой? Просто за компанию. — Придется сгонять на тот свет, великий герцог, — скалится гурец. Тени падают на его хищное лицо, пролегают синяками под глазами и подчеркивают шрамы, испещряющие лицо. — Мой первенец скончался от голода. Жену изнасиловали и зарезали на соседней улице. А мой брат, — он переводит злобный взгляд на претора, и Астарион хмурится в ответ, на всякий случай отступая еще дальше. — Сидит за решеткой по решению вашего главного судейского ублюдка. Ляпнул что-то в таверне про серых шлюх и попал по доносу. Претора передергивает. Его не волнует оскорбление в свой адрес. Ему не жалко гурца и его омерзительно слезливую историю. Не жаль его детей и родных. Он видел достаточно, чтобы делать выводы и выносить приговор с закрытыми глазами. Но факты бьют в глаза слишком очевидно: все это — лишь следствия. Безразличия, беззакония, несправедливости, что бы она ни значила. Очередной пункт в копилку уверенности: он обязан стать великим герцогом. Не чтобы гурцам жилось сладко, а чтобы таких прецедентов больше не случалось. Врать или что-то скрывать капитану нет никакого смысла: он все равно кончит так же бездарно, как и все прочие, и тот прекрасно это понимает. Но Астарион знает точно: любой преступник хочет излить душу в моменты безнадеги. Он может злиться, скалиться, сыпать оскорблениями, но когда приходит осознание, что тебе не поможет ничего… язык развязывается. Разумеется, в практике Астариона были и те, кто уходил в полное отрицание совершенного и отказывался о чем-либо говорить. Тогда все решалось способностью конкретного магистрата выводить на диалог и втираться в доверие. Сам Анкунин терпением и желанием беседовать с плебеями никогда не отличался, посему в его случае все зависело лишь от имеющихся доказательств и тяжести преступления. Зачастую подсудимого оставляли до заседания, иногда — применяли запугивания и одним Кулакам известные методы выбивания правды. Совсем редко, но тоже как вариант — применяли пытки. И, очевидно, столь многое повидавший гурец видит в сложившейся ситуации повод выплеснуть всю агрессию на своих заключителей. Оскорбить, зацепить, пожаловаться — но не рассказать ту толику правды, что ему известна, не может. — Понятно, — кивает великий герцог. — Как были варварами так и остались. Почему корабли столь вольготно приплывают в близкий к городу порт? Гурец размышляет с полминуты. Видимо, переваривает слово «вольготно» и пытается вытащить из своего бранно-плебейского словаря хоть что-то похожее по смыслу. — А с этим разбирайтесь сами. Где-то в ваших житрожопых аристократических рядах завелась крыса, что дала добро. И Астариону требует вся внутренняя выдержка, чтобы не впасть в истерику и не выдать себя с потрохами. Претор может только благодарить богов, что про него реально ничего не знают.***
Перо ломается в руке, измазывая ладонь в чернилах. Анкунин несдержанно ругается и трет измазанную руку сухой тряпкой. Проклятье! На повестке дня неоднозначный и крайне сложный вопрос: как поступить, чтобы вывернуть все в свою сторону? С гурцем все просто: повесить и дело закрыто. Доказательств достаточно, вызволенные рабы охотно идут на контакт и заплетающимися языками посвящают в детали. Перехватывают бродяг и бедняков, не особо смотря на пол, расу и возраст. Кого-то заманивают легкой работой, кого-то паршивым медяком, кого-то сначала выкидывают на улицу из борделей и бойцовских клубов, после чего «добрейшие незнакомцы» предлагают свою помощь излишне отчаявшимся. При этом это не обязательно именно Амн: пленные могут пересечь в кандалах с половину континента, прежде чем попасть на корабль Зарра. Один из спасенных бедолаг вообще был рабом сколько себя помнит. Привезен откуда-то с юго-востока, еле слеплял буквы в слова, демонстрируя полное отсутствие малейшего образования, но этого было достаточно. Они могут рассказывать о своей нелегкой судьбе в красках и деталях, но проще от этого не становится. Даже наоборот. Самые худшие опасения Астариона подтвердились: все это время на кораблях были простые бедолаги. Не преступники, растлители и прочий вшивый сброд. Просто те, от кого отвернулись и судьба, и боги. И ощущение собственной причастности лишь добавляет штрих к картине омерзения. Осведомленность лишь мешает процессу. Анкунин в курсе всех схем. Сам помогал и продумывал все шаги, но как теперь распутать этот клубок? Очевидно дело не закончится простым повешением. Инициируют расследование, будут копать дальше, ставить гипотезы. Возможно, кому-то придется поехать в сам Амн и разбираться с прецедентом уже там. При этом ему, как претору, будет положено лишь знать о продвижении расследования, но непосредственное участие он принимать не будет: это не входит в его обязанности никоим образом. Любое излишне инициативное внимание к прецеденту и ходу расследования может добавить подозрений. Каким образом претору нужно включить в этот пазл Касадора, он не видит даже в теории. Бумаг о его владении судостроительным производством нет, камни возят во Врата столь часто, что к этому факту прицепиться не получится. Ну возят и возят, где-то совпадает, где-то нет. Если Астарион скажет что-то про канализационный люк, то моментально выдаст себя сам. А ему нужно, чтобы расследование по ниточкам распуталось и привело к Зарру, да столь явно, чтобы активного вмешательства Астариона не прослеживалось. Технически, это не будет считаться нарушением условий сделки, ведь он действительно не будет трогать лорда так явно. Но за ход расследования и оставленные Зарром улики претор ответственности не несет. Наскоро оттерев чернила с ладони, Астарион вновь нервно проверяет портфель. Оставлять