новогоднее чудо, что ли, случится?

— Ты такой красивый, — шепчет Антон в перерывах между жаркими поцелуями на шее, мягко прикусывает кожу и выдыхает в самое ухо. — Самый лучший, слышишь? Изо рта вырывается влажный судорожный стон, бёдра сами в бессознанке подкидываются вверх, и Арсению кажется, будто он горит весь — от макушки до кончиков пальцев на ногах, — а в тех местах, где касается его Антон, остаются пылающие следы. — Я так тебя люблю, родной, — не прекращает Антон, скользя пальцами по вздрагивающему животу вниз, касается члена и дальше, к промежности, заставляя Арсения заскулить. — Ну-ну, сейчас будет легче. Антоновы пальцы тут же гладят истекающий смазкой вход, надавливают, проникают внутрь, и Арсений уже на том этапе течки, чтобы позорно скулить и совершенно этого не стесняться. Он разводит ноги шире, млеет от одобряющего мурчания на ухо и стонет от того, как правильно, но разочаровывающе мало ощущаются пальцы Антона внутри. Хочется больше, хочется сильнее, хочется вязку, в конце концов, но Антон как всегда не торопится. Он не дразнит, не медлит, не пытается выжать из Арсения все соки, но всё же действует по обыкновению аккуратно и нежно. Знает, что Арсений слишком чувствительный для сиюминутных подвигов и во время течки ему совсем сносит крышу. Поэтому старается заземлить, растянуть удовлетворение хотя бы на пару часов после. Но его запах и так многое делает за него. Он глубокий, обволакивающий, родной, и омежий организм плавится под его руками, знает, что этот альфа не причинит вреда, даже если у него у самого гон в самом разгаре. Арсений чувствует его клыки на своей шее, каждый раз невесомо проезжающиеся по метке и посылающие волны острого удовольствия по телу, чувствует, как его пальцы на боку крепко сжимаются после очередного громкого стона, который Арсений даже не пытается сдержать, и слышит, как гортанно звучит его голос. Каждый пробивающийся рык заставляет сжаться и с ещё большим энтузиазмом подставиться под ласку, лишь бы альфа был им доволен. А Антон им точно доволен, полностью, безраздельно — шепчет что-то ещё, больше похожее на неконтролируемые рычания из-за гона, ритмично двигает пальцами, входя по самые костяшки уже тремя. Смазка хлюпает, Арсений пропускает стоны, не успевая за скоростью и за своей адекватностью, — с каждым толчком глаза всё сильнее заволакивает голым желанием отдаться. Доверие полное — это же Антон. — Шаст, пожалуйста, — обессилено выдыхает Арсений, зажмуриваясь до белых мушек перед глазами. — Я больше не могу… — Прости, прости, родной, сейчас, — тут же реагирует Антон. — Перевернись. Пальцы Антона с громким хлюпающим звуком выходят, и хочется из-за этого разныться — низ живота сводит уже чуть ли не болью, жар охватывает всё тело, и двигаться сейчас сравнимо с пыткой, — но Антон покрывает каждый миллиметр лица мелкими поцелуями и более чётко говорит: — Перевернись, Арсений. От тона дрожь по телу и совершенное благоговение омеги перед своим альфой, — и Арсений сразу же переворачивается, подставляясь под широкие горячие ладони, несмотря на непомерное желание остаться лежать на спине. Краем мысли потом понимает, что ему под бёдра заботливо подкладывают подушку для удобства, но это уже правда потом — в голове ни одной связной мысли, только дай, дай, дай. Он хочет Антона сейчас, как ребёнок конфетку, и готов об этом умолять, но его и так понимают — Антон пальцами собирает вытекшую смазку и, судя по звукам, отрывисто дрочит себе, размазывая её по члену; Арсений чисто на рефлексах виляет задницей. А что? Это всегда действует. Вот и сейчас — Антон наваливается на него сверху, кусает загривок и сосредоточенно, медленно проникает внутрь. Арсений не знает, скольких усилий ему стоит не сорваться, но у самого уже нервы ни к чёрту — последние сантиметры он преодолевает сам, насаживаясь до набухающего у основания узла; Антон хрипло стонет на повышенных, его пальцы наверняка оставляют следы на ягодицах. Сразу становится легче, когда альфа так рядом, внутри, стонет от того, как ему хорошо, распространяет свои феромоны и укутывает ими с головы до ног, — Арсений в пальцах мнёт простыню и первые фрикции инициирует сам под одобряющие поглаживания и влажное дыхание на шее. А после — Антон берёт уже сам. Размашисто, почти грубо; Арсений чувствует невероятной силы удовлетворение и то, как щедро из него вытекает смазка, пачкая яйца и наверняка заливая всю постель. Силы остаются только на то, чтобы закатывать глаза и стонать, пропуская иной раз вдохи-выдохи, — Арсений глушит свой скулёж в подушке, пытается подмахивать под толчки, но Антон крепко держит за бёдра и предостерегающе шипит, если Арсений пытается куда-то уползти. Перед глазами мелькают белые мушки, а в ушах — громкие шлепки и тяжёлое дыхание, разбавляющееся рычащими стонами Антона и собственными бессильными совсем подвываниями. Внизу живота волнами формируется скорый оргазм, и Арсений на ощупь беспорядочно шарит рукой за спиной, чтобы цепануть Антона то ли за бедро, то ли за бок, привлекая внимание, и добивается того, что Антон замедляется и снова ложится грудью на спину, опаляя своим горячим дыханием чувствительную метку. И знает же, чёрт, как это действует — проводит по ней языком, прикусывает, целует, довольно хмыкая от того, как Арсений вскрикивает. Всего в одночасье становится слишком много. — Ты нормально? Готов? — голос Антона совсем надломленный, хриплый; его пальцы на контрасте нежно убирают волосы за ухо. Требуется немного времени, чтобы понять, о чём идёт речь, но, в самом деле, он же сам об этом безмолвно попросил пару мгновений назад… — Да-а, — в итоге выстанывает Арсений, утыкаясь лбом во взмокшую уже простынь, и расслабляется так сильно, как это возможно. В следующую секунду Антон ещё несколько раз звонко бьётся бёдрами об Арсовы и на последнем толчке проникает ещё глубже — мышцы растягиваются, поддаются узлу, и Арсений стонет беззвучно, широко открыв рот и сильно зажмурившись. Это не больно в прямом смысле этого слова, — это хорошо настолько, что аж больно, и с губ срывается слабый всхлип, который Антон интерпретирует по своему, тут же останавливаясь на половине пути. Ну что за волнушка вечная… — Всё нормально, Шаст…пожалуйста, — еле давит из себя Арсений, надеясь, что Антон его услышит. И его слышат, Антон целует в висок и полностью входит узлом за один толчок. И это — конечная. Арсения окатывает таким жаром возбуждения и удовольствия, таким тянущим чувством наполненности, что он даже не стонет, а скулит, мелко дрожа под успокаивающими касаниями Антона. Он пальцами своими водит по бокам, пробирается к тазовым косточкам, сталкивает и до того близкие друг другу бёдра, стимулируя, пробивая всё тело пульсирующими импульсами. Арсений кончает от минимального прикосновения пальцев Антона к члену, захлёбываясь в ощущениях, и на секунду теряя ориентацию в пространстве, — как же вязка всегда сносит ему мозги… Он даже не сразу осознаёт, что Антон кончает следом, болезненно вцепившись зубами в загривок. — Умница, — у самого уха слышится довольное рокотание, но оно словно сквозь толщу воды проходит и теряется в недрах спутанных мыслей. Нужно чуть больше времени, чтобы прийти в себя, чем пару жалких минут, за которые его, словно куклу, укладывают на постели на бок. — Удобно? Получается лишь неопределённо промычать. У Антона в лексиконе, кажется, тоже остаются только односложные предложения, тяжёлое дыхание и часто-часто вздымающая грудь; он утыкается носом в шею и громко сопит, принимаясь невесомо водить пальцами по влажному животу, груди, то и дело задевая всё ещё напряжённые соски. Пользуется тем, что Арсений витает в прострации, пытаясь выравнять дыхание и лишний раз не двигаться — на интуитивном уровне, даже не в полном адеквате, Арсений знает, что последует за малейшим движением. А на глазах ещё даже не высохли слёзы. — Я в порядке, — пересохшими губами говорит Арсений через какое-то время. — Давай ещё. Или… — приходится вздохнуть от недостатка кислорода, — или выдохся? Пальцы на груди замирают, а Антон забавно фыркает от смеха, сразу после горячо выдыхая, — это тот самый выдох, когда он осознанно попадается на провокацию, и в следующую секунду, вероятно, Арсений пожалеет, что открыл рот. И Арсений не успевает о чём-либо подумать, потому что Антон ничего не говорит и просто делает — давит ладонью на низ живота и подаётся бёдрами вперёд, вырывая изо рта Арсения громкий протяжный стон. Весь низ опаляет жаром, уши закладывает, и Арсений, чёрт возьми, никогда не привыкнет к этим убийственно острым ощущениям во время вязки, — узел изнутри распирает, а Антон уже