Часть 1
21 января 2024 г. в 04:43
Это уже становится смешным – то насколько препода по экономике предприятия становится невозможно слушать. Кто-то умудряется под это засыпать(им Канкуро завидует со страшной силой), кто-то, кривясь как при скрежете мела о доску, записывает тезисно темы, а кто-то как он сам – старается абстрагироваться от этого голоса всеми возможными способами. Впрочем, способы у него оставляют желать лучшего. Мысли опять возвращаются к нежелательному и докучают нагоняющей тоской, которая каждый раз прокрадывается незаметно, но терпеливо ждет у порога как дальний родственник.
Пора менять браслет, думает, этот уже давно износился. Любит он привыкать ко всякому, с зубами не вырвешь. Такой он, преданный. К вещам, к семье, к людям… человеку одному, вот. И все-таки браслет лучше обновить.
Злится на себя, когда опять это делает – совсем легко проводит пальцем по имени за толстой кожей браслета, чуть сдвинув его вверх. Злится на себя, но делает. Опять. Однако ненавидит себя больше, когда вновь позволяет себе разглядывать спящего, уснувшего на три ряда ниже: очаровательный курносый профиль, тень от подрагивающих ресниц, отросшие чуть вьющиеся волосы, уже закрывающие лоб и приоткрытые налитые губы. А рука у лица, тоже с браслетом, скрывающая его, Канкуро, имя. Последнее Кибой игнорируется безбожно. Второй чуть на стену не лезет только от мысли об этом.
Нет, он может понять многое. Правда может. Эмоциональным интеллектом он не обделен. Но хоть бы кто намекнул или в лоб сказал, что с ним, с Канкуро, не так? Ну, блять, что?
Он прекрасно осведомлен о набирающем популярность у молодежи движении, которое призывает не замыкаться на соулмейтах, не ограничивать свой выбор чем-то предписанным свыше и думать своей головой. Отношение к этому у Канкуро двоякое: имеет место быть сторона «и в чем они не правы», но другая, которая, «а не пойти ли вам всем нахуй» явно пересиливает, выводя весы из строя.
Не нужен ему никто другой. Своей судьбой он доволен более чем. Да какой к черту другой? Кто? Киба его устраивает полностью и безоговорочно. Вот только он его отчего-то нет. Даже смотреть не хочет лишний раз. И не потому что сейчас спит, а в целом. Разве что дугой не огибает при встрече, спасибо и на том. А раньше здоровался и мог ему улыбнуться, отшутиться и скорчить рожу, передразнивая преподов.
Последние минут двадцать пары приходится навострить уши: объясняют суть зачетной работы. В группе четное количество людей, поэтому чаще дают делать задания парно, но Канкуро так ни разу и не удалось попасть в пару к Кибе: тот упорно занимал свое излюбленное место рядом с Шино. И если бы он не был уверен, что второй полностью гетеросексуален, ревновал бы страшно и свирепо в густой тишине. А так лишь изредка и без последствий.
Минута раздумья — и решается прибегнуть к хитрости. Своего частого партнера по работам уговаривает спеться с их общим другом. Зная, что Киба сейчас без болеющего Шино, а другой одногруппник слег с ангиной, Канкуро дожидается, пока аудитория практически полностью освобождается, и подходит к занятому отчетом преподавателю.
— Извините, — привлекает он к себе внимание, — остался без пары, могу ли я заняться этим индивидуально?
— Ни в коем случае, — отвечает тот гнусаво с привычными перепадами интонации. — Объем работы большой. Вон его бери, тунеядца, — указывает он на дремлющего Кибу кончиком ручки.
Канкуро включает актера и делает вид, что размышляет над предложением, инициатором которого сам и становится. Взгляд на макушке останавливается дольше положенного и он заставляет себя вернуть внимание преподу, подавляя всю нерастраченную нежность к спящему.
— Думаете, будет от него толк?
— Будет, — уверяет тот. — Сидит на шее у друга своего. На твоей хоть постесняется.
Канкуро сам бы его посадил, хоть с какой стороны, если совсем уж честно. Но говорит, что на авантюру согласен. Не оставлять же того одного. Сердце всегда было доброе.
