За счастье

Иногда Игорь думал, что чудес не бывает. Вообще, он в них, в чудеса эти новогодние, никогда особо-то никогда и не верил. Так, мог ради приличия подпалить вместе с остальными кончик бумажки с одним и тем же желанием каждый год, уронить ненароком свои просьбы и мечты в шампанское, да так его и не выпить. А что желать? Что просить, на что ему, Игорю, так безвозмездно надеяться? Он, конечно отшутится мрачно про то, что попросит на новый год пощады прежде всего, скажет хиленький тост, который не тянет даже на формальное наличие какой-то искренности, сморщится и выпьет залпом горький алкоголь. А потом уйдёт спать, не дождавшись даже полуночи, потому что неделя выдалась тяжёлая, а Игорь уже самому себе напоминает заёбаного жизнью после смерти зомбаря из тупых американских сериалов, которые по телеку гонять будут все праздники. Как будто у остальных новый год в России проходит иначе — а кому сейчас легко? Хронический недосып, прокуренные лёгкие, серое паршивое утро и желание испариться из квартиры в этот новый год — всё ляжет тяжёлым грузом, всё придавит к земле, и Игорь почувствует себя, неверное, жителем окраин дальнего севера, проживающего одну сплошную полярную ночь всю жизнь. И нет ему в мире ярких солнечных лучей, нет искрящегося на свету льда, света нет самого по себе — есть только холодное чернильное море, жемчужный свет луны во мраке, есть вечная тьма — и ничего эту тьму разогнать не может. Иногда Игорь думал, что Антон ну просто пиздец какой красивый. И улыбается он смешно, заразительно, и шутит по-дебильному, но весело ведь! Смотрит снизу, поставив голову на поставленные друг на друга кулаки, скалится и тут же получает подушкой по лицу, чтобы не ржал тут над ёлочной игрушкой, потому что она «на хер твой похожа». Антон похож на снеговика во дворе, которого слепили и создали дети. Они такие искренние и живые, они вдыхают жизнь в людей, ещё пишут искренние письма, кладут их под ёлочку, ещё верят в новогодние чудеса. Антон сам как ребёнок, и профессию себе подходящую выбрал — учитель начальных, мать его, классов. Он всегда окружён маленькими чудиками в масках мишек-зайчиков-белочек, он всегда для детей нарасхват, они любят его, и Игорь их прекрасно понимает. Он весь такой из себя солнечный, улыбчивый и яркий, по уши влюблённый в эту жизнь, и в особенности в своё предназначение. Игорь думает, что переборет, переживёт любые свои депрессивные периоды в жизни, лишь бы огонёк в глазах Антона никогда не погас. И он пишет, раз за разом пишет на маленькой бумажке своё самое скромное желание, сжигает листок, считает до десяти и пьёт. «Пускай он будет счастлив». Если и есть бог в этом мире, то Антон сейчас улыбается, смотрит из окна на салют, а на шее у него гирлянда, и в глазах огни фейерверка отражаются. Он такой светлый, как солнечный зайчик, такой необходимый, как лучик на Северном полюсе, он скользит по льду, задевает холодные края, скатывается на снег, искореняет ночь из мутной души Игоря, он такой нужный-нужный-нужный, и ради него Александров запустит салют на весь город, скупит все гирлянды, накинет на чужую шею и всеми способами вызовет на губах улыбку. Он вообще оптимист каких мало, это Игорь по себе уже знает. Ему плевать на застрявшую машину, хотя из вежливости он её даже подтолкнуть попытался. Игорь остановил. И не потому что так хочет наедине побыть, так не хочет торопиться и торопить всё, не потому что хочет просто Антоном насладиться, а просто, ну... Тяжело машины толкать. Особенно этому, учителю начальных классов. Александров фыркает над своей же шуткой и шумно затягивается сигаретой. Они оба сейчас посреди каких-то ебеней, как сказал сам Антон «в хуево-кукуево ты меня завёз, родной, с нью ером тебя, полночь через полчаса». Игорю, если честно, на время вообще похер, он стоит, опершись спиной на капот, курит протяжно, да всё на Антона своего поглядывает. А тот уже надежду всю потерял — сначала демонстративно уселся прямо в сугроб, полежал, попялил так на Игоря, не дождался реакции и молча пристроился рядом на капоте. Вот так вдвоём они — посреди леса, в темноте и тишине, со сломанной машиной, за тридцать минут до нового года. Александров мельком смотрит на время. Двадцать три, сорок одна. Стряхивает пепел указательным пальцем, моргает, снова смотрит на время. Двадцать три, сорок две. Пора. Он обходит машину, открывает багажник и выуживает оттуда большую бутылку шампанского. Антон заинтересованно смотрит, спрыгивает с капота, подходит ближе, помогает закрыть крышку багажника, специально накрывает пальцами руки Игоря — знает, как того прёт от одних только касаний, будто бы они всё ещё сумасшедше-влюблённые школьники, хотя живут вместе уже четыре года. Антон боится всё это потерять в одну секунду, боится не сбывшихся желаний, но так искренне верит в волшебную силу вселенной. А Игорь, как обычно, верит в него. Бутылка с характерным звуком откупоривается, крышка отлетает куда-то в снег, но им обоим всё равно. Александров достаёт из кармана зажигалку и листок, шарится в поисках ручки, и Антон уже начинает думать, что их маленькая лесная авария подстроена. Две минуты. Две чёртовых минуты до нового года. Антон давится морозным воздухом, думает, что прямо сейчас очень нужно что-то сказать, как-то всё это прокомментировать, но Игорь уже строчит что-то на бумажке, жмёт её к стеклу, чтобы не улетала вместе с холодными ветреными порывами, дописывает наконец, поджигает и бросает в невесть откуда взявшийся фуршет. — За тебя, родной. Игорь пьёт, а Антон думает, что в целом, можно и помолчать. Потому что в небе грохает салют, потому что часы бьют двенадцать, а люди кричат и поздравляют друг друга с наступившим. У Антона в глазах фейерверки, в сердце горящем весь такой новогодний из себя Игорь в шапке с помпоном, а в руках бокал с шампанским. Потому что новый год — он и в глуши новый год, а такой новогодний Игорь лучше всяких там подарков. И пускай так будет хоть каждое тридцать первое — главное ведь вместе. Вдвоём. И больше им никого не надо.