мы не можем оставить монстра в живых.

десятый пинок в область живота уже даже не ощущается чем-то неправильным. плоть податливо приняла чужой кроссовок, промявшись чуть ли не до самого позвоночного столба, органы словно перемололо острыми крыльями блендера. закрыть глаза, досчитать до пяти, угомонить дыхание. сверху что-то кричат. сил и желания разбирать нет. через приоткрывшееся веко видно удаляющиеся силуэты. задержать дыхание, подползти к парте, закатиться под нее. он бы забрался в шкафчик, но, услышав стук дверцы, они, скорее всего, запрут его там на ночь. стыдно за свою слабость. и возможно, где-то в глубине стекловаты, забившей грудную полость, тэхен просто не хочет отбиваться. улыбка расползается по лицу, но глаза он все еще не открывает. лежит на спине, ноги полусогнуты в коленях, а те упираются в нижнюю поверхность сиденья стула. в носу застрял назойливый запах чужого одеколона. в животе тянет и стучит. как будто птичка, поселившись в кишечнике, измолотив его своим клювом, пытается крыльями пробить себе путь на волю. хочется сигарету. он всерьез раздумывает над тем, чтобы закурить прямо в пустом классе. но всё-таки тэхен — трус. поэтому, лишь едва приподняв веки, устало смотрит на исклеенное жвачками дерево. какой же он омерзительно слабый. одноклассники в лицо больше предусмотрительно не бьют. все-таки тяжело не заметить будто базофильные кровоподтеки на сероватой коже, особенно когда носить макияж в школу — идея не из лучших. дома тэхен еще мог неумело скрывать гематомы маминой косметикой, а утром выходить заранее, со смазанным за почти бессонную ночь тональным кремом немного не его оттенка, создавающего впечатление, будто на лице — обломки чужой маски. но в школе к макияжу относились плохо. и не только учителя. тэхен с силой трет лицо руками, на периферии сознания мелькает мысль о том, что ладони покрыты пылью с холодного пола, выложенного серой плиткой. пальцы же испещерили багряные следы от собственных зубов. наскоро протерев руки о форменный пиджак, он вгрызается в кутикулу. эпителий, не успевая нарастать, отслаивается уже сам. поняв, что пока в помещении никого нет, тэхен выкатывается из-под парты, морщась от тупой боли, отряхивает одежду, сильно сутулится. в классе холодно и немного сыро, густо пахнет отчужденностью и плесенью. свет слабый, некоторые лампы подмигивают безжизненными глазами, заплывшими мутной катарактой пыли. навязчиво мутит. на безымянном пальце выступила крупная капля крови, запачался мизинец. пришлось слизать кисловатую алую жидкость. тэхена едва не выворачивает. он ногтями впивается в кожу запястья, стараясь болью обмануть рвотный рефлекс. и, возможно, разобраться с непонятной, гнилой на вкус тяжестью, осевшей на стенке каждого органа. иногда тэхену думается, что лучше бы его одноклассники были отбитыми уголовниками, которые бы зарезали его тихим вечером, выловив возле школы. но на деле всегда казалось, что они самые обычные. подростки, у которых тоже есть мама, для которой они наверняка самые лучшие, у которых есть обиды, слезы в подушку, отказавшая первая любовь, комплексы из-за набухших на лбу прыщей и непропорциональных конечностей, стресс на почве экзаменов, любимая музыка. и жгучая ненависть к тэхену. он часто размышляет, что это, наверное, его вина. ведь если в своей истории они никогда не были злодеями, то, может, злодей — он сам? в детских книжках добра всегда больше, чем зла, а тэхена чаще всего зажимали группами от двух до семи человек. больно стискивали костлявые запястья, выбивали воздух из легких, врезали в область почек тяжелые кроссовки или кулаки. наверное, это его наказание. возвращаться домой не хочется. пойти бы на крышу