«Я планировал быть вдвоем с Шино» — пишет Киба без приветов и прочего, спустя минут пять. Видимо, препод не стал долго ждать и разбудил беднягу сразу же, как опустела аудитория, «огорошив» новостью.
Канкуро: Не моя инициатива
Киба: Ладно, неважно. Ты выбрал тему?
Канкуро: Планировал с тобой. Повесишь все на меня?)
Киба: Бл я даже не знаю, что он там вещал всю пару
Канкуро: Скину список, посмотришь, что ближе Давай сейчас в библиотеку минут на десять? Быстро выберем и разойдемся хоть с чем-то
Киба печатает, стирает и снова печатает, судя по появляющимся и пропадающим символам над строкой печати.
Киба: Я уже ушел
Канкуро ему не верит, но оставляет сообщение без ответа.
Когда все пришло к этому, ему не понять до сих пор. На первом курсе были и приветствия, и разговоры о простом. Канкуро намеренно медленно подступал – ни в коем случае не хотел давить и навязывать себя как соулмейта. Он прекрасно знал, что спешка могла все подкосить и даже предназначенный тебе человек не мог стать любимым за считанные дни. Впрочем, история Канкуро приняла обратный характер – он втрескался в Кибу сразу. Как в воду прыгают, вот так и втрескался. Из нее хоть через секунду выйди, все равно насквозь мокрый и не просохнешь – обратно тянет.
Были и улыбки и перешучивания в одной компании. Были и взаимные переглядывания, ненавязчивые, но осязаемые. Тычки плечом были, обмены конспектами, одолженные ручки и тихие смешки на парах.
Были, точно были.
Моментами казалось, что они на одной волне. Но Киба с нее намеренно слетел, а Канкуро и заметить не успел, всё старался на ней держаться. Обернувшись понял, что остался один.
После двух месяцев каникул Канкуро не узнал их хрупкие, выстроенные по кирпичику отношения. Хоть они и были не сильно близки, но хорошими приятелями так точно могли считаться! Теперь и этого не осталось, всё подкосилось резко, как карточный домик.
Часть пар на следующий день Киба пропускает. Канкуро рассчитывает на какие-либо взаимодействия на перерывах относительно их общей работы, естественно, но и тут проебывается. Со скрипом выманивает того снова в библиотеку, хотя тот и рыпается, мол, это все можно и просто онлайн сделать.
Киба понимает, что это все не сделать «онлайн», когда спотыкается взглядом о вычисления и марево формул на большом экране университетского компа.
— Я ебал, — звучит от него коротко, но емко.
Канкуро усмехается больше себе, чем ему: в самом деле успел соскучиться по их простому общению.
— Я предлагаю выбрать предприятие, по которому больше информации, — подключается он. — Исходя из нее определимся с конечной темой. Список вот, но повторяться с другими нельзя. Лучше поспешить.
Киба вновь безынициативен и все еще настороженно листает открытую в браузере страницу.
— И зачем тебе я, скажи мне? — спрашивает самозабвенно.
«Для любви и долгих объятий. Нежных поцелуев и совместной жизни. Чтобы ложился со мной и просыпался со мной. Улыбался. Много и искренне. Скалил зубы, обнажал когти в шуточной драке и смеялся, заразительно и до неприличия громко», — вот так и думает, тоже устремив глаза к монитору, но говорит лишь:
— Моральная поддержка, приятная компания, и я все-таки рассчитываю на твою помощь, — полушутя, ненапряжно. Как у них и было раньше.
— Смело, — хмыкает Киба, обдав его долей озорства в черных глазах.
— Не без этого.
Скованность присутствует, но все небезнадежно, думается ему. Слов сказано больше чем с прошлого учебного года, а смелости в самом деле хватает. Он решительно настроен докопаться до истины и собрать свой карточный домик на руинах прошлого.
Киба едва мнется, секунды сомневается, но все же соглашается заниматься их проектом у Канкуро дома, поскольку в библиотеке ему вдоволь не выматериться, а язык ой как чешется. Числа перед его глазами плывут, как в море корабли, а нужно еще и высчитывать что-то и выводы расписывать по полстраницы, находить коэффициенты, там, эффективность…
Старший терпеливо объясняет суть его работы, сам раздражается временами, но один взгляд на озадаченное лицо и сведенные к переносице брови в честной попытке врубиться в суть – и он пропадает. Тянет к нему и сильно. Заобнимать, потрепать по дурной голове и крепко к себе прижать, нашептать приторные нежности и зацеловать губы, зацеловать щеки. Всего этого хочется запредельно и именно в таком порядке.