все порочащие себя данные в столе кабинета становится слишком опасно. Оставлять под половицами дома — не найдут, но Анкунину нужен гарант, что папку откроют только с его согласия. Поэтому теперь страшнейший компромат на претора хранится в его собственном портфеле, услужливо вставленный в незаметный отсек. Просто так не обнаружишь, при внезапном досмотре особо приглядываться не будут. Этот вариант видится бледному эльфу идеальным. Синюшная рука все-таки пачкает ручку портфеля, и претор закатывает глаза от собственной тупости. И все-таки гурцы виноваты не меньше. Почему каждый, каждый чертов раз они стоят где-то на его пути? Издевательски скалятся, поражают своей тупостью, варварством и звериной жестокостью? Астарион, быть может, и не лучше, но поступки одного бледного эльфа не кидают тень позора на весь род так явно, как постоянные действия целого народа. С ними очевидно нужно что-то делать. Кинуть за решетку? Не вариант, ведь надзиратели Зарра все еще отбывают свои последние месяцы на постах. Герцог Карузо сместит их через пару месяцев. Вот тогда уже можно будет зацепиться за незадачливо упущенные данные о прошлых работниках. Кому-то из магистратов придется ответить за вопиющую оплошность своим постом, но этот факт Астариона едва ли смущает: главное, что его шкура будет в относительной безопасности. Да, выкажут недовольство, что не проследил, может чуть порежут жалованье, но какая сейчас разница? Поэтому сейчас бледный эльф старается не сажать на длительный срок кого-либо вообще, предпочитая более мягкие наказания или сразу отправляя на казнь. И, не кривя душой, сердце за этих столь неудачно преступивших закон осужденных у него не болит. Ошибки недопустимы. Нужно быть чрезвычайно осторожным. Но когда-нибудь до Зарра обязательно доберутся, не одним способом так другим. И тогда он — неважно все еще претор или уже великий герцог — самодовольно ухмыльнется и лично проследит, как тело некроманта-психопата содрогнется в предсмертных конвульсиях на виселице.***
— Волнуешься? — Таврин придирчиво поправляет воротник дублета Астариона. — Есть немного, — честно признается претор. Дрожь в его голосе улавливается за версту. Барабанящий дождь за окном, бьющая в нос сырость да холод, что не в состоянии развеять даже огненная чародейка — осень добралась даже до нескромной обители бледного эльфа. И ощущается погода даже холоднее обычного. А ведь всего лишь тринадцатое число элейнта. — Тебя трясет, и это не от холода, — дроу стреляет изучающим взглядом. Хмурится и задумчиво закусывает щеку. — Никогда не видела, чтобы ты так переживал. Что тебя тревожит? — Слишком грязное и сложное дело, дорогая, — бледный эльф берет за руку дроу и целует ее, выражая благодарность за хоть какое-то утешение. — Не уверен, какой исход будет наилучшим. Астарион и правда не знает. В первые дни расследования вариант «казнить» казался самым очевидным. Плебеи рады посмотреть на казнь, самые нищие радуются, что о них хоть кто-то беспокоится, а герцогам и самому Астариону — минус одна проблема. Однако с каждым кирпичиком дело — к чрезвычайному неудовольствию претора — лишь обрастало деталями. Показания привезенных бедолаг, неоднозначные фразы преступника, отсутствие четкой информации — и все ниточки ведут за море. Астариону бы очень хотелось просто ткнуть пальцем на первопричину, но правда тривиальнее: процесс будет долгим, а сильным мира сего нужно пройти огромный путь, вскрыв всю схему подчистую и выйдя на Зарра. Претор, несомненно, поможет, но растянется это расследование надолго. И именно в этом моменте приходит четкое осознание: преступник должен жить. Во всяком случае, пока что. Капитан, хоть и является соучастником преступления, но на деле лишь исполнитель. Крошечное звено в продуманной цепочке, и лишать гурца жизни равно обрубать все пути к разрешению проблемы. Сегодняшнее заседание будет скучным и однобоким. Защищать честь гурца и приводить доказательства невиновности некому, факты говорят сами за себя. И нужен этот фарс лишь для того, чтобы найти весомую причину для дальнейших действий, которые бледный эльф уже обговорил со всеми герцогами. — С материалами дела ты уже ознакомлен, полагаю? — Хмыкает девушка, приобнимая мужчину за талию. — В полном объеме. С меня, как и обычно — задать вопросы, выслушать судебную комиссию да стукнуть молотком. И опять не врет, но недоговаривает. И, очевидно, его слова предают сомнениям. Ведь невозможно так явно переживать из-за просто «сложного дела, где нужно ударить молотком». Дроу задумчиво проходится взглядом, заглядывает в глаза, но вопросов не задает. И Астарион даже благодарен, что при ее умениях дроу никогда не лезет к нему в голову и не читает мысли. А узнать там можно слишком многое. Когда-нибудь, по прошествии огромного количества времени, он все-таки расскажет Тав про самую большую ошибку в его жизни. Когда она проведет с ним достаточно времени, чтобы уже ничему не удивляться и не послать его к чертям. Скажем, через две сотни лет. Или три. Или пять. Обязательно поделится, но точно не сейчас. — В таком случае сделай по совести. А чтобы тебе не было так тревожно, предлагаю после заседания отправиться к родителям. Я даже сыграю, — она практически мурлычет последнее предложение, по-видимому уж слишком старательно пытаясь поднять боевой дух своего кавалера. — М-м-м, — тянет Анкунин, состроив гримасу картинной задумчивости, хотя в своих мыслях он уже принял решение и ответил согласием на приглашение. — Звучит хорошо. Но радость моя, есть один нюанс, — его взгляд темнеет и легкая ехидная ухмылка сверкает на губах. — В пока еще твоей комнате поместья точно есть