снова твердеет после оргазма, посылая по всему телу мелкую дрожь. Ему же тоже много не надо — гон делает своё дело. — Ещё, — кое-как выговаривает Арсений и запрокидывает голову, подставляясь под Антоновы клыки. Антон утробно рычит ему на ухо, давит клыками на метку и мелко двигает бёдрами, делая из Арсения кусок оголённого провода под стократным напряжением. Каждый толчок простреливает низ живота таким острым возбуждением, что на глаза снова невольно набегают слёзы, — настолько это хорошо. Ещё и вкупе с терпким, щекочущим ноздри запахом Антона. — Ты такой горячий внутри, — в каком-то бессознательном шепчет Антон, не прекращая двигаться. — Так сжимаешь, у меня голову от тебя сносит… Теперь стонать уже не получается — только беззвучно открывать рот и выпускать жаркий воздух с каждым толчком. Узел трётся о припухшие стенки, давит в нужных местах, и скоро Арсений кончает снова, даже не касаясь себя, всхлипывая при этом так, что собственный голос ещё какое-то время звенит в ушах. А после чувствует, как Антон изливается внутри, максимально прижимаясь ближе и хрипло выстанывая что-то на ухо. Его запах такой терпкий и концентрированный, что Арсений чуть ли не задыхается, но продолжает жаться к Антону и жмуриться от удовольствия — оно в каждой клеточке тела, оседает слезами в глазах. — Лучше? — еле слышно спрашивает Антон, пока его дрожащие пальцы самыми подушечками задевают чувствительный низ живота. Арсений сипло выдыхает. — На стену от возбуждения уже лезть не хочется. И это правда — теперь и мысли свои в кучу собрать удаётся быстрее, чем после первого оргазма, хоть горло всё ещё хрипит от долгих и громких стонов. Только лёгкая дымка перед глазами остаётся. — Я бы на это посмотрел, — с лёгкой ноткой иронии отвечает Антон, утыкаясь Арсению в плечо. — Так люблю, как твой запах меняется во время вязки, — он ведёт носом по шее. — Особенно на метке. — Ты мне такие вещи не говори… — Иначе? — насмешливо спрашивает Антон, прочитав продолжение между строк. — Иначе я с тебя до вечера не слезу. — Напугал ежа голой жопой. Фырк Антона колышет волосы на макушке, и Арсений невольно улыбается, выворачивая руку, чтобы ладонью погладить Антоново бедро. Он за спиной дышит размеренно, уже успокоившись после второго оргазма, невесомо целует заднюю сторону шеи, — Арсения плавит, он прикрывает глаза, наслаждаясь тоже изменившимся запахом Антона. Это похоже на слияние — в его костре, пожжённой древесине Арсений чувствует отголоски своего цитруса и что-то другое, их совместное, что заставляет чуть ли не мурлыкать от понимания принадлежности. И его Антону, и Антона ему. Становится легче дышать, и чувство незавершённости пропадает — на ближайшие часы течка поутихнет и не будет сводить с ума, назойливо навязывая свои желания. Стоит сказать спасибо метке — течки с ней не сравнятся с течкой без неё. Больше мозгов и контроля, меньше срывов и боли. И теперь достаточно пару оргазмов в день, чтобы не валяться в бессознанке, сминая постельное в один непонятный комок. Удаётся даже поработать, если сильно горит, — до Антона Арсений такое себе даже представить не мог, предвещая бессонные ночи и не спадающий жар. А теперь можно даже слегка задуматься, пока перебираешь чужие пальцы своими и размеренно дышишь. — Как думаешь, у нас получилось? — вдруг тихо и осторожно спрашивает Арсений. Чувствует, как Антон на секунду напрягается и даже сбивается с дыхания. Становится совестно. Арсений вечно задаёт этот вопрос, а Антон старается быть аккуратным, — кажется, что у него уже скоро закончатся слова, чтобы Арсения успокаивать. — Не знаю, Арс. Давай не будем загадывать? — спокойно отвечает Антон в итоге. — У нас ещё пару дней впереди, а я уже чувствую, как ты загоняешься. — Я не могу не загоняться, Шаст, ты же знаешь… — Я знаю, знаю, — его голос вибрирует, и Арсений затихает. — Просто не беги впереди паровоза. Помнишь? Никакого стресса. — Никакого стресса, — тенью повторяет Арсений. — Меня это бесит, — сзади раздаётся смешок. — Закономерно переживать, если не можешь забеременеть уже полтора года. — Давай мы поговорим об этом, когда я из тебя выйду, — говорит Антон, и теперь уже Арсений смеётся. — Ну что? Мне трудно сосредоточиться, когда ты меня сжимаешь. — Я? Сжимаю? Как? Вот так? — Арсений назло пульсирует мышцами и сжимает бёдра, сам же от этого простонав. Антон и вовсе рыкает, цепляясь пальцами за бедро крепкой хваткой. — Арсений! А Арсений ничего — он мелко хихикает и выдыхает, забывая почти про свой глупый однообразный вопрос. Тем более, Антон прав — сложно в вязке собрать мысли в кучу, а Арсений, даже минимально двигаясь, вздрагивает каждый раз от дрожи, которая проходится по пояснице и паху и чуть ли не возбуждает снова. А такие важные для них двоих вопросы так бестолково не обсуждаются. Поэтому он расслабляется и ждёт, пока узел не начнёт спадать, а Антон не начнёт жаловаться, что у него затекла спина. На это уходит какое-то время, прежде чем Антон с громким хлюпом выскальзывает наружу и тянет свои шаловливые пальцы к растянутому входу, откуда теперь медленно вытекает смазка вперемешку со спермой. — Такой мокрый… — восхищённо говорит он, и Арсений обречённо стонет, закрывая лицо руками. — Хочешь, вместе в душ сходим? — Иди первый, я потом. — Всё хорошо? — Да. Не хочу вставать пока. — Не накручивай себя, Арс, пожалуйста, — говорит Антон, который как обычно всё понял, судя по тону и смене темы. Он мягко целует в плечо и садится на край кровати, с хрустом разминая позвоночник. — Нам просто нужно чуть больше времени, да? Я верю, — он оборачивается, слабо улыбаясь. — Воды принести? *** — Нам нужно ещё Савине подарок купить, — бурчит Антон, в три погибели склонившись над гирляндой. — Да блядская хуета! Он громко и резко восклицает, раздражённо бросая сплетённый комок гирлянды на пол перед собой. Видимо, здесь его полномочия уже всё — Антон возится с этим последние пятнадцать минут, за которые Арсений успевает повесить на ёлку половину шаров и перебрать старые стеклянные игрушки на предмет повреждений. По комнате разносится одна из многочисленных песен из новогоднего плейлиста для настроения, — она заглушает то, как Антон недовольно пыхтит, грустно поднимая на Арсения взгляд, — а на шторах уже сияют жёлтые бусинки диодов. В такой обстановке Антон больше похож на бедного ребёнка, и ему не хватает какого-нибудь пушистого свитера с оленями для полноты картины; Арсений обречённо вздыхает, садясь с Антоном рядом. — Что ж у тебя такие руки-крюки?.. — не может он воздержаться от комментария и легко пихает Антоново колено своим. — Сам попробуй, — фыркает он, отсаживаясь от Арсения на обиженные несколько сантиметров. Его хочется то ли по носу щёлкнуть, то ли по коленке успокаивающе погладить, но вместо этого Арсений берёт в руки бедную гирлянду, чтобы распутать её самостоятельно. Она перекрученная вся, похожая на один большой комок, и Арсений принимается вертеть её в руках с особой тщательностью, делая при этом максимально насмешливое выражение лица. По ощущениям, её доверять Антону вообще не стоило — когда Арсений видел её в последний раз, она была не такой тугой и запутанной. А теперь страшно вообще дёргать за разные стороны — мало ли ещё диоды оторвутся, и она вся перестанет работать. — Ты же с проводными наушниками до сих пор ходишь, неужели не приноровился распутывать узлы? Антон молчит и только громко пыхтит рядышком, наблюдая, как Арсений перебирает пальцами гирлянду, вертит её в разные стороны и пытается понять, как распутать самый большой узелок на длине. Кажется, он состоит из нескольких мелких…удивительно, и как только это получается? — Хочется про узел пошутить… — вдруг оживает Антон, тут же хлёстко получая ладонью по колену. — Не смей, — шикает Арсений притворно зло, вытягивая из петельки часть гирлянды. — Лучше скажи, что Савина хочет. Может, Дима сказал? — Не. Савина сама мне сказала. Надо в магазин с игрушками заехать. — Когда вы уже с ней успели пошушукаться? — спрашивает Арсений удивлённо, поднимая на Антона взгляд — тот только легко пожимает плечами. — Да последний раз, когда собирались. Она по секрету мне нашептала. Ну да. Арсений мягко улыбается, потому что даже не удивлён. Дети всегда тянутся к Антону совершенно волшебным образом, и Савина не исключение, — они же её с Антоном нянчат с пелёнок. Только вот к Арсению она никогда таких тёплых чувств не питала. А к Антону — да. Он же яркий, отзывчивый, вовлечённый, и со всеми детьми находит общий язык. Улыбается обворожительно, заливисто смеётся и удивлённо переспрашивает про все детские достижения, про которые те ему взахлёб