Киба, обычно очаровательный хаос, теперь же стихает, когда понимает, что ничего не понимает. Канкуро лишь удрученно вздыхает и принимается по новой объяснять материал после долгой непонимающей паузы, глуша все лишние мысли и не поддаваясь пристыженному взгляду щенячьих глаз.
— Хватит тебе, — слабо ругает его Канкуро, — со мной хоть польза будет. Сам хоть вникнешь во что-то.
Киба едва улыбается, видно, что тому неловко заставлять Канкуро себя чему-то учить, но Собаку-но сделает все, чтобы тот понял, что для него это не в тягость, если оно понадобится.
— Шино нашел своего соулмейта, — говорит он отчего-то тихо, словно делится тайной. В голосе проскальзывает еще и некая досада, подавляемое недовольство. Канкуро замирает, прислушиваясь.
— От него сейчас не сильно проку было бы, все о ней бы завывал. А я бы сидел один и мозги себе ебал этими формулами.
Собаку-но переваривает сказанное и втихаря дивится тому, что тот впервые поднял с ним эту тему – соулмейтов. Никогда еще до. Никогда они не говорили об этом. Смотрит внимательно, изучает, наблюдает немигающим взглядом. Киба словно жалеет ненадолго, что вообще заговорил, но Канкуро решает, что вот она – возможность что-то выпытать, докопаться, выяснить, наконец хоть что-нибудь.
— Ты не сильно жалуешь эту связь, да? — предполагает он вслух, заранее настраиваясь на любой ответ.
— Она переоценена до пизды, — не жалеет его Киба.
Канкуро смотрит неподвижными глазами, принимая ответ, которого так не хотел слышать, вмиг сникает, хоть и не показывает этого и слов не находит нужных. Их глаза встречаются, и он приказывает себе принять это достойно. «Не задавай вопросов, если не готов к любому ответу», — напоминает себе. Киба смотрит выжидающе и чуть взволнованно. А Канкуро внезапно понимает: вот тот разговор, который он часто крутил в голове, тасуя сценарии.
— Люди так веками живут, Киба, — единственное, на что он оказывается способен сейчас. Блять, вау. Аргументация. Канкуро, просыпайся!
— А что, если они не правы? Что, если кто-то способен любить сильнее, чем «предназначенный»? — а вот Кибе явно есть, что сказать. — Мы же больше чем черты характера и пресловутая совместимость! Зачем зацикливаться на этом? — его глаза мечутся между глазами Куро в упрямой решительности.
Канкуро заставляет себя медленно выдохнуть, чтобы не терять спокойствия. От Кибы ожидать его нет смысла – слишком уж он заведен.
— А кто просит зацикливаться? — на низких тонах спрашивает он нарочито спокойно. Старается не поддаваться его настрою. — Если метка дана, то не просто так. Стоит пробовать, а не избегать из глупого принципа и чужих домыслов. Да, это не обязывает, но никто ничего не теряет хотя бы с попытки.
Киба закатывает глаза даже не дослушав. Канкуро уже мысленно готовиться штурмовать другие аргументы, но разбивается об услышанное:
— А если бы без метки ты даже на человека не вгзглянул? Что в таком случае? — не стерпел Киба.
Канкуро растерянно моргает, потеряв на мгновение весь контроль над телом и эмоциями. Лицо будто лишается привычных острых черт и возвращает себе былую детскость. И глаза кинутого всеми ребенка выдают с головой. На одно чертового мгновение проступает натуральная обида в своем первозданном виде.
— Какова вероятность проеба? — продолжает Киба череду своих вырывающихся мыслей, но глядит куда-то сквозь. Заметил ли его слабину? — Кто все это, блять, решает? Никто от разводов не застрахован и среди соулмейтов такое бывает, так нахер на это вестись? От скольких хороших людей должен отказаться человек ради одного того, кто может оказаться далеко не тем? Только из-за писульки у тебя на руке. Смешно же!