шумоизоляция? — Боги! — Цокает Таврин. — Не напоминай о паршивом. Бледный эльф заливисто хохочет, обнимая даму в ответ. Он практически забыл, как пытался обесчестить дроу прямо в кабинете для обучения в ее собственном доме. Как давно это было? Чертовых несколько лет назад. И где они сейчас? Стоят в обнимку в его собственном доме, души друг в друге не чают и пытаются планировать дату бракосочетания. У Тав нет предпочтений и четких сроков, но сам Астарион бы определенно хотел, чтобы это было весной. Скажем, где-то между тарсаком и миртулом. Аккурат рядом с праздником Зеленотравья. Ведь Зеленотравье — это день мира и радости в начале весны. Ведь тогда весь город утопает в цветах, что приносят в дар божествам, надеясь на богатый урожай и теплое лето. Астарион в связь богов и цветов не верит, но не может не признать: Врата Балдура в период Зеленотравья выглядят просто потрясающе. Ярко, символично, романтично — так почему бы не устроить церемонию в этот период? Почтить своим присутствием Кордиалисов будет еще и полезным. Живое воображение уже рисует идеальную картину от обстановки до костюмов. Тав точно будет некомфортно в белом, посему светлое наденет сам бледный эльф, оставив леди в таком приятном ее сердцу черном. Все не как у всех, но когда было иначе? А Саретте абсолютно точно нужно об этом знать, чтобы продумать абсолютно все до мелочей. И Астарион просто обязан поделиться с мадам своими мыслями. — Извини, душа моя, — претор целует дроу в макушку, едва сдерживая подступивший ворох чувств. — Не могу игнорировать твое присутствие в одной постели со мной. — Ладно, — Тав наклоняет голову и улыбается краешком рта. — Если тебе так интересно, то да: шумоизоляция стоит во всем поместье, — она хитро стреляет взглядом серых глаз, все-таки оценив провокацию. — Могу дождаться тебя в Высоком Холле. Отправимся к родителям вместе. Сколь бы ей ни была интересна юриспруденция и логика магистратов при вынесении приговора, на громкие открытые заседания Тав не заявлялась никогда. Говорила, что делать ей там нечего, на трибунах слишком шумно, а на казнь при желании она сможет и так посмотреть. И если раньше Астарион картинно оскорблялся с такого зверского отказа воочию наблюдать его старания, то сейчас он даже благодарен. На этом заседании ее присутствие будет ни к чему. — Отправляйся одна, — янтарные глаза скользят по лицу дамы, будто впервые вычленяя отдельные детали. Какая же она все-таки идеальная. — Я не знаю, на сколько это затянется. — В таком случае справедливости и совести тебе, несносный магистрат, — и дроу коротко чмокает своего кавалера в кончик длинного острого уха. — Я буду ждать. Ее присутствие и напутственные слова вселяют спокойствие. Недостаточно, чтобы унять внутреннюю нервозность, но все-таки становится ощутимо лучше. И Астарион не может не быть благодарным судьбе, богам, вселенной — да чему угодно! — что это сокровище досталось именно ему. Жаль, что у них совершенно нет времени задержаться, иначе бледный эльф бы показал на практике, что ощущает в данный момент. Но ночью, когда все отойдут ко сну, он продемонстрирует весь свой эмоциональный и чувственный арсенал. И знает точно: его поймут, оценят и ответят взаимностью.***
— То есть как это «умер»?! — Претор Врат Балдура взрывается в фальцете и эмоциональной гримасе. — Проблемы со зрением, Анкунин? — Сергио чернее тучи. Бледный эльф семенит взад-вперед по допросной, банально не веря в происходящее. Абсурд! Бред сумасшедшего! Чертовщина! — Умер не позднее этой ночи, — судебный медицинский эксперт Мария все так же надменна, холодна и язвительна, но сейчас это не имеет никакого значения. — На теле нет следов свежих побоев, ран или следов удушья. Язык — откушен, стесанные следы зубов и характерный оттенок тканей языка указывают на приложенные усилия, — женщина поочередно констатирует факты, склонившись над практически свежим трупом. — Очевидно, самоубийство. Астариона в который раз почти выворачивает наизнанку. И вновь трупы, трупы и еще раз трупы. — С каких пор откушенный язык приводит к смерти? — Кривится претор, абсолютно не стесняясь в издевке. — С тех самых, как природа одарила нижнюю часть языка большой артерией, — взгляд Марии сверкает из-под очков, и, видят боги, ей стоит титанических трудов не хамить эльфу. — Если ее перекусить, можно скончаться от потери крови. Что он и сделал. И смерть его была медленной и мучительной. Замечательно. Просто великолепно. Судебное заседание должно начаться через пару часов, а у них в допросной мертвый преступник, который к тому же еще и главный свидетель по делу! И что Анкунину теперь делать? — Умерь пыл, Астарион, — Анри Лемар, предупрежденный герцогами о нелицеприятном зрелище, все же решил увидеть картину воочию. Старик восседает на единственном целом, явно неудобном стуле и, опершись о трость, поднимает свободную ладонь вверх. — Это лишь подтверждает наши догадки, хоть и не самым приятным образом. Бледный эльф нервно отворачивается от великих герцогов. Мозги кипят, пытаются переварить произошедшее, и Анкунин решительно не представляет, что владыкам города делать. Как бы ни пытались замять прецедент, слухи распространились слишком быстро. Одно дело, когда шепчутся где-то в трущобах, деля на десять слова кладбищенских вандалов о «неких кораблях, швартующихся у заброшенного порта», а другое — когда преступника ловят за руку. И снова рабы и неодобрительные, уже слишком громкие возгласы о беспределе, расхлябанных стражах города и вопиющей несправедливости. История повторяется вновь, и просто так отвертеться уже не выйдет. Астариону невдомек, зачем приговаривать себя к смерти столь