рассказывают. А ещё у него терпения явно побольше, чем у Арсения в лучшем расположении духа, так что выбор детей он понимает и стопроцентно поддерживает. А вот Антон — светится. Каждый раз, когда очередной ребёнок тянет к нему руки, подходит близко, зовёт играть, Антон откликается с таким недюжинным энтузиазмом, что Арсению становится дурно. Спокойно сначала и тепло в груди, а потом тоскливо — особенно в последнее время, когда силы выдерживать очертания одной полоски на тестах уже на исходе. И несмотря на то, что Антон шутит вечно, что боится раздавить этого маленького человечка под своими ногами, ненароком не заметив, Арсений знает, что тот жуть как хочет своего ребёнка. Поддерживает всегда, говорит, что это не к спеху, они никуда не торопятся, но Арсению хочется поторопиться хотя бы ради того, чтобы увидеть наконец, как Антон с восхищением посмотрит на их общего ребёнка. И это ни в коем случае не становится решающим аргументом в планировании беременности, но… Арсений знает, что Антон будет шикарным отцом. Тем самым, который втихушку всё разрешает — и конфеты вместо супа, и ночёвки, и гулянки. А если у них будет ещё и омега, то он или она точно сядет ему на шею и свесит ножки, а Антон будет и не против. В этом весь он — безотказный и добрый. А ещё — эмпатичный. Замечает, как Арсений уходит в свои мысли и монотонно, без определённой схемы, перебирает части гирлянды в пальцах. Тут же складывает ладонь на Арсово колено и мягко его раскачивает из стороны в сторону, чтобы привлечь к себе внимание. — Чего ты? — спрашивает он. — Да так, — пространственно начинает Арсений, снова мимолётно улыбнувшись. — Ты будешь хорошим отцом. Арсений говорит это, наверное, сотый раз уже, но он действительно так считает и любит Антону об этом напоминать. А ещё любит смотреть, как тот смущённо отводит взгляд, хмыкает и трёт пальцем нос. — Арс… — Я не собираюсь сейчас загоняться, просто…это правда. Но если будешь разрешать всё то, что я запретил, я тебя покусаю. Теперь Антон уже смеётся, и из его глаз пропадает секундная тревога, — вокруг только собираются лучики-морщинки, которые Арсений, между делом, иногда любит собирать губами. Смотреть на него такого — одно удовольствие. — Ты же понимаешь, что я буду не против? — Антон играет бровями, и Арсений, качнув коленом, скидывает его ладонь. — Дурак ты. Они смеются уже вместе, и Арсений дораспутывает наконец узлы гирлянды, чуть в последний момент не сорвав диод, когда Антон лезет под руку. Получает за это ладонью по макушке, а после — Арсений вручает ему гирлянду, чтобы он повесил её на родное место. Антон с кряхтением и вселенской несправедливостью на лице поднимается на ноги. Традиция наряжать ёлку каждый год появляется после того, как они с Антоном съезжаются. У него в семье это принято, обычные новогодние хлопоты, и Антон долго удивляется, почему у Арсения не так, — а у Арсения и семейные праздники редко были совместными, не то что целенаправленно наряжать ёлку и украшать дом. Оказывается, это в высшей степени весело, и даже маленькие ссоры по ходу дела не сбивают настрой. Ведь перебранку, куда именно повесить шар, назвать ссорой даже как-то странно. И Арсений расслабляется, когда делает что-то монотонное и понятное — когда по комнате разносится тихая праздничная музыка, пахнет совместно съеденными мандаринами, а Антон даже и без свитера с оленями создаёт ощущение уюта и приближающегося праздника. Что-то такое Арсению и было нужно — после бесконечных закольцованных мыслей, тревоги и в недовольстве поджатых губ. Еловые иголки колют пальцы, навязчивый пыльный запах украшений и самой ёлки раздражает рецепторы, но это — трепет. Еле заметное чувство принадлежности к чему-то волшебному, нахождение рядом с любимым человеком. Несмотря на все трудности и препятствия. За последний год Арсений слышит множество производных от совета не переживать. Не зацикливаться, не накручиваться, не тревожиться, не думать. Как будто он может по щелчку пальцев отключить мышление и поразительную способность мозга выдумывать самые извращённые варианты развития событий. Как будто после таких советов не хочется ещё больше себя накрутить. И ни один из советов, сказанных бессмысленными словами, которые не помогают, не может убедить Арсения прислушаться. Наверное, только такие моменты, как этот, дарят хоть какое-то ощущение спокойствия и облегчения. Пританцовывающий под бит Антон, мурлыкающий себе под нос песню, шуршание ёлки и мишуры, шары, которые бьются друг об друга в коробке, когда их перебираешь. Ощущение праздника — именно в этом, а не в числах на календаре. Нужно ещё в спальне гирлянду повесить… — Подай мне мишуру вот ту белую, — Арсений кивает на лежащую на диване мишуру, не желая вставать с колен. В руку в следующую секунду ложится слегка колющаяся переливающаяся нить, которую Арсений складывает у основания ёлки, — ну как будто снег, красиво. От любования его отвлекает осторожный голос Антона: — Когда ты тест будешь делать? Всё внутри сжимается — от неожиданности и от сразу возникшего напряжения, — Арсений поднимает взгляд на Антона, который сам не прекращает при этом наматывать со своей стороны мишуру. В его движениях сквозит неловкость, и она понятна — Антон не любит задавать такие вопросы. После всех ссор, недомолвок и взаимного непонимания для них обоих эта тема болезненная и неприятная, и никто не хочет начинать её развивать. С Арсением-то всё давно понятно, а вот Антону…сложнее. — Думал…мм…недельку ещё подождать, — в итоге выдавливает из себя Арсений. Его голос легкомысленный и тихий. — Хорошо, — соглашается Антон. — Только предупреди, чтобы я дома был…все дела. Кивнуть получается на автомате. На самом деле, Арсений не уверен, что хочет. Ему наскучило каждый раз выкидывать в мусорку очередной зазря использованный тест на беременность, криво улыбаться Антону и уверять его, что это обидно, досадно, но ладно. А в следующий же момент, утопая в крепких объятиях, глушить лезущие на глаза слёзы. Он честно пытается мыслить позитивнее и шире, но всему есть свой предел, и он просто устаёт, — от бессмысленных слов и бесплодных (ха) попыток. И, несмотря на то, что этот вечер не должен был свернуть в такое русло, он всё равно сворачивает. И не спасает даже весёлая музыка. — Я вообще думаю, может, после Нового года? — неуверенно тянет Арсений чуть погодя, когда от явно бы последующего непонимающего взгляда прячется за ёлкой, вешая мишуру возле стены. — Не портить себе настроение перед праздниками хотя бы. — Почему ты всегда думаешь о самом плохом исходе? — тут же отвечает Антон. — У нас было четыре вязки за течку, Арс. Это же ну…не просто так. Слышно по голосу, что Антон раздражается. Арсений не видит его, но это очевидно, — по его запаху всё становится понятно и так. Это несомненный плюс связи и неожиданный её минус. Антон громко копошится с мишурой, что-то гневно бурчит себе под нос, а задорная джингл белл рок на фоне только повышает градус абсурда. Потому что такие разговоры вообще не весёлые ни разу, но почему-то они вечно к ним возвращаются — Арсений неосознанно даже для себя саркастично фыркает. — Все прошлые разы было просто так, а теперь не просто, — он честно пытается, чтобы его голос не звучал нервно. — Новогоднее чудо, что ли, случится? — А, может, и так? — всё-таки срывается Антон, повышая голос. Тот вибрирует и вместе с усилившимся запахом недовольства заставляет Арсения прикрыть свой рот. — Нет, серьёзно, Арс, твой пессимизм поражает. Я тебя всегда поддержу, но не в том, чтобы закапывать надежду вот так. Что у нас по уровню стресса? — Ой, не начинай, — тоже заводится, огрызаясь, Арсений, яростно почти поправляя шар на ёлке. Вздыхает. — Мы с этой темой постоянно ходим по кругу, тебе это не надоело? — Мне — пиздец как. Я не хочу на тебя давить и обижать тебя тоже не хочу. Как по минному полю, честное слово. Замолкают. Не смотрят друг на друга. Арсению и не нужно Антона видеть, чтобы понять, что тот нервный и раздражённый, — но уже, правда, не так сильно, как в начале. Антону, впрочем, не нужно тоже, поэтому он наверняка чувствует Арсову стыдливость за свои импульсивные слова и чрезмерную реакцию. Они правда ходят по кругу, и это навевает временами сильную тоску — они ничего не могут с этим сделать, пока тесты каждый раз безнадёжно показывают одну полоску. Сейчас они уже научены с этими всплесками жить — не ругаться до посинения и молчаливых пристыженных взглядов после. Принимать, понимать; кризис уже давно пройден, и Арсений больше не закрывается, не замыкается в себе, своей злости и страхе. Это не значит, что он их не испытывает. Это значит, что