Канкуро возвращает себе внешнее спокойствие, но ничего не может сделать с той дырой, которая разрастается в груди от каждого такого слова. «Писулька» на его руке ощущается почти физически и словно пульсирует в такт сердцу.
— Это родство душ, Киба, — говорит он, испытующе глядя в глаза пытаясь донести суть уже всем давно известного. — Не глупая задиакальная совместимость, а гораздо уникальнее, значимее и глубже. Да, люди способны и это просрать, но таким не раскидываются. Это прочнейшие связи, известные человеку, и даже после разрывов люди больше не чувствуют в жизни подобного.
Градус неловкости растет, подпитываемый взаимным молчанием. В глазах Кибы читается горечь. Такая искренняя и неподдельная. Ему жалко, что именно он, Канкуро, разделяет с ним эту связь? Или же, что он не может себя заставить увидеть в нем того единственно важного человека, хотя честно хочет?
— Плевать, — вновь упрямо глядит он, словно переключившись. — Это не обязаловка. Мне не нравится, что это решается за нас, не нравится, насколько многие зациклены, не нравится, что люди вокруг теряют возможность завести прекрасные отношения в угоду того, которого даже не знают, когда встретят. А когда встречают, вынуждены разорвать все старые связи ради соула, который даже не факт, что стоит того вообще.
«Не факт, что стоит того вообще» Канкуро принимает на свой счет и хмурит брови как от удара.Чувствует, как закипает изнутри. И удушье отчаяния чувствует тоже.
— И что даже не попробуешь? — часть эмоций таки проступает в голосе. — Даже не узнаешь? Будешь прятать метку всю жизнь? И всего лишь из глупого упрямства. Неужели жалеть не будешь?
— Не буду! — восклицает Киба. — Тоже мне, потеря.
Ему кажется, что сердце изнутри проламывает ребра. Инузука что, прочел серию книг «Как уебать словом»? Не жалеет совсем, наотмашь бьет. Канкуро пытается понять, заслужил ли он это всё чем-нибудь, но на уме ничего. Он бы себе скорее руку отгрыз чем обидел его намеренно.
— Я тебя понял, Киба, — говорит он ровно, насколько способен. — Вернемся ко второму пункту.
Он опускает глаза к черновым записям, делая вид, что ожогов от услышанного не осталось. Спокойствие напускное, да, но нельзя быть уязвимым. Он докажет, что достоин. Докажет несомненно. А пока должен хотя бы объяснить ему часть возложенных на него задач этой треклятой работы. Рассеянно, где-то нескладно и неразборчиво, но настроение итак ни к черту, как уж получается. И второй сам сникает, не говорит лишний раз, а только кивает, глаза порой прячет. Канкуро думает: Кибе стыдно. За что именно, правда, он уточнить не решается. Зато решает, что точно выпьет, заглушая боль, в тот же вечер.
На следующий такой «сбор» они договариваются через дня два. Канкуро определенно чувствует волнение, скопившееся на кончиках пальцев, которым деться некуда. Протирает поверхности комнаты, подготавливает нужные принадлежности, учебники, включает ноутбук и ждет дверного звонка, сидя на компьютерном кресле с закинутой на ногу дергающейся в такт ногой.
— Извини. Я был не прав, что так накинулся с этим всем, — неловко просит прощения Киба, когда уже оказывается за компьютерным столом вместе с ним. — Метка может быть тебе дорога, а я взял и обосра…обесценил её.
«Метка с твоим чертовым именем, Инузука», — думает Канкуро с досадой, но внутренне смягчается, когда осознает, что перед ним извинились. Несмело, немного несуразно, но зато честно.
— Если ты в самом деле так считаешь, я мало что с этим сделаю, — отвечает Куро.
Мало что сделаю с этим сейчас, думает.
— Рад, что ты меня понимаешь, — слабо улыбается Киба.
Взгляд второго вновь тускнеет. Канкуро хочется сказать, что ничего он не понимает по сути дела, поэтому спрашивает, выдержав тягучую паузу:
— Что в самом деле не так? — участливо, склонив к нему корпус и заглядывая в глаза.
Киба с шумом выдыхает, мечется от зрачка к зрачку и чуть откашливается, виновато зыркнув.
— Я думаю мы заслуживаем больше чем это, — отвечает он.