мучительным и нелепым образом. Не беря во внимание тот факт, что чертов гурец должен был прожить еще немного как главный свидетель и связующее звено, его предположительная смерть должна была стать быстрой. Умереть от удушья на виселице или потерять башку на плахе явно проще, чем медленно истечь кровью на холодном сыром полу камеры временного содержания. Да и знал теперь уже дохлый гурец ровным счетом ни черта, чтобы так по-идиотски заканчивать свою жизнь. В великую силу магии претор не верит, списывая ситуацию на нервы и тупорогое желание подгадить зажравшейся аристократии даже здесь. — Астарион, ты слушаешь? — Лемар чуть повышает голос, и бледный эльф дергается от неожиданности, выплывая из мыслей. — …А? — Немедленно направь в канцелярию заявление, — Анри Лемар неодобрительно качает головой. Дрожащей рукой старик подписывает кусок неизвестно откуда взявшегося пергамента. — И передай вместе с ним, чтобы продублировали и срочно развесили у Высокого Холла и у всех ворот, ведущих в Верхний город. Бледный эльф сощуривается, вчитываясь в строчки.«Именем великого герцога Врат Балдура я, Анри Лемар, отменяю проведение открытого судебного заседания в Высоком Холле от тринадцатого числа элейнта. Жителям города, беспокоящимся о событиях, во Вратах происходящих, следует направиться на главную площадь города тринадцатого дня того же месяца в шестом часу вечера, дабы прослушать публичную речь великих герцогов Врат Балдура.»
— Успеют? — Астарион задумчиво изгибает бровь. — Придется, — хмуро хмыкает герцог Карузо. — Как передашь заявление, приходи в мой кабинет, — наставляет Лемар вдогонку. — Я соберу остальных владык. Есть что обсудить, и это в том числе касается твоей стези.***
Прядь волос падает на глаза, воротник плаща мерзко оголяет шею, и бледный эльф ежится, пытаясь сохранить остатки тепла. Иногда Астарион жалеет, что природа наделила его длинными ушами, потому что холодный завывающий ветер продувает их практически насквозь. Погода шепчет: с минуты на минуту начнется дождь, и так хочется вернуться обратно в теплый кабинет на третьем этаже. А еще лучше — домой. Завернуться с головой в жаркое одеяло, накрыться сверху подушкой и сделать вид, что ничего вокруг не происходит, и ему не нужно стоять и дрожать под продувающим ветром. Зачем вообще было собирать толпу на площади? Чем зал заседаний Высокого Холла не подходит? Набьются, сядут друг другу на головы, откроют рты да будут слушать. Анкунин кидает косые взгляды на герцогов, стоящих поодаль. Лемара сейчас, кажется, сдует с помоста, а леди Диана улетит как пушинка по ветру. Они все еще о чем-то беседуют, спорят, уточняют последние детали, и бледный эльф вынужденно стоит поодаль. Когда-нибудь он будет так же вальяжно стоять в одном ряду, нахохлившись подобно павлину, и даже мерзкий ветер и надвигающийся дождь не смоют его величия. Анкунин раз за разом прокручивает в голове ту часть заявления, которую нужно сказать лично ему. Предельно понятную, логически обоснованную и согласованную. Выступать на публике он привык за все годы в магистратуре, но сейчас слова практически буквально выдуваются из головы ветром. И если в любой другой момент претор бы уповал на импровизацию, что раз за разом спасала его аристократическое высочество, то в данный момент хочется дать себе затрещину. Ему нужно учиться не просто выступать, а вдохновлять, собирать толпы и завоевывать внимание не только в суде, но и в публичных заявлениях. Даже если предвкушение отбивает нервным комом в горле, а погода не располагает. Иначе какой из него новый герцог? «Ну же, соберись!» Непогода, кажется, жителей города совершенно не смущает: главная площадь пестрит от прибывающих, заполняется с огромной скоростью, и это явно не зеваки. Нет, они умышленно пришли прослушать заявление герцога. Потому что их по какой-то причине волнует эта проблема. Потому что они… чувствуют связь? Сопереживают? Просто хотят крови да зрелищ и крайне недовольны, что их этого лишили? Претору все еще сложно понять ход мысли обыкновенного плебея. И когда площадь набивается галдящей толпой под завязку, Анри Лемар проходит к краю помоста. Медленно, опираясь на трость и придерживая второй рукой развевающийся плащ. Круговорот лиц практически мгновенно замолкает, когда по-настоящему великий герцог приподнимает ладонь вверх, прося внимания: — Граждане Врат Балдура, — Анкунин резко вскидывает голову от непривычно зычного и твердого голоса Лемара. Он явно пытается перекричать вой ветра, и получается у него даже слишком хорошо. — Благодарю за ваше неравнодушие и интерес к судьбе города. Однако мы собрались здесь не для того, чтобы заниматься благодарностями, а по серьезному поводу, — старик делает паузу и прокашливается в кулак. — Вы знаете, что владыки города занимаются расследованием неприятного, порочащего Врата Балдура прецедента. Рабство! — Толпа громко ухает в ответ, обозначая свое отношение. Лемар продолжает. — Мерзкое, отвратительное действо, коему нет места в нашем городе. Но сегодня произошло ужасное: главный подозреваемый в отвратительном деле был зверски убит в собственной камере. Толпа начинает гудеть, скандалить, что-то скандировать. Крики уносит ветром, лица размываются, сливаются в единое громкое эхо. Разумеется, великий герцог не скажет, что паршивый гурец наложил на себя руки, ведь это даже звучит абсурдно. Убийство звучит лучше, хоть порождает ряд вопросов. Почему не уследили? Как допустили? Кто виновен? И еще тысяча вопросов, которые Лемар будет старательно заворачивать в обертку официального заявления. — Мы догадывались, что прецедент работорговли не единичен, и руки у преступников длинны