он старается не выплёскивать их на Антона. — Прости, — говорит поэтому Арсений. — Завожусь с полуоборота. Вздох стынет поперёк гортани, и вдруг колокольный звон из колонки заканчивается, сменяясь на ещё более абсурдную в данной ситуации Дискотеку Аварию, — и вздох заменяется весёлым смешком. Антон лопается тоже и, обходя ёлку, подходит ближе, чтобы схватиться за Арсовы пальцы своими. Они у него тёплые и слегка влажные, и само прикосновение неимоверно успокаивает, как будто сталкивая гору с плеч, — как же он не любит с Антоном ссориться. — Не страшно, — отмахивается Антон нежным голосом, усиливая хватку. — Я знаю, что тебе сложно. Ты тоже прости. Арсений наклоняет голову, чтобы уткнуться лбом куда-то в Антоновы ключицы. Там его запах концентрированный — приятный, тёплый как будто, родной и привычный. Макушкой чувствует, как Антон опускает на неё подбородок. — Скоро всё случится, а? — хмыкнув, спрашивает Арсений. Волосы колышутся от Антонового смешка. — Обязательно, — выдыхает он. — Ты, главное, сделай тест. Я не говорю, что… — Я понял, понял. Сделаю. Главное, чтобы не «опять нас обманут, ничего не дадут». Но вслух Арсений этого не говорит. До вечера больше сложные темы не поднимают. Пока заканчивают наряжать ёлку, а после — вешать гирлянды в спальне, разговаривают про работу, про новогодние расходы, про следующие выходные. Арсений радуется, что они празднуют у Позовых, и не нужно будет убираться на кухне утром. Антон, впрочем, радуется тому же. Сегодня больше Арсений ни о чём грустном не вспоминает. *** О грустном приходится вспомнить через обещанную неделю. Антон в магазине сам невзначай спрашивает, остались ли тесты дома или нужно их купить, — Арсений, сосредоточенно выбирающий в этот момент кондиционер для стирки белья, не задумываясь, отвечает правду. Так в корзину падает голубая коробка. А теперь Арсений стоит в ванной и уже наверняка знает, что увидит, когда пройдёт нужное время, и он взглянет на тест. Беременным он, конечно, ещё ни разу не был, но вряд ли, если бы беременность всё-таки наступила после последней течки, он бы ничего не ощущал от слова совсем. Поэтому принятие он начинает прорабатывать с момента, как вскрывает надоевшую уже упаковку. Время тянется до жути медленно, губы уже горят от укусов зубов, и Антон ещё, как на зло, решает погреметь посудой на кухне, — наверняка просто не может найти себе места. Как и сердце в грудной клетке Арсения, которое вот-вот уже выпрыгнет оттуда к чертям собачьим — сколько бы Арсений не пытался убедить себя и других в том, что он привык и смирился, каждый раз он переживает, как в первый. Даже если знает, что сегодня вряд ли выгорит. Он помнит первые разы, когда ждёшь результат с замиранием и глупой слепой надеждой, — тогда не знаешь ещё про слёзы на полу ванной, про страх, про срывы и ссоры с Антоном, после которых вечера становятся больше похожими на неловкие встречи в коридоре и обрывистые разговоры ни о чём. Тогда нет ещё полутора лет попыток, сотни обследований и миллиона слов поддержки от друзей и близких. Сейчас есть. И Арсений почти с этим мирится. И когда открывает глаза, чтобы взглянуть на тест, внутри ничего не обрывается. Становится смешно, и Арсений позволяет себе язвительно фыркнуть — новогоднего чуда не случилось, на тесте всё та же задолбавшая до тошноты одна полоска. Эмоций как таковых нет. Нет ни злости, которая была поначалу, ни раздражения, ни разочарования — только пустое ничего. Наверное, так ощущается смирение, когда в голове уже не остаётся ни единого аргумента, почему вообще можно продолжать верить. Нет даже грусти и горечи, и на глаза привычно не лезут слёзы — Арсений просто знает, что этим закончится. Наверное, и Антон знает, но сказать ему теперь почему-то сложнее, чем увидеть всё самому. Когда Арсений открывает дверь ванной комнаты, звуки с кухни затихают, как по щелчку пальцев. Оттуда не раздаётся никаких вопросов, Антон не выплывает оттуда тревожной булкой и не смотрит своими широкими беспокойными глазами. От этого даже становится легче — больше времени, чтобы собраться с мыслями — но Арсений не понимает, что ему говорить, когда он всё-таки заходит на кухню. Как хорошо, что Антон понимает без слов. Вряд ли такую паузу вообще можно интерпретировать по-другому — тем более, они же столько раз уже это проходили. Но взгляд Антона становится в разы грустнее, когда он также безмолвно наблюдает, как Арсений идёт к мусорке, чтобы выбросить тест. Какой там по счёту? По ощущениям, сотый. Но в груди всё равно тяжесть. Особенно она даёт о себе знать, когда Арсений видит Антона, — перед ним как будто не получается притворяться. Если брать во внимание связь, то так оно, конечно, и есть. Арсений притворяться не хочет, но и правду рубить тоже — он ведь и не знает толком, что чувствует. Взгляд падает на полупустые блистеры гормональных таблеток и баночку со злоебучими витаминами, и вот тут неожиданно ведёт — Арсений крепко цепляется пальцами за мокрую столешницу возле раковины, тихо выдохнув. Осточертело, как же осточертело. И почему каждый раз такое рутинное уже действие даётся так сложно? Арсений пытается отдышаться непонятно от чего, чувствуя в ту же секунду плечом чужую настойчивую ладонь, — это Антон, оказавшись рядом, тянет Арсения на себя. Между ними всё также тишина, но они всё понимают, а Антон как обычно берёт на себя ответственность заземлить и успокоить, — топит в крепком, тёплом объятии, чуть дёрнув Арсения, словно тряпичную куклу. Он теперь часто так делает, чтобы не подбирать слова, которые всё равно не помогут, обнимает так, что становится трудно дышать — вдавливает в себя, сильно и долго, защищая от всего этого несправедливого сложного мира за стенами своих рук. Его запах привычно развозит мысли и успокаивает. Руки ложатся Антону на спину, и Арсений прижимается ближе, как будто вообще есть куда ближе — ему хочется ни о чём не думать и стать маленьким-маленьким и незаметным. Чтобы спрятаться, и больше не переживать. Антон начинает медленно раскачивать их из стороны в сторону, и Арсений понимает — ещё чуть-чуть, и он всё-таки расчувствуется. — Давай прекратим? — выдыхает он поэтому, чтобы не дать себе времени передумать. Его голос тихий, на грани слышимости, заглушённый тканью Антоновой толстовки, а глаза зажмуренные. — Прекратим что? — тут же отзывается Антон, замирая. Проблема в том, что Арсений не знает — что. Ему кажется, будто мысль уже так давно крутится у него в мозгу, что он без проблем сможет её озвучить, но на деле всё как обычно оказывается труднее. Кажется, будто это глупо и по-детски — они так долго идут к одной-единственной цели, что бросить на половине пути значит сдаться и с треском всё проебать. Кажется, будто Антон не одобрит; а без Антона это всё вообще не имеет смысла. Перед веками скачут мушки, похожие на отблески светодиодов кухонной гирлянды, — вот так сильно Арсений их жмурит, когда пытается выдавить из себя слова. Антон его не торопит, дышит размеренно и тихо, поглаживая ладонями напряжённую спину. Возможно, он уже знает, что скоро услышит. — Вот эти таблетки, обследования, — начинает Арсений, у которого голос срывается, и тональность нещадно скачет, — высчитывание циклов это, бессмысленные разговоры, попытки сделать вид, что всё нормально и всё идёт по плану. Я устал и я больше не хочу в этом вариться. И это не моя очередная прихоть, и не банальная усталость, — Арсений задерживает дыхание и после этого заканчивает в разы тише, чем начинал. — Я окончательно выдохся. Повисает тишина. Она ощущается оглушительной, а Антон своими руками секундно стискивает крепче, — у Арсения, вопреки ожиданиям, на душе не становится легче. — Ты уверен? — громко сглатывая, спрашивает Антон. — Я ни в чём не уверен, — Арсений мотает головой, обтираясь носом об мягкую толстовку. — Я, блять, ни в чём не уверен. Но знаю, что, если мы продолжим в том же духе, я просто сойду с ума, понимаешь? Стоп, передышка, пауза. Мне это нужно. — Хорошо. — Хорошо? — Арсений слегка отстраняется в объятиях, чтобы заглянуть Антону в глаза — спокойные, участливые, немного прищуренные. — Да, хорошо, — отвечает он. — Я знаю, что тебе плохо, я вижу это и чувствую. Если это тебе поможет, то я согласен сделать паузу. Ну…знаешь, мне это тоже ебать как треплет нервы. Арсений хмыкает и робко улыбается после — вот теперь тяжесть из груди пропадает. Видимо, сердцу позарез нужна была поддержка Антона, чтобы Арсений не чувствовал себя дураком. Вообще, думается, что глобально Арсению не только передышки хочется, но и, небольших даже, перемен. Отблески гирлянды напоминают, что прошлый Новый год