«Я заслуживаю больше чем тебя», — понимает Канкуро из его слов и снова мрачнеет.
Нет, он все еще настроен повлиять на его мнение, однозначно. Но решимость угасает с каждым сказанным Кибой словом. Канкуро не понимает этого до сих пор. Во взгляде ни грамма неприязни, отвращения, несогласия с судьбой. Ничего плохого. Иногда грусть, может жалость. К нему ли? А вот этого действительно не надо. Канкуро никогда не считал себя объектом для жалости и начинать не будет.
Что не так, Инузука Киба, чего тебе во мне не хватает? Судьба никогда не ошибается с ориентацией. Разве что с внутренней гомофобией, если таковая имеется, человеку бывает сложно бороться. Но тот и не похож на того, кого терзают внутренние дилеммы по поводу своего восприятия. Такой как Киба нахуй шлет несогласных с ним и долго не церемониться. Даже с самим собой.
Канкуро бы впору думать о задании, сдача которого у них на носу, но как себе прикажешь? Хочется в лоб спросить, перекрыть пути к отступлению, выпросить объяснение хоть на что-нибудь(не общими словами, а конкретными), но вспоминаются прошлые ответы и вымученная тишина после них, в которой их дыхание да скрип ручек прерывали череду тяжелых размышлений.
«Я бы сделал тебя счастливым, Киба», — тоскливо думает он, когда позволяет себе мельком взглянуть на того, ушедшего в себя и старательно выводящего на листах решения.
В третий день — последний день их проектной встречи Канкуро серьезно настраивается на разговор. Если не сейчас, то уже придется вылавливать его в университете, а оно не так легко, как кажется. С пар он итак сбегает самым первым, а в стенах своей комнаты всяко легче взять себя в руки, чем в больших коридорах среди толпы учащихся.
— Гребаный день, — бурчит себе Киба, вдруг сломав карандаш во время усердного письма. Заметив, что за ним наблюдают, стушевывается и переводит взгляд.
— Он-то тебе чем не угодил? — добро хмыкает Канкуро, прекрасно понимая, что дело не только в поломке.
Двадцать первое октября – День соулмейтов. Лишняя мозоль глаз для них обоих, видимо. Что-то типа дня Святого Валентина, только хлеще. И многие – дикие показушники, что неудивительно, только на ушах не стоят. Но не в этом дело. Специально ли Киба забросил эту удочку – сказать сложно, но Канкуро будет идиотом, если этим не воспользуется.
— Я могу кое-чем поделиться? —спрашивает осторожно Киба после недолгой тишины.
— Конечно, — не задерживается за Канкуро. Чем угодно, думает.
— Не осудишь?
Канкуро вопросом озадачен. Не было в его жизни еще человека, слова которого ему приходилось бы подвергать анализу настолько часто.
— С чего вдруг? — Ему не хочется об этом думать, но оно просится само. Ужасающее предположение, сидящее на подкорке уже какое-то время, приходится выговаривать через силу. — Ты… влюблен в другого?
Вся реакция – молчание. Тянущее и свинцовое. Инузука оставляет это без ответа и, смотря в пол, закатывает рукав худи до локтя. Канкуро глазами обводит его плетеный браслет, который скрывает метку и вновь бросает взгляд на чужое лицо, неоправданно напряженное. Он ощущает далекий импульс сомнения во всем, в чем был уверен до, но так и не понимает, чего сейчас ждать. Глаза встречаются, Канкуро ищет в них ответы, но Киба, румяный от волнения, вместо слов выставляет перед ним руку. И расшнуровывает браслет, под которым… ничего. Вместо его имени. Одно большое ничего. Чистая нежная кожа без шрамов и рубцов удаления.
Канкуро моргает потерянно и недоуменно. Его сознание медленно догоняет реальность. И словно Вселенная схлопывается.
Он не отталкивал.
Он просто не знал.
— Многие считают это браком. У меня на руке никого. И не было. А все носятся с этими метками как угорелые. У дяди также, он один до сих пор. Кто знает, относится по-разному, — объясняет Киба невесело. — Я даже влюбиться себе позволить не могу, зная, что у всех свои пары. Кроме, блять, меня.