и хитры, но убийство! — Великий герцог продолжает. Заводит толпу, разогревает, укладывает в плебейские умы лишь нужные ему настроения. Астарион думает, что у него уйдет чертовски много времени, чтобы научиться так же. — Поэтому с этого дня усилия всего города пойдут на расследование, поиск и наказание виновных. Охрана в Нижнем городе, за городскими стенами и в ближайших поселениях будет усилена, — он старательно избегает слов «трущобы» и «тухлые деревни». — А все улики и показания свидетелей по теме работорговли будут рассматриваться незамедлительно. Виновные должны быть наказаны! И если бы Лемар только знал, что виновный стоит у него за спиной, укрываясь от ветра… стал ли бы он скандировать подобные речи? — Однако на фоне вопиющего прецедента решением герцогов и Сената был принят ряд мер по защите и охране жителей Врат. Позволяю огласить решение претору города. Лемар оборачивается к бледному эльфу и выжидающе смотрит. В глазах великого герцога — сталь. Прочная, несгибаемая, не покрывшаяся ржавчиной ни на дюйм, и никакой почтенный возраст этого не скроет. Сможет ли хоть кто-то когда-то его заменить? В моменте Анкунину кажется, что все его желания занять пост Лемара — чушь собачья. Не вытянет, не справится и вылетит с поста при первом же серьезном проколе. Да и что говорить, если ему даже сейчас откровенно страшно выходить к публике и оглашать единственное верное решение? Астарион сглатывает сухой ком в горле и на ватных ногах подходит к старику. Озирается нервным взглядом: по толпе, по герцогам, отчего-то оглядывает постройки Верхнего города и серые тучи, что заволокли небо. Собраться, выдохнуть, расправить плечи и сделать вид, будто непогода его совершенно не волнует. И откинув страх, заорать во весь голос, чтобы его точно услышали: — Судебная система едина и непреклонна. Она не знает титулов, регалий и рас, — какая отвратительная ложь. Но это нужно сказать. — Dura lex, sed lex. Si fueris Baldur porta, Baldurian vivito more, Si fueris alibi, vivito sicut ibi. Задержанный нами преступник был виновен в недопустимом законом действе и должен был понести наказание. Однако, — бледный эльф прокашливается: горло дерет от напряжения, ведь буквально приходится орать. — Тень его заслуг падает на весь народ гур. Неприятный рокот проходится по всей толпе, окружающей площадь. Настроение масс Астарион понять не может, но все же нервно прикусывает губу. Сейчас ему предстоит сказать нечто чрезвычайно важное, и черт его знает, как общество отреагирует на слова претора, что в глазах народа столь яростно старается выглядеть защитником сирых да убогих. Анкунин кидает косой взгляд на великого герцога Лемара и, уловив небольшой кивок головы, продолжает: — Посему — дабы уменьшить количество распрей на расовой почве — распоряжением герцогов и с поддержкой Сената было принято решение временно вывезти весь живущий во Вратах Балдура народ гур в ближайшие поселения. До официального завершения расследования. Fiat justitia. И, закончив свою слишком официальную и не особо понятную плебейской массе речь, Анкунин спешит откланяться и ретироваться с глаз долой. Остаток выступления герцогов он не слушает, полностью погруженный в свои мысли, и даже мерзкий ветер и холод не могут помешать его настроениям. Его речь была лжива примерно наполовину, а при желании каждый сказанный им пункт можно раскритиковать, разжаловать и обвинить Анкунина в отсутствии логики и здравого смысла. Но в критической ситуации это — единственное, что могли придумать владыки мира сего на пару с претором и членами Сената. Проблема только в том, что отвечать за общее принятое решение будет он, как тот, кто это высказал. Ни о каком «уменьшении количества распрей» и речи быть не может. Астарион может быть расистом и редкостным мудаком, но правда бьет в глаза слишком сильно. Все прекрасно понимают, кто такие гурцы и на что они способны. Количество судебных дел, где гурцам абсолютно честно вменялась вина за самые тяжкие преступления, может перевалить за несколько стопок. Подпольные гильдии Нижнего города кишат гурцами, всю самую грязную и незаконную работу тоже берут они. Не гнушаются самых грязных методов, нарушают все писанные законы, абсолютно не желая ассимилироваться в обществе. И столь некстати померший капитан судна тоже был гурцем. Вывезти их из города — это хотя бы временно избавиться от одной из главных проблем. Ближайшие поселения — небольшие, открытые, где за шайкой варваров будет проще следить и, в случае чего, казнить без суда и следствия. И удивительно, но идею о ссылке народа гур подал даже не сам претор, а великий герцог Карузо. Придумал, рассчитал, сколько Кулаков можно временно отправить из города в ближайшие поселения, отдал пару распоряжений — и вот все готово. И бледный эльф не кривя душой скажет: ему это решение по душе. С самого Астариона лишь требовалось уточнить, насколько это противоречит закону и не нарушает ли условия им же написанного эдикта. Нет, не нарушает: пусть он писал указ спонтанно и необдуманно со стороны последствий, но сам свод положений был продуман и описан довольно четко. И держа в уме все прегрешения народа гур, претор еще тогда предусмотрительно вписал столь удобный для применения шестой пункт: «Расовые и культурные обычаи свободных народов должно соблюдать в соответствии с нормами права Врат Балдура. Если культурный обычай противоречит законодательству Врат, вина определяется в соответствии с правовыми актами города.» А гурцы так сильно любят это правило нарушать. И даже если сейчас они станут негодовать, можно все так же ткнуть в шестой пункт преторского эдикта, — и все вопросы