и свалиться с нее безвольным полиэтиленовым пакетом. растечься по грязному асфальту грудой перемешанных тканей. тэхен по поводу собственной смерти не испытывает эмоций — он давно с ней слипся. она вросла в него, как сосуды врастают в хрящевую модель кости, выплевывая остеокласты, разрушающие ее изнутри. ему настолько часто желали сдохнуть, что тэхен уверился в праведности этой идеи и собственной антигероической природе. не больно. дверца его шкафчика противно скрипит. даже в этом он мерзок. тэхен усмехается. задумчиво оглядывает несколько лежащих там учебников. складывает один из них в рюкзак. дома он книги открывает, чтобы тупая голова наконец замолкла. учебники в шкафчике — самые редко используемые. тэхен утыкается лбом в холодную сталь дверцы. несколько раз с силой бьется об нее головой с гулким эхом металла и черепа. не то чтобы дурные эмоции едким раствором текли по сосудам, скорее всепоглощающая усталость густой, отвратительно липкой слизью оседала в полостях. не обидно, почти не больно, не страшно. никак. как обычно. хотелось поддеть собственные вены острыми ножницами и отрезать по одной, словно вскрывая подарочную коробку, связанную лентами. а из нее поползет хрипящий, прожорливый, слепой червь-безразличие. под глазами — фиолетовые кротовьи норы. единственный космос, в котором доведется побывать. нездоровое сердце слабо качает кровь, волокна пуркинье лениво проводят электрические импульсы, вяло скрипя. тэхену никогда не стать космонавтом. детские мечты посыпались сквозь пальцы еще в последних классах начальной школы, когда дети отпинали его прямо за серым, глухо ворчащим зданием, отхаркивая ядовитые фразы. тэхен, будучи не особенно общительным, но сосредоточенным на учебе, незаметно для себя изолировался. когда его спрашивали: «что произошло на уроке? говорят, у вашего класса проблемы», — он удивленно распахивал глаза. успеваемость полностью испортила отношения с одноклассниками. потому что тэхен — первый в рейтинге. во рту — свинцовые пули и кислота. зубы болят, а эпителий расслаивается, от чего открываются шипучие язвы-прорехи. тэхен хватается за собственные темные, ломкие, поредчавшие волосы, в голове слишком шумно, словно нейроны затеяли отпевание, отростками стуча по крупным колоколам, бликующим в глаза рыжим изнутри. в пальцах остаются спутанные пучки. хочется чтобы на такие же разобрали сосочковый слой дермы, каждую связку, мышечные фасции. техен разваливается. и меняя классы, и опускаясь в рейтинге до десятого места, и прячась в углах классов и под стульями, и ввязываясь в драку в ответ, тэхен остается тем же самым ничтожеством, тем же самым первородным злом, которое так старались искоренить, распотрошить, загрызть. он усвоил, что лучше не отвечать. потому что он не протагонист, чтобы чужие синяки и обиды ему простили. мама смотрела укоризненно, директор — удивленно, чужие родители — возмущенно, одноклассники — в гневе. тэхен бы содрал с себя кожу, лишь бы забыть ощущения этих взглядов. исчезнуть так, чтобы никто даже не заметил. тэхен бы отдал за это все. все, чего и так не имеет. от внезапно пришедшего голода вкупе с трясущейся тревогой пищевод и желудок сводит, а в горле поселяется неприятное раздражение. тэхен старается дышать, но мышцы продводят. даже судорожно сократившиеся лестничные лишь едва смогли помочь расширить грудную клетку, позволив втянуть немного холодного воздуха, пока их не перетянуло нестерпимой болью. он, шатаясь, идет по школьному коридору. мимо проходят чужие, редкие, смазанные фигуры. хочется стать совсем незаметным, прозрачным, бестелесным. медленно моргающие глаза сверлят в нем кровоточащие дыры, калечат органы, пилят кости и раскраивают