Пульс херачит вовсю. Канкуро чувствует слишком много в этот момент, чтобы быть способным на что-то. Но жалость к парню перебивает все рациональные мысли. Даже знание того, что Киба ни черта не один, что у него есть он, Канкуро, не умаляет желания обнять и искренне утешить его, настолько тот честен в своей печали.
— Я ведь не настолько плох, чтобы никого не было, — продолжает Киба, подняв полные грусти глаза. Утверждение звучит больше вопросом, словно он где-то внутри ждет, что Канкуро согласится с этим. Тот глядит на него со снисходительным состраданием и едва мотает головой в поддержке. — Чтобы прям никого. Ни одного человека для меня.
Сердце сжимается, но в голове все выстраивается и проясняется. Мутная вода вмиг становится прозрачной, все, сказанное раннее Кибой обрастает новым смыслом.
Глупый, господи. Маленький и глупый. Такой любимый до боли. Лучше всех. Как он близок к срыву, но как же ему не хочется быть резким в такой момент и все портить. Он не может позволить себе пугать его своей любовью, о которой тот знать не знает вовсе.
— Хочешь увидеть мою метку? — спрашивает Канкуро тихо и тактично, совсем как пугливого зверька.
Киба не сдерживает злой гримасы. Но то секунда, и он уже снова выглядит лишь опечаленным. Канкуро считает реакцию крайне примечательной и откладывает её у себя на подкорке.
— Не хочу, — закономерно отвечает тот. — Не добивай.
Но дело ли в простой зависти? Полный тоски взгляд направлен на его браслет. Словно. Ох, какой же ты наивный, Киба, там может быть кто-то, кто не он. Ревность? Может ли это быть действительно ревностью?
— Давай спрошу еще раз, — чуть сдвигается к нему Куро с едва сдерживаемой улыбкой. — Показать тебе метку?
— Зачем мне она, Канкуро? Издеваешься? — уже всерьез раздражается Киба, а второй лишь убеждается, что есть в этом нечто большее, глубинное и личное. Его задело, оно видно.
Канкуро молча протягивает руку, давая тому самому решиться на этот шаг.
— Пожалуйста, — просит он.
Взгляд Инузуки затравленный и совсем потухший. Канкуро тешит себя тем, что это ненадолго, что он учтиво и неспешно подводит его к правде. Он, затаив дыхание, запоминает тепло чужих пальцев, окольцовавших кисть, чтобы придвинуть руку ближе. Тот не торопится, изучая браслет безрадостным взглядом. Как дите перед ложкой манной каши, ей-богу.
Глупый. Как же люблю.
Киба медленно тянет браслет за шнур и не успевает его подхватить, когда тот падает. Он вмиг меняется в лице и словно облитый ледяной водой давится на вдохе, прячась в канкуровом плече. Разжимает руку с запястья, снова сверяется с увиденным и как вытянутая струна не может унять напряжения. Глаза прячет в рукаве чужой футболки и замирает без дыхания, еле содрогаясь в плечах. По влаге на ткани Канкуро чувствует его застывшие слезы. Вторую руку Киба поднимает словно для удара, но пару раз содрогнувшись, передумывает и обессилено опускает руку ко второй, которая так и не разжимает канкурову с меткой.
Судорожно пытается оттереть свое имя, словно оно — шутка, детская переводная татуировка из галимой жвачки.
— Не пытайся, я так уже делал, — усмехается Канкуро и едва жмется щекой к так трогательно прижавшейся к нему макушке.
— Разводишь меня? — чуть хрипит Киба, до сих пор не веря.
— Не настолько я придурок.
— Может тезка? — предполагает он, чуть шмыгая носом.
— Даже слышать не хочу, — отрезает Канкуро, привыкая к чужому теплу, не прося ни сместиться, ни поднять голову. Слишком хрупко их единение сейчас. Киба еще пару раз вздрагивает ему в плечо в беззвучном плаче и Куро сам себе не верит, что все обернулось самым замечательным образом для них обоих. Его взгляд струится добром и теплотой, но Киба так и не смеет поднять головы, чтобы это увидеть.
— Да ладно тебе, не настолько я и херовый, — нежно подтрунивает Собаку-но, за что получает кулаком в грудь с хриплым смехом.