отпадут. Однако именно сейчас радость от принятого коллективного решения смешивается с ощутимой тревогой. Будто внутреннее чутье говорит, что где-то произошла непоправимая ошибка, разгребать последствия которой претор будет еще очень долго. — Хорошая работа, Анкунин, — великий герцог Дюбуа одобрительно хлопает эльфа по плечу. Астарион нервно дергается от неожиданности. — Средней паршивости, — отмахивается мужчина. — Чертов ветер испортил все шоу. — Хочешь стать герцогом — привыкай выступать и в снег, и в зной, и в дожди, и в пургу, — Тристан жмет плечами. — Если не струсишь на старте. — Опять отговариваете, великий герцог? — Щелкает зубами Анкунин. — Наставляю, — поправляет Дюбуа. — И пытаюсь приободрить. У тебя стучат зубы, и это явно не от холода. — Плохое предчувствие. — Нервозность естественна, когда принимаешь важные решения. Со временем привыкаешь. — Герцог Дюбуа, — Астарион косит взгляд к Тристану и трет охладевшие ладони. — А вы уверены в решении? — Только в том, что нам предстоит долгий путь, Анкунин, — Тристан хмурится и отворачивает лицо от очередного порыва ветра. — Что сделано, то сделано. Возвращайся в Высокий Холл, подписывай все распоряжения, и можешь быть свободен.***
Претор отрывается от бумаг лишь когда дело близится к ночи. Стрелка часов показывает половину одиннадцатого, в глазах рябит от букв, пунктов и постановлений, а голова практически не соображает. Критическим взглядом Анкунин оценивает количество бумаг: чертовски много. Но самое основное он уже сделал, а с оставшимся скопом можно разобраться и позже. Наверняка Кордиалисы его уже заждались, а то и решили, что сегодня гостей в их поместье уже не будет. И это совершенно никуда не годится. К черту: на сегодня хватит работы. Налив сургуча и поставив последнюю печать оттиском перстня, претор сгребает бумаги в охапку. Отнести в канцелярию, откланяться и покинуть, наконец, Высокий Холл. Астарион подцепляет одной рукой бумаги, другой — рабочий портфель и, задув свечи на столе, покидает третий справа кабинет на третьем этаже. На улице заметно распогодилось. Ветер уже практически не дует, под дождь Астариону повезло не попасть, и будто даже тучи уступили место практически ясному небу. При желании можно всмотреться и увидеть звезды, хоть в огнях города их не так хорошо видно. Постояв на входе Высокого Холла еще с пару минут, Астарион направляется к Шири. События событиями, но в его жизни есть куда более важное: сегодня он хотел четко обсудить со всем немногочисленным семейством Тав свои чрезмерно грандиозные планы. Когда, каким образом и сколько денег планируется потратить на церемонию. Он уже видит, как дроу будет смущенно отводить взгляд и скрывать неловкость за нахмуренными бровями, Джавьен не изменится в лице, а мадам Саретта расплывется в довольной ухмылке и сразу уточнит желаемый дресс-код и количество обязательных гостей. Астариона разрывает где-то между «самые дорогие члены семей и пара хороших знакомых» и «да пусть весь город смотрит!», и что из этого лучше, он еще не решил. И раз уж распогодилось, то направляться сразу к Кордиалисам без презента будет не лучшим решением. Нужно хотя бы попытаться сохранить иллюзию джентльменства и подарить хозяйке имения и главной законодательнице мод букет цветов. И настроение улучшится, и вопросы станут менее цепкими. Таврин как-то говорила, что Саретта любит белые лилии, и Анкунин надеется, что цветочная лавка в Шири все еще работает. Шансы невелики, но проверить стоит. Заодно подберет что-то симпатичное и для дамы сердца. Ширь воистину удивительна: днем кишащая от жителей, торговцев и уличных зевак, ночью она неизменно превращается в огромный пустырь. Указом герцогов, что был принят еще с полсотни лет тому назад, дабы не усложнять работу стражам порядка и не мешать местным жителям, Ширь должна полностью прекращать работу ночью. И если кто-то из местных заприметит незадачливого торгаша или нелегального мерчанта за работой — тому несдобровать. Впрочем, на цветочную лавку это не распространяется. Стоит она отдельно от торговой площади в собственном помещении, и применить общие правила в ее отношении не получится. И именно поэтому у Анкунина все еще есть надежда, что лавка может работать. Проходясь по границе пустыря и каменных строений, Астарион ловит себя на мысли, что тут слишком тихо. Пустынно даже для ночного времени. Пара местных жителей, проходящих навстречу, и все. На граждан города эльфу плевать, но вот почти полное отсутствие Кулаков ощущается… некомфортно. Логичное сокращение: почти треть стражей порядка распоряжением герцога Карузо направили из города в ближайшие поселения или оставили сторожить городские ворота. И все же нервно: Анкунин слишком привык быть защищенным со всех сторон, покуда сам не лезет на амбразуру, и теперь чувствует себя почти голым. Ладонь интуитивно тянется к кинжалу за поясом: просто чтобы удостовериться, что он не настолько жалок и беспомощен. Бледный эльф трясет головой, смахивая наваждение: что с ним может случиться в Верхнем городе? «Цветочная лавка Герды» ожидаемо оказывается закрыта, и Астарион тихо ругается себе под нос. На что он вообще рассчитывал? Только потерял почти полчаса времени. Теперь придется идти с пустыми руками, явиться практически в полночь и оправдываться за столь поздний визит. И все-таки в Шири неприятно по ночам. Район в целом не самый лучший для проживания: слишком шумный днем, не такой богатый, как Манорборн или Храмы, а его улочки слишком узкие и плохо освещенные. Не Нижний город, конечно, но все же. Анкунин мысленно благодарит все свое чрезмерно богатое семейство, что его бытие проходит не в каменном