они встречали уже по уши в этом — в слепой надежде, полные решительности и непреклонности, и даже трепета перед физиологическими процессами. Помнится, Арсений загадал, чтобы у них получилось. Нести все их неудачи и напряжение в новый год теперь кажется преступлением — и Арсений даёт себе хотя бы две недели на то, чтобы перестроить свои мысли и отпраздновать по-человечески, без постоянных тревог и дурацких преувеличений. Не тешит себя тем, что это сиюминутное решение и избавление от всего плохого, но сейчас это видится выходом (даже если он просто примечает дверь в конце коридора, но не знает, как её открыть). Антон вообще супер спокойный, и Арсений благодарен ему и за это, — их семья не смогла бы выдержать двух истеричек. — Спасибо, — тихо говорит Арсений. — Арс… — пальцы Антона крепко стискивают поясницу. — Это не глупая идея, если что. Это важная и хорошая идея. Я тебя люблю. Улыбка прорезает губы. — И я тебя лю… — Антон не даёт договорить, утягивая в мокрый и быстрый поцелуй. Жаром опаляет всё тело, и Арсений знает, чего Антон этим добивается — путаницы в мыслях, чтобы не думать о плохом. Хороший ход, а главное, действенный, потому что Арсений вовлекается тут же, обхватывая ладонями Антоновы гладкие щёки, — кончиками пальцев касается ушей, испытывая необычайный прилив нежности вместо съедающего негатива. Антон, напоследок лизнув Арсову губу, отстраняется. — Что, снова тратимся на презервативы или…не настолько радикально? Голос у Антона, когда он это говорит, осторожно-насмешливый, будто он опасается сразу после серьёзных разговоров шутить, — но Арсений всё равно смеётся, для приличия сначала пихнув его в плечо. Настроение, до этого напряжённое, становится лучше, и Арсений не знает, что этому способствует больше: поцелуи, дурацкие шутки Антона или лучики веселья и особенная мягкость в его глазах. — Презервативы это чересчур, — соглашается Арсений. — Отлично. Антон прижимает Арсения бёдрами к столешнице, заглушая возмущённый вздох своими губами. *** Тридцать первое декабря подкрадывается незаметно. Все две с половиной недели с последнего тяжёлого разговора Арсений только и думает о том, чтобы ни о чём не думать, и пропускает момент, когда праздник уже вот-вот наступит. Просыпается рано, разбуженный Антоном, который в предвкушении с самого утра и непривычно бодр — тычется носом в щёку и распускает руки под одеялом. Потом, правда, как добропорядочный муж, когда Арсений сбегает от него в душ, готовит завтрак и варит кофе. Из дома они уезжают около обеда. С упакованными в коробки и пакеты подарками и хорошим настроением. Антон с ободком в виде оленьих рогов выглядит одновременно по-дурацки и совершенно очаровательно, и вызывает улыбку не только у Арсения, но и у таксиста, который в конце поездки поздравляет с наступающим. На улице неприлично холодно и ветрено, и морозность Арсений успевает прочувствовать даже несмотря на короткий путь от подъезда до такси и обратно. Погода на праздники решает не жалеть и выгружает тяжёлую артиллерию — Антон, впрочем, говорит, что это Арсений просто не умеет одеваться. Но, смотря в окно на идущих по улице людей, которых практически сносит ветер, Арсений готов об этом поспорить. Вот в прошлом году погода была шикарная — тёплая и безветренная, с везде почти растаявшим снегом. Сейчас же гололёд и мороз — упадёшь и не соберёшь кости. В этом году на фейерверки Арсений согласен смотреть только из окна квартиры. Позовы как обычно спокойные и жизнерадостные — встречают, забирают пакеты с подарками, чтобы потом отнести их под ёлку. В квартире пахнет варёными овощами и отдалённо — диффузором с каким-то хвойным ароматом, и с кухни доносятся реплики из Один дома. Арсений благодаря Антону, с которым они смотрят этот фильм каждый год, знает все слова почти наизусть. — Ты олень у нас? — смеётся Дима и пальцем указывает на Антонов ободок. — Сам ты олень, — беззлобно отзывается Антон, скидывая с себя куртку. Сам Арсений прыскает со смеху, удерживаясь от комментариев, и наблюдает, как Антона в следующую секунду Савина чуть ли не сбивает с ног — она виснет на нём под укоризненные замечания Кати дать Антону хотя бы раздеться. Но Антону это, кажется, не доставляет неудобства, потому что он широко улыбается и наклоняется, чтобы её обнять, — со стороны это выглядит комично из-за огромной разницы в росте, но Арсения всё равно мажет, и он тоже улыбается. — Приве-ет, маленький электровеник, — Антон прижимает её к себе и с кряхтением поднимается. — Дай обувь сниму хоть… Он суетится, чуть не падает, опираясь на дверь боком, и Арсений хихикает, уходя из коридора вслед за Катей. Она начинает тоже жаловаться на погоду, на Савину, которая с утра ей покоя не даёт — Вы ещё не ставили стол? — спрашивает Арсений, когда они заходят на кухню. — Нет, надо будет потом этот перенести, — она заглядывает в кастрюлю и берёт оставленный на разделочной доске нож. — У нашего старого раскладного ножка сломалась, не успели починить. Арсений кивает, споласкивая руки, и усаживается на стул подальше от рабочей поверхности. Кухня — это вообще не Арсова тема, и Катя об этом знает тоже, поэтому даже не пытается его привлечь. Доверяет только открывать банки и упаковки, лишь бы Арсений был занят хоть чем-то, пока она дорезает оставшиеся салаты. Арсений сначала пытается занять себя тем, что подворовывает ингредиенты, но, как в детстве, получает за это по рукам. И Катя бросает на него возмущённый взгляд, в котором читается между строк: «Не трогай, это на Новый год». — Ты, как Савина, ей богу. Ей тоже лишь бы что-то стащить со стола. — Она уже стащила моего мужа, ей не хватит? У Кати смех приглушённый, но всё равно задорный, и Арсений улыбается, слыша как из гостиной доносится Савинин хохот и голос Антона, который ей что-то говорит. Окно запотевает от идущего из кастрюли пара, Катя активно нарезает зелень, — всё это создаёт в душе Арсения недюжинное умиротворение. Ему кажется, что он давно так долго не думал о чём-то плохом. — Она две недели ходила и радовалась, что вы подарите ей этого плюшевого единорога. Все уши мне прожужжала, — говорит Катя, сбрасывая зелень в миску. — И, главное, я не поняла, когда она успела у Антона его попросить. — Я тоже удивился, — отвечает Арсений. — Антон сказал, что она была довольно убедительной. — Она может. Мандарин брызгает соком цедры из-под пальцев, попадая горечью в глаз, и Арсений зажмуривается, после пытаясь проморгаться. Катя тем временем рассказывает про новогодний утренник в детском саду, на котором они с Димой чуть не сошли с ума от количества зайчиков и снежинок, и про то, как поругалась с женщиной-альфой на детской площадке, потому что её сын чуть не столкнул Савину с горки. Все эти разговоры о детях навевают какую-то…печаль, наверное. Из-за своей недоступности и желания почувствовать, каково это — иметь ребёнка. Родительство это вообще что-то до жути иррациональное. Так долго хотеть чего-то, пытаться, разочаровываться, тратить так много сил, чтобы после рождения ребёнка разочаровываться ещё не раз и не два. Арсений…хочет дарить кому-то свою любовь. Хочет видеть, как Антон играет с их ребёнком. Иррационально и странно — Арсений же не может знать, как всё это будет на самом деле. Но он этого ждёт. И утренников новогодних, и маленьких ручек, и, прости господи, ругани с другими родителями на детской площадке. Несмотря на все возможные трудности ждёт — не лелеет себя надеждой, что будет легко (в конце концов, он помнит, как сложно было Кате после родов). И знает, что Антон ждёт вместе с ним, но часто не показывает, насколько сильно, — лишь бы не наводить Арсения на негативные от бессилия мысли каждый раз. Катя, кажется, замечает его сложное лицо и, опираясь бёдрами о столешницу, вопросительно на него смотрит. У неё всё ещё в руках нож, и это могло бы выглядеть угрожающе — либо говоришь правду, либо конец. — А можно нескромный вопрос? — спрашивает она, и Арсений против воли напрягается, хоть и осознаёт в секунду, что она захочет что-то спросить. Нескромные вопросы последнее время всегда касаются одного и того же. — Попробуй, — уклончиво отвечает он. — Не к праздникам будет сказано, но что у вас с беременностью? Вы ж тихушники знатные, а я тут со своими рассказами. Она спрашивает осторожно, и даже тон её голоса становится тише, — то ли боится расстроить, то ли разозлить. Арсений неожиданно не испытывает ни того, ни другого, и только маленькая ниточка тоски протягивается к горлу и отражается на словах: — Мы решили не торопить события, — он вздыхает, смотря на дольку мандарина в пальцах. — Ну, знаешь, это уже всё превращалось в рутину