— Закройся, — улыбается Киба, уложив голову щекой так, чтобы носом уткнуться в горячую шею. Канкуро чувствует: тому нравится слушать его тихое дыхание. — Тебя нет на моей руке, — сожалеюще добавляет он в момент, когда Собаку-но трепетно утирает с его лица засыхающие слезы.
— Зато ты на моей, переживу, — говорит он тихо, поглаживая того одной рукой по изогнутой спине. Вторая рука так и остается в плену у Кибы. Тот сам того не осознавая, проходится большим пальцем по контуру своего имени туда-обратно в самом нежном жесте. — Я ведь нравлюсь тебе? — спрашивает Канкуро напоследок, чтобы услышать, чтобы поверить, чтобы осознать.
Ответ — долгий поцелуй на шее. До безумия трепетный, легкий, мягкий. Сухое прикосновение, сводящее с ума. Дыхание щекочет кожу. Пальцами Киба скользит по линии челюсти, совсем робко, бережно, приятно. Канкуро медленно выдыхает, прикрывая глаза и запоминая Кибу такого трогательного и уязвимого перед ним.
Теперь понимает, отчего тот убегал. Не от Куро вовсе, а от чувств, которые он испытывал и считал неправильными. Отсутствие метки не равно отсутствие связи. В их случае так точно. И он это прекрасно чувствует сейчас в этот самый момент, греясь в тепле льнущего тела.
— А я? — спрашивает Киба несмело, словно, чувства Канкуро не на ладони и не слышит биение сердца в груди, на которую опирается.
Хотел ли он, чтобы Канкуро оставил «соулмейта» ради него? Или даже не надеялся?
— Я понял, что это ты, до того как имя узнал. Почувствовал, когда услышал твой смех в коридоре. Прошибло моментально.
Киба молчит какое-то время, расслабленный поглаживаниями по спине, едва не мурлыча от ленивой нежности. Вдруг хмыкает, выходя из раздумий.
— Сколько я наговорил тебе, — говорит он с сожалением. — А ты даже ни разу не упомянул, что с моим именем на руке! — ладонь легко шлепает Канкуро по лбу.
— А сам? — парирует тот не без улыбки и руку перехватывает. — Ходил из себя важный, всем видом подавал, что нахуй клал соулмейтов и эту связь. Что мне оставалось думать?
Киба не выдерживает и отскакивает, являя ему покрасневшие глаза и слипшиеся влажные ресницы.
— Да я.. да сукина мать! Я откуда знал? — взрывается он. — Я же влюбился как полудурок. Думал, что мне в тебя нельзя, что ты своего ждешь. Что бы я потом делал? Кого бы я нашел? Я только на отрекшихся и надеялся. О тебе даже мечтать боялся. Я думал, что брезжу, что не может быть так, что я не могу столько чувствовать к чужому соулмейту. А ты и не чужой. Мой. Идиот.
Канкуро тянет его лицо к себе, прижимаясь лбом ко лбу в утешительном жесте и улыбка мягко изгибает его губы.
— Прости. Извини. Виноват, — заботливо вытирает оставшуюся соль с мягких щек. Киба такого еще смущается.
— А сам чего? — снова причитает Киба. — Чем больше вспоминаю, тем хуже. Ты все это принял на свой счет, да? Думал, я так отшиваю тебя? И если бы я не сказал, так бы и остались, два дебила?
Канкуро сложно сдерживать смех, настолько Киба очаровательный в своей трогательной вспыльчивости.
— Я бы тебя добился. Обязательно. Без вариантов, — уверяет он мягко целуя обе щеки поочередно, укрощая своего милого звереныша, усмиряя его, обезоруживая.
— Да ну, — звучит в ответ подначивающе, с появившимся настроением, но кончики ушей красные, выдающие застенчивость.
— Ну да. Свою-то душу проворонить, — отвечает Канкуро, без стеснения рассматривая каждую черточку прекрасного лица. — Ни за что. Я примерялся. Выжидал. Даже считая, что ты ненавидишь мысль о нас вдвоем.
— Какой же, нахер, бред, — цыкает на последнее Киба.
Теперь-то бред, да.
— Рад, что мы разобрались, — звучит со смешком, но с явным успокоением.
— Ну тогда… — берет Киба его ладони в свои и пронзительно глядит в глаза. — С Днем соулмейта?