лабиринте Шири, а в уютном небольшом доме на границе Храмов и Манорборна. И… Претор резко останавливается. Замирает каменным изваянием, вытягивается струной и даже перестает дышать. Вслушивается, вглядывается и вновь медленно тянет руку к кинжалу. Он уже ощущал это не раз и не два. Мерзкое, липкое чувство, заставляющее подключить все рефлексы и бьющее в мозг адреналином. Внутреннее чутье. И оно говорит, что Астарион в опасности. Бледный эльф резко разворачивается всем корпусом и, молниеносно выхватив кинжал, отбивает атаку. Инстинктивно, неосознанно, отточено годами эльфийской оружейной подготовки. Отскакивает в сторону и напрягается. И глаза наливаются кровью, ведь его только что хотел зарезать чертов гурец. — Я смотрю, Кулаки еще не всех шавок переловили? — Истерично скалится бледный эльф. Намеренно громко, чтобы его услышали все жители соседних домов. Кто-то должен прийти на помощь или хотя бы отпугнуть очередного варвара. — До рассвета успеем, ублюдок, — ухмыляется головорез. И, крутанув в ладони чертов топор, целится им для броска. Астарион подрывается с места, едва увернувшись. Топор пролетает в миллиметре от головы, врезается в стену и отскакивает от каменной кладки с диким звоном и грохотом. Претор резко выдыхает и, сверкая пятками, несется по улочке. Что, черт возьми, происходит?! Гурец? В Верхнем городе? Кинул, мать его, топор?! Стараясь не поскользнуться, Астарион заворачивает за угол и, лишь сильнее ускоряясь, семенит по слабо освещенным улицам. Адова сера! Да он же только что чуть не поймал лицом топор! Претор клянется себе, что, видят боги, он расцелует отца за уроки оружейной подготовки, так как его голова все еще на месте лишь из-за нее. И он мог бы попробовать развернуться и отточенным движением всадить гурцу кинжал прямо в сердце, но внутреннее чутье орет: он точно не один. Они всегда нападают бандой, и останавливаться нельзя ни в коем случае. Свернуть за угол, пробежать между теми зданиями, запутать, потеряться, оторваться. Выбежать окольными путями до пустыря, пронестись по краю и, вывернув с площади, добежать до поместья Кордиалис. Вцепиться зубами в стражу поместья и города, заорать о покушении во всю глотку, поднять на уши весь город и еще раз показать, что гурцам во Вратах не место. — Эй, вон бежит! Перехватывай гниду! Проклятье! Их и правда целая банда. Они что, знали, куда он побежит? Это что, чертово спланированное покушение?! Легкие горят, сердце бешено стучит, погода на улице уже не кажется холодной, а в висках бьет таким простым и понятным «бежать и не останавливаться». Запутать, видимо, не получится, значит надо срезать и выбежать на саму площадь Шири. Будет на виду у всех, но так хотя бы оторвется. Резко вывернув и чуть не врезавшись в угол здания, Астарион сворачивает. Торговая площадь уже виднеется перед глазами. Буквально пара кварталов — и он будет спасен. Неизвестно откуда выруливший головорез ставит эльфу подножку, и Анкунин, не ожидав такого поворота, спотыкается и падает на брусчатку, стесывая локти и колени. Ему не оставляют ни секунды: грубым сильным движением поднимают за шиворот и откидывают к стене здания. Бледный эльф бьется головой о камень и вскрикивает от боли. Дерганым движением Астарион вскидывает кинжал, но насколько же он жалок! Он даже подняться на ноги не может, в глазах танцуют звезды, а головокружение отдает тошнотой. Руку претора резко выкручивают, кинжал летит куда-то в сторону, и Анкунин стонет от боли. Замутненным взглядом претор пытается оценить обстановку, но ни черта не выходит. Картинка плывет перед глазами, из-под волос вниз по шее течет струйка крови, ладони и колени стесаны от сильного удара о брусчатку, а рука плотно прижата чьим-то сапогом. Магистрат пытается отбиться портфелем, но терпит крах. — Ну и резвый сукин сын, — хамоватый плебейский голос окатывает Анкунина омерзительной вонью. Взгляд фокусируется и видит очередного гурца. — Думал в догонялки поиграть? Эй, ребята! — Он гаркает куда-то вдаль. — Поймал подонка. Их не двое и даже не трое. Запыхавшиеся, огромные, злые и с горящими ненавистью глазами, гурцы постепенно нагоняют и окружают Анкунина. Сердце падает в пятки, адреналин снова бьет в мозг, и будто даже боль из разбитой головы отступает. — Что вам нужно?! — Истерично верещит Астарион. — Деньги? Оружие? Вещи? Забирайте и оставьте меня в покое! Ответом ему служит громкий гиений хохот и приветственный удар сапогом в живот. Бледный эльф скручивается от боли. — Все бы тебе, уебку, деньгами решать, — хмыкает склонившийся над эльфом гурец. Непомерно огромный, неотесанный и определенно точно желающий его убить. — Твоя дохлая шкура стоит сильно больше. Дохлая шкура. Не просто головорезы и варвары, заприметившие добычу. Наемники. И они определенно точно заказаны для его убийства. Нет. Нет. Нет! Не сегодня. Не сейчас. Никогда! Мозги слишком медленно варят, мысли мощным потоком накладывают одна на другую, боль пульсирует во всем теле. — Кто вас нанял? — Претор цепляется за ниточку. — Я заплачу двое, нет, втрое больше! — Ты еще тупее, чем мы думали, — удар по колену. Астарион взвывает от боли. — Живым ты отсюда не уйдешь. Удар по второму колену. По позвоночнику. В живот и в голову. Хруст костей и вопль. Вся банда нападает разом, с животным остервенением избивая и истязая. Астарион не может даже пошевелиться: град ударов не оставляет и шанса. Во рту скапливается кровь, и эльф отплевывается зубом, получая взамен удар прямо по носу. Почему, почему никто не приходит на помощь? Почему не загораются окна, не прибегают Кулаки? Неужели ему уготовано умереть вот так? Холодным осенним днем, на каменной