и больше расстраивало, чем радовало. Пока пробуем на этом не зацикливаться. — Правильно, — тут же реагирует Катя и делает небольшую паузу, — иногда, чтобы всё получилось, просто нужно от себя отъебаться. Мат из её уст звучит чуждо и странно, но поэтому — более весомо. Как будто она понимает, что именно это слово подойдёт в данной ситуации больше всего, и Арсений в него охотнее поверит. Она мимолётно улыбается, и невозможно в таком случае ей не поверить, — Арсений улыбается в ответ и ловит себя на мысли, что больше ничего и не ждёт. Как хорошо, когда тебя не пытаются пожалеть. — Я уверена, что у вас всё получится. Ну, знаешь, мы сотню раз об этом говорили, и я понимаю, что тебя всё это уже достало, но не опускайте руки. Я всегда готова выслушать, да и Дима тоже. Арсений это знает. Он столько раз слышал это от Кати, что выучил её слова наизусть. Поначалу это раздражало, потом злило, пока он не понял, что друзья тоже устают — подбирать слова, участвовать, поддерживать, пытаться быть ненавязчивыми. Поэтому Арсений слабо дёргает уголком губ и кивает — Катя же вообще никогда не давала поводов усомниться в своей искренней заинтересованности. — Я знаю, спасибо, — Арсений тихо выдыхает и, встав со стула, подходит к столешнице. — А можно я всё-таки кусочек колбаски украду? Прежде чем Катя успевает возмутиться кусошничеству и смене темы, в кухню заглядывает запыхавшийся Антон (потерявший где-то свой очаровательный ободок) и повисшая на его руке Савина, — она что-то заговорщически шепчет ему, и расслышать удаётся только: «Антон, ну мы же ещё не доиграли!». Арсений с Катей синхронно усмехаются. — Зайчик, дай Антону передохнуть, — посмеивается она, возвращаясь к нарезке овощей. — Найди папу, скажи ему, чтобы стол начинал разбирать. Сначала Савина выглядит расстроенной замечанием, но потом её глаза зажигаются на поручение, и она отлипает от Антона, убегая вглубь квартиры. Антон вздыхает с облегчением и падает на стул, цапая из миски мандарин. — Мне от таких игр аж покурить захотелось, — говорит он, счищая кожицу. — Выйдешь со мной? — он задаёт этот вопрос Арсению, получая тут же согласный кивок. — Кать, помочь чем надо? — Мне — нет. Может, Диме со столом надо будет помочь. Антон кивает и, уже уплетая мандарин за обе щеки, встаёт и головой машет Арсению в сторону выхода, — Арсений без лишних комментариев тащится за ним. На лестничной клетке прохладно и изредка откуда-то доносится завывание ветра, а по босым ногам в одних лишь тапках тянет сквозняк. Арсений вспоминает времена своей бурной студенческой жизни, когда бегали в подъезд курить посреди ночи. — Всё нормально? — сразу же спрашивает Антон, стоит только закрыть за собой дверь. На вопросительный взгляд Арсения он дёргает плечом, доставая из кармана электронку. — Я почувствовал твоё смятение. Ты как будто был расстроен. Иногда Арсения это пугает — то, насколько сильна их связь. Остаётся только, чтобы они чувствовали физические ощущения друг друга, и будет конечная; поначалу с этим всем сложно было ужиться. Но теперь Арсений даже бровью не ведёт на подобные замечания, принимая это как факт, — они с Антоном связаны. Хочется только обречённо вздохнуть, потому что от Антона никогда невозможно что-либо скрыть. — Катя просто спросила, что у меня с беременностью, — пожимает плечами Арсений, облокачиваясь спиной на дверь. — Но всё нормально. — Точно? — Да, — уверенно отвечает Арсений. — Мы же договорились не цепляться за всё это. Она рассказывала про Савину и её садик, и я задумался о всяком, но…ни о чём таком, о чём ты не знаешь. — Хорошо, — отвечает Антон. — Прости за допрос. Арсению хочется стукнуть его по голове, объясняя, что внимательность это не плохо, но он молча кивает, мягко пружиня от двери ладонями — пререкаться нет сил. Думает, что Антон часто слишком пытливый в малозначащих вещах, но, наверное, это придаёт ему особенную очаровательность. Без этой черты его характера вряд ли бы они в начале отношений далеко уехали с Арсовой привычкой всё переживать самому. — Чувствую себя нахлебником каким-то, — через какое-то время усмехается Арсений, пытаясь перевести тему, — Катя всё сама сделала, мне ничего не доверила. — В прошлом году это всё было у нас дома, и мы заебались, — резонно замечает Антон, выпуская в воздух плотный дым. — Я вот пиздец как наслаждаюсь, ничего не делая. От его электронки слишком фонит приторностью в непосредственной близости. От сигарет Антон давно отказался и балуется теперь иногда этой сладко пахнущей гадостью — она часто перебивает его естественный запах и делает губы горьковатыми и химозными, поэтому Арсений терпеть эти электронки не может, но терпит. Морщится только, когда Антон лезет к нему целоваться, и для поддержания своего отрицательного к ним настроя даже пытается отказаться, но Антон настойчив, когда чего-то хочет. — Вытащил меня на площадку, чтобы непотребствами заниматься? — хмыкает Арсений, положив ладонь Антону на грудь. — Ну не при всех же, — отвечает Антон, стискивая талию пальцами. — И не только за этим. На губах Антона играет улыбка, и он не даёт Арсению что-то ответить, целуя сразу глубоко и мокро. В его руках Арсово тело становится пластилиновым, и даже мысленно возмущаться ужасному привкусу на его губах больше не хочется — потому что рецепторы обдаёт родным терпким запахом, а руки на талии ощущаются до ужаса правильно. Наверное, таким и должен быть Новый год — свободным от тревог и переживаний, рядом с родными и близкими, совершенно спокойный и умиротворяющий. Никаких подвигов не хочется, о перевёрнутых листах и новых страницах не думается — Арсению просто хорошо. И это всё очередной повод любить Антона чуточку больше, чем секунду назад. Кажется, они чересчур увлекаются друг другом, пропуская звуки шагов с лестницы. Когда оттуда доносится голос, Арсений от Антона чуть ли отпрыгивает, как будто застуканный за чем-то преступным. Как будто оттуда высунется брюзжащая бабушка, которая разнесёт по всей округе слух о непутёвых любовничках. — Я посмотрю, всё стабильно у вас, — говорит голос, и Арсений, осознав, сразу выдыхает. Из пролёта виднеется знакомый козырёк кепки и показавшийся после Стас, который громко шуршит пакетами при каждом шаге. За ним поднимаются Дарина с Демидом; последний скорее весело прыгает по ступенькам, чем шагает. — А ты стабильно появляешься не вовремя, — ворчит Арсений, заправляя мешающиеся прядки волос за уши. Антон тоже рядом выглядит не сильно довольным. — Привет. Чего так запыхался? Может, тебе по утрам бегать начать? — Только если ты меня хвалить будешь. — Да ни за что! Обменявшись любезностями, они все смеются синхронно и здороваются уже по-нормальному — обнимаются и клюют друг друга в щёки. Демид смеётся от Антоновой щекотки, а Дарина смущённо отмахивается от Арсового комплимента её праздничному красному платью, выглядывающему из-под расстёгнутой куртки. — Стас, а у тебя новогодней кепки не было, что ли? — подначивает Антон, когда Стас уже почти заходит в квартиру. Из-за двери показывается средний палец и дверь хлопает — Антон утыкается от смеха Арсению в плечо. Через какое-то время они тоже возвращаются в квартиру, и Антон успевает пожурить его за голые ступни. Вся суета начинается ближе к одиннадцати вечера, когда стол уже стоит в гостиной, по телевизору идёт Голубой огонёк, на котором никто не заостряет внимания, а съесть всё стоящее на столе хочется уже сейчас, но нужно хотя бы для приличия дождаться курантов. Он даже уговаривает Катю ей помочь накрывать на стол, который Дима с Антоном, с кряхтением ползая, сначала разбирали, а потом собирали. Удачно лавирует между бегающими детьми и хаотично наставленными возле стола стульями. Вообще, он всерьёз беспокоится за белоснежную скатерть — его мама никогда такие не стелила, предпочитая тёмно-бордовую скатерть, доставаемую раз в год специально для празднования Нового года. Страшно представить, что с ней можно сделать. В зале поистине новогодняя атмосфера, и Арсений, уже сидя за столом и невзначай потягивая красное полусладкое, смотрит, как Катя зажигает свечи и почти гасит свет, — так отблески гирлянды и всполохи огня чётче выделяются в полумраке, и это красиво. Ещё и глаза, уставшие за день, немного расслабляются, и весь Арсений почти растекается на стуле, пока вокруг шум — Дарина со Стасом спорят по поводу подарка какой-то их общей знакомой, Савина выпрашивает зажечь бенгальские огни до полуночи. В итоге Антон идёт ей навстречу и помогает их зажечь, усаживая Савину себе на колени, — Арсению помнится, что сам в детстве он до усрачки боялся бенгальских огней. Савина же нет — смеётся, не