мышцы. ему было восемь, когда те, кого он еще по глупым детским стигматам называл друзьями, заставляли его делать позорные вещи и высмеивали. ему было двенадцать, когда одноклассники впервые напрямую сказали, чтобы он сдох. ему было четырнадцать, когда до него дошли много раз пересланные сообщения о том, что его «все ненавидят и считают никчемной тварью». сейчас тэхену семнадцать. и за ним волочатся трупы его же самого. восьмилетний тэхен, (почти) шагнувший вниз с балкона, двенадцатилетний, (едва не) легший под автобус, четырнадцатилетний, взрезавший руку (не с той стороны). где-то среди гниющих останков разлагается и шестнадцатилетний тэхен, глотнувший таблеток (но все же недостаточно). тэхен для себя давно умер. тэхен никогда себя не простит. за то, что недостаточный, неполноценный, глупый, неправильный. за то, что он — не главный герой, не харизматичный друг. он — грязь, воплощенная в кое-как сколоченное тело и крошащееся сознание. он тащится по коридору, почти вваливаясь в мужской туалет, по счастливому стечению обстоятельств и факту того, что уроки уже кончились, оказавшийся пустым. зрение теряется в мутном белесом и невыносимо цветном. искажается сюрреалистичными мыльными разводами. щелкает затвор кабинки. хрупкое личное пространство. в голове что-то хрустит и лопается. разбитый пузырь. тэхена кроет. дышать нечем, в груди — шипастые цветы и опылившие их острокрылые пчелы. «жалко». бронзовый литой купол бьется о череп из стороны в сторону, выламывая виски, тэхен ничего не видит, пальцы сводит судорогой, они обхватывают привычную рукоятку ножниц. холодное лезвие к коже — боли нет, только тошнота и отвращение. он хрипит, прикладывается головой о перегородку между кабинками, выложенную ледяной плиткой. перед глазами — сплошной туман. ожог. закусывает губу. сипит, корчится. вина, вина, вина, вина, вина. клокочет в желудке соляной кислотой, жжет стенки. а лезвие жжет кожу в ответ. теперь получается втянуть тухлый воздух в легкие. как только он наполняет альвеолы, приходит боль. одновременно и острая, и тупая, пульсирующая, вязкая. на руке порезы уродливые, глубокие. открылась желтоватая гиподерма под слоем плотной волокнистой ткани. из стенок разъехавшихся ран каплями выступила темная кровь, почти мгновенно наполнила борозду, потекла по боковой поверхности руки. тэхен сжимает зубы, подставляет ладонь, чтобы не испачкать пол. прошлая вина теперь отравой разлилась по всему телу, сочась из свежих порезов поверх старых. но едкой соратницей пришла новая — жалкая, слезливая. от нее щиплет в носу, трясутся и подламываются колени. пальцы сами по себе сжимают искалеченную руку, от этого контуры раны меняются, кровь слезой скатывается по коже. тэхен чувствует, что сделал недостаточно. его вообще никогда не бывает достаточно. у него порезы раскиданы по всему телу: на бедрах, где уже давно огрубела и потемнела кожа от сотен разных шрамов, на животе — там порезы всегда ядовитые, шипучие, рвущиеся при каждом вдохе, на груди — прямо по выступающим костям, на голенях — параллельные, ровные. и на руках. от плеч до запястий, и с задней, и с передней стороны. разной глубины. эти вышли особенно мерзкими. глубокими. настолько, что тэхен жалеет о том, что оставил салфетки в шкафчике. за руки почему-то всегда стыдно сильнее. тэхен издает тихий смешок. вырывает лист из тетради, им пытается промакнуть темную кровь. как же чертовски стыдно и мерзко. лист размякает, бурые пятна расплываются по бумаге, текст, мелко нанесенный на поверхность ручкой, теперь не разобрать. и черт, он вырвал не пустой лист. надеется, что это не повлияет на учебу. ведь это — единственное, что у него осталось. и что всегда