мостовой, не добежав несколько кварталов до спасения? От банды гурцев, с которыми он так усиленно боролся все эти годы? Астарион всхлипывает: он не хочет умирать. Затуманенным, замутненным от слез и тупого осознания взглядом эльф скользит по головорезам. И в следующий момент живот пронзает резкая, адская боль, выводящая на крик и парализующая тело. И собственный кинжал, по-звериному всаженный в живот, лишь служит подтверждением. — Красивое зрелище, правда? — Злобно гогочет гурец. — И живого места не осталось. Опознать твою рожу смогут только по патлам. — Так отрежь вместе со скальпом! — Вопит какая-то гурская баба. — Дамы вперед, — и головорез резко вытаскивает кинжал Анкунина из живота. Кровь растекается по мостовой, окрашивая брусчатку красным. — Прочь. Бледный эльф не в состоянии понять происходящего на его глазах. И без того плохо освещенная улица обволакивается густым мраком. Ничего не видно из-за сплошного черного цвета. Крики, вопли, поспешное «Валим к чертовой матери!» — и затем приходит тишина. Так ощущается смерть? Но ведь ему все еще больно, и претор еще дышит. Что происходит?.. Если бы у него были силы, то Астарион бы обязательно дернулся от такого внезапного, слишком ласкового касания на голове. Мертвецки-холодная рука проходится по измазанным в крови, грязи и дождевой воде кудрям, касается уха, кончиками пальцев задевает шею. И, чуть помедлив, некто приподнимает изувеченного, не способного двигаться и соображать бледного эльфа, укладывая себе на колени. Пелена мрака рассеивается, и расфокусированным зрением Анкунин пытается вычленить черты лица своего… спасителя? Предвестника смерти? Проводника в мир иной? А столь ли это важно? Астарион отхаркивается кровью и всхлипывает от боли: с такими увечьями ни один целитель не справится. — Ох, мой бедный, несчастный мальчик… Этот голос он узнает из тысячи. Мерзкий, тягучий, отдающий гнусавостью. Анкунин широко раскрывает глаза и видит. — Зарр? — Голос бледного эльфа хрипит. Из-за выбитых зубов и всепоглощающей боли Астарион не в состоянии даже четко говорить. — Что же эти варвары с тобой сделали? — Ласковое ледяное касание перемещается на лоб, но ощущается как хватка смерти. — Ужасное зрелище. Что он тут делает? Какого черта происходит? Его ли рук дело? И если так, то почему он прогнал головорезов? Вопросы, вопросы, вопросы — неужели он умрет с мыслями не о родных и любимых, а с вопросами о гребанном Зарре? — Злорадствуете? — Претор отклоняет голову набок. Кровь вытекает изо рта на мостовую. Ладонь на голове нервно дергается. — Добивайте. — О нет, мой мальчик, — голос Касадора отдает фальшивым соболезнованием. — Ты столь юн и очарователен. Амбициозен. Харизматичен. Неужели ты готов умереть вот так? Горячая слеза течет по щеке претора, и Зарр смахивает ее легким движением. Нет, не готов. Не хочет. Но какие у него варианты? Мостовая залита его кровью, кости сломаны, а тело настолько изувечено, что он едва может разговаривать. Анкунин снова всхлипывает, и холодная ладонь Касадора перемещается ему на челюсть. — Тебе еще рано умирать, Астарион, — лорд Зарр переходит на шепот. Склоняется над претором сильнее, и прядь черных как ночь волос падает эльфу на лицо. — Но я не забыл о нашей сделке и твоем участии. Ведь ты оказал мне ценную услугу. К чему этот цирк? В прошлый раз Астарион еле выбрался из поместья Касадора, а сам некромант намеревался его самолично прикончить. Почему он просто не добьет Анкунина и не завершит свое дело до конца? Ведь это так удобно и просто. — Ты же хочешь жить, Астарион? И я из благодарности за твое участие в моих экспериментах могу даровать тебе истинное бессмертие. Касадор широко скалится, обнажая клыки, и сердце претора глухо пропускает удар. И именно сейчас, на смертном одре, он видит всю картину как она есть. Его глаза горят красным не из-за дроу в родне. Его мертвецкая бледность не обоснована аристократичностью. Его касания холодны не из-за легких одежд. Окна в его поместье зашторены не из-за ночного зрения. Его род выжил в резне не из-за простого чуда, а его ладонь дрожит не из-за увиденного зрелища, а из-за количества крови, растекающейся по мостовой. — Да, Астарион, я предлагаю тебе сделку, — осознание в глазах Анкунина безошибочно считывается Касадором Зарром. — Я дарую тебе истинное вампирское бессмертие и вечную молодость. Взамен, — хватка на лице претора усиливается. — Ты делишься со мной всеми местами, где спрятаны важные улики. Тебе осталась пара минут, мой мальчик. Решай. Вампирское бессмертие. Вечная молодость. Столетия в тенях без солнечного света, но ведь он найдет способ, верно? Выкарабкается, восстановится, что-нибудь придумает. Включит импровизацию. Наберется у Зарра знаний, дарует бессмертие всем близким и… И за это с него — отдать весь компромат на Касадора ему же? Несопоставимо низкая цена за подобное благо. — Единственный экземпляр — в моем портфеле, — неспособный двигаться, бледный эльф может лишь взглянуть куда-то вдаль. И это служит его согласием на сделку с вечностью. — Очень хорошо, — довольно скалится вампир. Жестко обхватывает Анкунина за торс и наклоняет к себе. — Закрой глаза, Астарион, и приготовься к новой жизни. Не теряя более ни секунды, лорд Касадор Зарр впивается вампирскими клыками в шею эльфа, грубо смыкая зубы. Острое, ледяное касание пронизывает все тело. Астарион может лишь судорожно вздохнуть. Холод, боль и уходящая из тела жизнь. В глазах плывет, тело сводят судороги, мышцы немеют, а сознание отключается. «Я обязательно к тебе вернусь, моя радость. Только дождись.» Клыки размыкаются, и тело эльфа безвольно обмякает. И наступает блаженное небытие.