уворачивается от летящих искорок, и выражение лица у неё такое довольное, что Арсений тоже невольно улыбается. Тем более, что Антону это тоже, кажется, жуть как нравится — он вообще падок на такие маленькие радости. Они сжигают ещё две штуки, прежде чем Савина удовлетворяется. Что-то подсказывает Арсению, что желание снова проснётся в ней после курантов. Она слезает с Антоновых колен, шурша своим белым платьем снежинки, и пересаживается поближе к Диме и Кате, которые смотрят на всё это со снисходительными улыбками, а Катя ещё и снимает на телефон. Антон рядом громко двигает стул, придвигаясь к столу и к Арсению в частности. — Что загадаешь? — спрашивает он. На часах одиннадцать сорок три. — Расскажу — не сбудется же… — А ты на ушко шепни, — и наклоняется ещё близко-близко, хихикая, когда Арсений пихает его в плечо. Конечно, он не рассказывает, а Антон и не наседает, — вряд ли он вообще хочет получить ответ, а не спрашивает просто потому что. Он наваливается на Арсения плечом и смеётся со Стаса, который чуть не проливает на себя вино, тут же отвлекаясь от внезапно вкинутого вопроса. Арсений чувствует себя на своём месте — под боком у Антона, в окружении близких друзей, за пятнадцать минут до курантов. Сейчас, в этот момент, в этой точке — он счастлив без всяких но. Пальцы Антона тычут в предплечье и указывают на бокал — так Арсения подгоняют быстрее допивать вино, а то шампанское скоро наливать будет некуда. Катя достаёт из шкафа листочки и ручки. Все начинают суетиться ещё больше. Обращение президента, не сговариваясь, не слушают — говорят о своём, изредка саркастично изрекая: «Да ладно», и отпуская короткие смешки. Арсений успевает допить половину бокала вина, съесть мандаринку, скривить лицо на некоторые высказывания и погладить ладонь Антона, лежащую на его колене. Глобально не только в своей жизни хочется изменений…но Арсений старается об этом не думать. Во время курантов все восторженно трещат, сталкиваются пальцами над столом и нетерпеливо поторапливают тех, кто слишком долго пишет свои пожелания. Пробка вылетает из шампанского с громким звуком, и Антон разливает его по бокалам — аккурат в десятую секунду Арсений залпом выпивает пузырящийся брют. Поцелуй с Антоном горчит жжёной бумагой. *** Они вваливаются в квартиру с тихим смехом. Арсений держится за Антона двумя руками, хоть и не настолько пьян, чтобы не стоять на ногах, но всё равно практически на нём виснет, — уже давно он не чувствовал себя так спокойно и в какой-то степени окрылённо. Ему хорошо — от сегодняшнего домашнего празднования, алкоголя в крови, теплого и одурительно пахнущего Антона. Тот пытается удержать не только себя, но и Арсения, и, что немаловажно — пакет с едой, который вручила им Катя, когда они уезжали. Его ладонь цепко держит за талию, и Арсению хватает этого с головой, чтобы уплыть куда-то в далёкие дали — дышать становится затруднительно. Ноги гудят от танцев, а голова немного — от выпитого шампанского, но вся эта боль скорее приятная, чем изматывающая. Руки Антона бережно ставят его возле стенки, и Арсений принимается лениво стягивать с себя верхнюю одежду, а после ботинки, наступая мысками на пятки. По-дурацки кажется, что он действительно чувствует себя на сто процентов лучше, чем в прошлом году, хоть этот прошлый год и был несколько часов назад — плевать, сейчас ему хорошо. Он налетает на отошедшего немного в сторону Антона со спины, слушая его наигранное возмущение, — Арсений знает же, что тот совсем не против. — Я тебя хочу, — шепчет он Антону на ухо, крепко обхватывает его ладонями и смыкает пальцы в замок на животе. — Прямо сейчас? — также тихо спрашивает Антон, пытаясь повернуть голову так, чтобы установить зрительный контакт. — А ты собирался спать? Мы сексом с прошлого года не занимались, — не удерживаясь от банальной шутки, говорит Арсений, получая в ответ что-то между весёлым смешком и довольным хмыком. Ему не отвечают, — Антон выворачивается в руках, цепляясь своими за талию крепко, и смотрит в глаза. Взгляд у него игривый и блестящий в приглушённом коридорном свете, — возможно, подсвечивает его ещё и градус алкоголя в крови. Смотрит внимательно, не отрываясь, ладонями начиная наглаживать тело через одежду, — Арсений льнёт ближе, к рукам, потому что только от этого уже мурашки по коже. Только сейчас понимает, что ждал этого момента всю ночь. Чтобы вот так неторопливо друг другом наслаждаться — изучать пальцами кожу, невесомо касаться её губами, слюнявить в особенно чувствительных местах. Отрываться с сожалением, чтобы по-быстрому сходить в душ, но сильно торопиться упасть в родные объятия в свежезастеленной постели. Не думать ни о чём, кроме Антона, его приоткрытых в мягком стоне губ, влажных ладоней и жара его тела. За время их отношений у них был совершенно разный секс — и хороший, и плохой, и быстрый, и несдержанный, и мягкий. Каждый Арсений по-своему любит, но сегодня Антон чрезмерно нежный. Кажется, он считывает Арсово настроение и делает ровно так, как тот хочет, но не озвучивает, — трепетно, медленно, шепча на ухо смущающие комплименты. Спешить никуда и не надо — Арсений не в течке, Антона не подхлёстывает гон, и состояние поплывшее и разнеженное после бутылки-другой вина. Пальцы Антона повсюду, скользят, мнут, гладят, — Арсения выгибает им навстречу, он весь горит, но не хочет заканчивать. Привычная торопливость сейчас ни к чему. Особенно, когда Антон так нежно-нежно проводит языком по метке, плавно входя внутрь. Они стонут вместе, — прерывисто и влажно, и Арсений зажмуривается, кусает губу, чувствуя, как размеренно начинает двигаться в нём Антон. На его плечах остаются вмятинки от Арсовых ногтей, а на лбу выступает испарина, к которой совершенно очаровательно липнут колечки волос. И весь Антон жаркий, как печка, двигается с каждой минутой всё быстрее, — смазка, как обычно с избытком выделяющаяся, громко хлюпает и заставляет уши Арсения гореть ещё больше. В какой-то момент не остаётся сил даже стонать, и Арсений просто поскуливает, прижимая Антона к себе за шею, — тычется в его губы своими, ловит горячее дыхание и протяжный свистящий выдох, когда Антон кончает. После оргазма в голове блаженная тишина и ни одной тревожной мысли — ему хорошо лежать так, закинув на Антона ногу и прижавшись к нему всем телом. Горячие губы оставляют на виске поцелуй. Арсений засыпает в объятиях раньше, чем успевает подумать, что ему нужно бы сходить в душ. *** — У тебя парфюм новый какой-то? — отстранённо спрашивает Антон, выливая Арсению кофе из турки в кружку. Новогодние праздники проходят непозволительно быстро, и Арсений, уже привыкший никуда не собираться утром, вот уже неделю еле разлепляет глаза, хоть обычно всегда встаёт раньше Антона. Теперь же у них по утрам небольшая рокировка — Антон готовит завтрак, Арсений его просто ест, пытаясь не уснуть. Как и сейчас, отрывается от телефона заторможенно, пока мозг обрабатывает внезапный вопрос, — и отрицательно машет головой, тут же громко зевая. — Нет, всё тот же, а что? — Да так, пахнет странно от тебя. — Плохо? — встревоженно откликается Арсений, тут же принимаясь обнюхивать себя так, будто может почувствовать что-то неладное. Но пахнет только дезодорантом и немного — духами, к которым рецепторы уже давно привыкли и почти не замечают. — Наоборот, — возражает Антон, ставя кружку на стол, — м-м, не знаю, как будто твои мандаринки перцем каким-то посыпали. Нормально себя чувствуешь? — Не выспался, разве что, — после короткой паузы говорит Арсений, прислушиваясь ещё раз к своим ощущениям. Ничего необычного не чувствуется — единственное, в надетом свитере как-то чересчур жарко и постоянно хочется отдёрнуть воротник. Антон внимательно смотрит на него пару секунд, потом кивает и отходит наливать себе чай, — однако выражение лица у него слишком задумчивое для того, чтобы просто наливать кипяток из чайника. Арсений тоже невольно уходит в свои мысли, и они почти не разговаривают — ни пока завтракают, ни пока стоят в утренней пробке. Только коротко прощаются, когда Антон высаживает Арсения у офиса и целует в щёку. Антоновы слова, правда, потом весь день не выходят из головы, пока Арсений пытается поработать работу. Эти слова прокручиваются на репите, как и сложное лицо Антона, — его нахмуренные брови и поджатые губы, какие они у него обычно бывают, когда он слишком много думает. Наверняка Арсений не выглядит лучше, сидя за компьютером с мрачным, недовольным лицом. В офисе до сих пор повсюду Новый год, — и гирлянды, и наряженные ёлки. Единственное, сотрудники уже не настолько радостные, как пару недель до этого, — праздники, как