убивало. кровь никак не останавливается. приходится рискнуть. он, вытерев об еще чистый край листа пальцы не немеющей руки, открывает шпингалет, толкает тонкую дверцу из дсп коленом, от чего она опасно трясется. как и сам тэхен, в целом. подходит к кранам, выкручивает вентиль холодной воды. на белой керамике раковины разводы крови, разжиженной водой, выглядят рыжими. тэхен прикрывает глаза. все также больно. не помогло. с опущенными веками казалось, что льющаяся вода — шум дождя. ненадолго подзабытая боль в животе вернулась. а вот кровь так и не остановилась, хотя и стала течь чуть медленнее и менее обильно. и тут щелкнул шпингалет. тэхен распахнул глаза. грудь сдавило раскаленными тисками. дрожащими пальцами он попытался натянуть на взрезанную руку рукав пиджака. грубая ткань проехалась по разошедшимся краям ран. тэхен сморщился, закусил губу, попытался придать лицу безразличное выражение. он смотрит в зеркало. птица в груди падает замертво. из кабинки через одну от той, в которой находился тэхен, выглядывает бледное лицо. знакомое. чересчур знакомое. измучившее его мозг, мелькающее на периферии. в средней школе у техена был тот, кого он мог назвать другом. он был добрым, невнимательным, всеми обожаемым, восхищающим. но енджун, о, черт возьми, енджун был главным героем. тэхену рядом с такими не место, что отчетливо ему донесли девочки, ядовитыми фразами на ухо разъев его, и мальчики более простым способом — пинками. именно тогда тэхена уверили, что с ним возможно общаться, только чтобы списывать. и енджун выпустился, так и не узнав, почему тэхен стал прятаться от него по углам. обладателя бледного лица, отросших волос, цветом напоминающих горький американо из автомата, которым тэхен травит себя каждый день вперемешку с энергетиками, поразительно мягких черт, и серебристого xros mini, зажатого в тонких пальцах, тэхен не может окрестить другом. просто язык больше не поворачивается. они с бомгю «просто знакомые». поэтому, наверное, тот помогал тэхену остановить кровь, хлынувшую из носа, когда одноклассник, которому он отказал в списывании, схватил его за волосы и приложил головой о плитку в этом самом туалете. это было их первое взаимодеиствия, кроме кивков в коридоре, ведь на последнем году средней школы они учились в одном классе. бомгю тогда также выглянул из кабинки, одетый в неизменную кофту от adidas, вертящий в пальцах серебристый под. тэхен попытался отвернуться, спрятаться, слиться с окружающей смазанной реальностью, но подросток потащил его к раковине и наклонил головой вперед, чтобы кровь не запачкала белую рубашку. бомгю оказался слишком. просто слишком для привыкшего к своему битому пузырю тэхена. шумный, чувствительный, гиперактивный, через слово матерящийся, зачитывающийся и стивеном хокингом, и кингом. бомгю тоже знает, что не поймут. тэхен долго думал, к кому его можно отнести: харизматичный друг главного героя или любовный интерес? а может, он из тех антагонистов, от которых захватывает дух? классификация сбилась, затрещала, потрескалась и разошлась мыльными разводами, но тэхен упрямый. — что ты здесь делаешь? — натужно непринужденно спрашивает тэхен, делая вид, что моет руки, и наблюдая за текущей водой. сразу думает, что вопрос достаточно глупый. но ему так страшно, что снова тяжело дышать. тэхен знает, что бомгю слышал. и что, скорее всего, все понял. он вообще часто понимает, но молчит. и смотрит так, что хочется повеситься. как же больно. — а не видно? — бомгю трясет в воздухе рукой с подом. — из толчка пью. тэхен усмехается. бомгю говорит это с серьезным лицом, и раньше тэхен совершенно не понимал, к чему это. однако после череды взаимно настороженных, растерянных