— С Днем соулмейта, — сжимает второй их в ответ и отвечает тем же взглядом. — Я без подарка.
— Я тоже, — робко улыбается тот и, помолчав, продолжает, — согласен на скромный поцелуй.
Канкуро смягчается в лице, уголки губ сами непроизвольно тянутся вверх. Он тихо хмыкает и большими теплыми ладонями обхватывает лицо самого прелестного парня, которого когда-либо видел. Киба смотрит выжидающе, но терпеливо ждет, пока поцелуют, и старается дышать ровнее. Первый склоняется, обводит взглядом каждую линию лица, нежно бодает носом вздернутый нос и жмется самым мягким поцелуем, на который оказывается способен. Берет в плен верхнюю губу, отдельно – нижнюю и улыбается сам, когда чувствует чужую улыбку трепетным прикосновением. Застывает в этом тепле и медленно раскрывает чужой рот, чтобы прижаться вплотную, совсем не спешит, впитывает момент, пропускает через себя, запоминает. Наставляет себя не выходить за пределы скромности, но Киба сам не следует просьбе и в момент перехватывает инициативу не стесняясь языка.
Удивленный звук выходит из самого горла с шумным выдохом. У Канкуро только глаза не распахиваются от напора. И где-то здесь он ощущает себя идиотом масштабов Вселенной, потому что Киба чувствовал все ровно также. Они ходили вокруг да около, даже не подозревая, насколько тосковали по тому, чего еще между ними не было, но должно было появиться.
— Боюсь представить нескромный, — говорит Канкуро не без удивления.
— Я в порядочности и не клялся, — усмехается Киба. — Не смотри так. Ты знал, что я твой, а я нет, — молчит, смотрит долго, испытующе, — душа моя.
Это мягкое и любящее «душа моя» лишает его всяких тормозов. Знал бы Канкуро, чего все это время лишал себя своей осторожностью и молчаливостью, наверное, вдарил бы себе по самое не хочу, чтобы мозги куда надо встали. Канкуро притягивает его к себе и заключает в более крепкий поцелуй. Пальцами в волосы, плечи к плечам, губы к невозможным губам и нестабильное дыхание одно на двоих. Руки Кибы у него на шее – и хочется завыть от переполняющих эмоций и чувств, которым, наконец, он может дать выход. Вот, как оно всё чувствуется, когда на полную, где-то на грани сумасшествия и столкновения миров. Чувство левитации и свободного падения сменяют друг друга, как вдох и выдох, а в момент задержанного дыхания – асфиксия. Знать про связь одно, но полностью её чувствовать, пропускать через всего себя и лелеять каждый такой импульс – на грани необъяснимого. Канкуро с Кибой силой отрывается от друга и жмутся виском к виску, восстанавливая дыхание.
— Ахуеть, — выдыхает Киба, касаясь губами скул.
— Согласен, — хмыкает Канкуро абсолютно довольный.
Киба вновь льнет к нему, уронив голову на плечо, чтобы дышать в шею, и тихо улыбается их единению.
— Хочу позлится, но не знаю на кого больше, — говорит он без единой злобы.
— Злись на меня, — предлагает Канкуро, поглаживая плечи и спину.
— Не хочу.
— Тогда просто люби, — предлагает осторожнее.
— А ты?
— И я буду.
Киба улыбается уставшей но очень довольной улыбкой. Их откутывает аура спокойствия и умиротворения, греет их пуховым одеялом, заключает в свой купол. Он бы так и умер, если бы можно было выбирать.
— Я не сдам эту хуйню, — вдруг прерывает тишину он.
— Все ты сдашь, — уверяет Канкуро.
— Нет, я отвлекаюсь на партнера по проекту.
— Да? — усмехается второй и обнимает сильнее.
— Непозволительно горяч, — объясняет Инузука, бурча это в шею.
— Причина та же, но сомневаюсь, что препод ее примет, Киба, — отвечает Канкуро и все же делает над собой усилие, чтобы убедить их вдвоем к работе вернуться. Понимает, что не может позволить себе провалить проект, который их и свел. Киба ничего не может сделать с силой данного аргумента и тоже на работу настраивается.
— Ладно, едрена мать, поехали.