и выходные, закончились, и вряд ли есть ещё повод для безудержного веселья. Арсений их общий настрой понимает, ещё и голова под середину дня становится ватной и тяжёлой, что аж сложно её поднимать и держать глаза открытыми. Повсюду непривычная после долгого нахождения в среде близких людей какофония запахов, к которой и так вечно приходится привыкать, а теперь почему-то особенно. Чувствительные рецепторы раздражаются, и вечно хочется чихнуть, как будто организм начинает заболевать. В середине дня он уже пишет Антону, что всё бесит. Ему флегматично отвечают, что до вечера осталось не так уж и много. Бесить, правда, это всё начинает ещё сильнее. Празднование Нового года было словно давно и не с ним, и умиротворение и хорошее настроение осталось там, в той морозной, но такой уютной ночи. И он еле досиживает до конца рабочего дня. Наверное, ему нужно чуть больше времени, чтобы влиться в рабочие будни, потому что вроде только недавно с Антоном нежились в постели, а теперь приходится сидеть за столом в офисе и делать вид, словно он сильно увлечён. Домой едет на такси. Однообразные огоньки за окном смазываются в единую яркую линию, и под конец поездки Арсению кажется, что у него кружится голова — совершенно странный факт, учитывая, что его никогда не укачивает в транспорте. Да и вообще состояние не лучшее, как будто до сих пор не выспавшееся, сонливое и вялое. Громкие звуки только раздражают, тряска выматывает, и Арсений уже начинает считать свои вдохи-выдохи, чтобы не сойти с ума. В лифте впервые позволяет себе глупую, шальную мысль а что если, которую тут же старательно от себя отгоняет, постукивая ногой в нетерпении. Не очаровывайся, чтобы не разочаровываться, — кажется, так говорится, и обречённый вздох вырывается изо рта, когда Арсений всё-таки думает, что объяснение для его состояния может быть совсем простое и очевидное…но он так много раз ошибался… Заходит в квартиру уже с лёгкой тревогой и навязчивой мыслью проверить свою внезапную догадку. Дома тихо и немного прохладно из-за устойчивого минуса на улице, Антон с работы ещё не вернулся, и Арсений медленно снимает верхнюю одежду, медленно переодевается, медленно пьёт воду на кухне. Всё ради того, чтобы оттянуть момент, когда он пойдёт в ванную. По календарю течка должна быть через неделю — Арсений никогда не делает тесты так близко к дате её начала, потому что это просто перевод денег и нервов с нулевыми шансами на успех. Теперь же он собирается сделать глупость, несмотря на принятое с Антоном решение отойти от темы вечного мониторинга, — купленная ещё месяц назад пачка с двумя тестами сразу же приковывает взгляд, стоит зайти в ванную и начать мыть руки. Хочется вообще эту пачку выкинуть и не страдать хренью, но в один момент странное щекочущее чувство внутри побеждает разум, и Арсений, плюнув, всё-таки вскрывает так и просящуюся коробку. Антон скажет, что он параноик… В механике ничего не меняется, в ощущениях — да. Арсений как будто прыгает с места в карьер, — искусывает себе все губы в нетерпении, меряет шагами пространство, шумно выдыхает, пытаясь унять гулко бьющееся в груди сердце. Ему кажется, что если сейчас там будет одна полоска, он сойдёт с ума и больше никогда не прикоснётся к этим долбанным тестам, во всём вообще разочаруясь. Если там будет две…от этого предположения низ живота сводит в мелкой противной судороге волнения. Он ведь уже месяц не пьёт никакие витамины, никакие таблетки, ни разу не поднял тему беременности (хотя пару раз всё-таки хотел), и Антон перестаёт нервничать рядом, видя, что Арсений расслабляется без груза нереализованной мечты. А теперь Арсений опять здесь, в этой точке, где в любом случае и при любом исходе сойдёт с ума. Он кидает взгляд на лежащий на раковине тест и чувствует, как в моменте у него подкашиваются ноги. Приходится схватиться за стиральную машинку пальцами, чтобы не пошатнуться, — этого просто не может быть. Арсений не знает, когда его последний раз так колошматило и колошматило ли вообще. Начинает трястись буквально всё — и нижняя губа, и пальцы, и коленки. Особенно пальцы, тут же взявшие тест, который в глазах расплывается неясным пятном. Запоздало Арсений понимает, что он почти плачет, — глаза печёт, ресницы противно слипаются, и пальцами в уголках нащупывается влага, медленно скатывающаяся в следующую секунду по щеке. В картину перед глазами не верится совсем — это же какой-то абсурд чистой воды, неожиданный и странный в их ситуации. Но он есть. На тесте краснеет вторая полоска. Мозг часто представлял себе этот момент перед сном. Когда Арсений долго не мог уснуть, он фантазировал, как наконец-то узнает про свою беременность и романтично расскажет о ней Антону — прям как в роликах в инстаграме. Потом пошла череда неудачных попыток, и Арсений просто надеялся после течки увидеть долгожданную полоску, выйти из ванны и показать её Антону. Теперь же…у Арсения пропадает дар речи. Бёдра опираются об стиралку, а свободная ладонь закрывает дрожащие губы, — собственное отражение в зеркале рисует покрасневшие щёки и глаза на грани с потоком слёз. Кто бы мог подумать, что это случится вот так, — какова вообще была вероятность забеременеть под конец цикла? Арсений всхлипывает и громко вдыхает после, пытаясь хоть немного успокоиться. Снова смотрит на тест, но положительный результат никуда не исчезает, — зато моментально бросает в жар. Они это сделали, блять…они это сделали. Ощущается, правда, как одна большая шутка. Следующие полчаса Арсений проводит в неверии и растерянности. Он делает ещё один тест, не доверяя ни себе, ни своим глазам, но тот тоже показывает вторую полоску. Арсений не знает, куда себя деть. Различные эмоции задавливают своей интенсивностью, и их совершенно некуда выплеснуть — рядом нет Антона, а просто написать ему кажется преступлением. Кончики пальцев холодеют, дыхание замирает каждый раз, когда слышится, будто открывается входная дверь. Арсений забирается на диван с ногами и смотрит прямо перед собой, пытаясь осознать, что чутьё не подвело, и у них с Антоном действительно…будет ребёнок? Охуеть теперь. Все попытки были не зря? Все потраченные нервы, пройденные ссоры? Это кажется таким далёким сейчас, потому что главное в том, что они смогли. Сердце в груди всё также трепыхает, и делает двойной прыжок, когда в скважине дважды проворачивается ключ. — Я дома, — кряхтит Антон из коридора, судя по звуку, снимая с себя ботинки. Арсений ничего не отвечает, всё ещё находясь в прострации и жёстком отрицании происходящего, хоть и в руках подтверждение его адекватности; от Антонового голоса к горлу подкатывает ком. — Арс, всё нормально? — одежда начинает шуршать ещё активнее. — Арс? Арсений подскакивает с дивана, стоит Антону зайти в гостиную. У него выражение лица испуганное и запах начинает горчить на кончике языка, и они долгие секунды просто смотрят друг на друга — Арсений видит в его глазах непомерное желание тут же подбежать и начать успокаивать, даже не зная причин. — У нас…у нас ребёнок будет, Антош. Поутихшие вроде как эмоции снова просыпаются и переполняют чашу, — Арсению кажется, что он в ту же секунду, как Антон заходит в зал, должен лопнуть от их переизбытка. Рука дрожит, когда он протягивает её взволнованному и опешившему Антону вместе с полоской теста. Тот моментально меняется в лице. И в следующую секунду Арсений уже резко и даже больновато утыкается носом куда-то Антону в ключицу, потому что тот срывом тянет Арсения на себя, заключая в крепкие, сдавливающие объятия. Грудью чувствуется, как грохочет его сердце, — а, может, это Арсово собственное так отражается; и его эмоции чувствуются, как свои — они находят на Арсения лавиной. Эйфория, неверие, жгучий трепет. Любовь. Край Антоновой футболки наверняка пропитается слезами, но им обоим плевать. Они ждали этого слишком долго. И ближайшее время Арсений отлипать от Антона не намерен. Они стоят так очень долго, раскачиваясь из стороны в сторону. Большие ладони Антона успокаивающе водят по спине, и он сам носом зарывается в волосы и шумно продолжительно втягивает воздух, — Арсению хочется в этом моменте раствориться. — А я всю голову сломал, чем от тебя пахнет, — вдруг оживает Антон. Его голос тихий, как будто боящийся нарушить установившуюся тишину. — Кем, получается. Арсений жмётся ещё ближе, тихо выдыхая от прокатившихся по телу мурашек. И почему-то именно в эту секунду, уткнувшись носом в тёплую шею Антона, Арсений вспоминает хаотично, быстро написанное «быть счастливым» под бой курантов, и весёлый гул вокруг. Новогоднее чудо, что ли, всё-таки случилось? Он улыбается.