взглядов бомгю объяснил ему, что он так шутит. стало проще. но не легче. — бля, учитель ким сегодня сказал, что в теории холодной материи у карликовых галактик охуеть какая роль, — бомгю кивает сам себе, затягивается, выпускает белый объемный дым через ноздри. тэхен, наблюдающий за ним через зеркало, думает, что он похож на перегоревшего дракона. — хотя хуй его, — хмыкает бомгю, — я спать хотел, может, приснилось. блять, я когда на уроках чуток того, — он складывает ладони, кладет на них голову боком и закрывает глаза, изображая сон, — когда моргаю, слышится, что учителя такую хуйню несут. я потом на конспект смотрю, а там пиздец, — бомгю удивленно смотрит на свои же пальцы. снова затягивается. за пределами школы бомгю носит шипастый чокер, потертую кожаную куртку, которая делает его еще более похожим на усталого дракона, напульсники и бас-гитару в чехле с кое-как вышитым «lo$er=lo♡er». как-то тэхен сломал руку, когда, для мамы — ударился о качели, в реальности — неудачно упал от сильного толчка, а на предплечье наступили ногой, и бомгю на свежем гипсе написал ему то же самое. вот и думай, что это значит. тэхен, наверное, просто лузер. — я, кстати, тут, наверное, заночую, — обыденно говорит бомгю, не меняясь в тоне. — пятница, батя бухает, не хочу пизды отхватить опять. да, еще у бомгю вечно сбитые коленки и следы от ремня на спине. говорит, в детстве было больнее. сейчас огрубели и кожа, и сердце, оклеенное пластырями с хэллоу китти. иногда бомгю заявляется с опухшей скулой или фиолетовым на переносице. для отца он — обуза, разочарование, отброс. — тэхен, пожалуйста, ответь что-нибудь, мне холодно, — и пусть однобокая улыбка не сходит с бледного лица, голос обламывается, хрустит, становится детским, наивным, жалобным. но тэхен молчит, потому что чувствует, что разрыдается, если откроет рот. а это слабость. он не достоин быть слабым. его никто не поддержит. губы дрожат, он снова упирается взглядом в белую раковину, видит, как безвольно свисшая собственная кисть тоже подергивается. тело сдается. даже оно его предает. тэхену мерзко и стыдно, ведь он не может открыть рта, потому что боится. так боится, что бомгю посмеется над ним, обзовет, плюнет, морально растопчет или ударит. от страха подгибаются колени, и тэхен удивляется самому себе — обычно как такового ужаса нет. он привык. но с бомгю все не так. поломанно. а самое отвратительное, что у него есть причина бояться подсказанного паранойей исхода. ведь такое уже было. на последнем году средней школы под удивленный и одобрительный гомон одноклассников бомгю на перемене ударил его в нос. обычно озорные глаза были полны ярости и плохо скрытой боли, под левым — темная гематома. это тоже его космос. обычно бомгю сидел за последней партой, закидывал на нее ноги на перемене и методично затягивался, глотая кисло-сладко пахнущий пар. не принимал участия, но и не мешал. только потом тэхен узнал, что во время очередных побоев отец сравнил бомгю с ним, с «пай-мальчиком, который уж точно в жизни всего добьется, а не останется бесполезным отродьем». бомгю хотелось ненавидеть, хотелось сорваться, хотелось увидеть в тэхене то надменное величие и уничтожить его, размазать по стене, стереть в порошок. но его хватило только на один удар. потому что в чужих темных, матовых глазах не отразилось даже боли от врезавшегося в тонкую переносицу кулака. в них не было ничего. и тогда бомгю стало страшно. а тэхен полностью уверился, что является абсолютным злом, ведь даже не подозревая, причиняет людям боль. его руки по локоть в крови, от которой не отмыться. он отвратительное, грязное, погубившее весь мир чудовище. и ему лучше просто исчезнуть. тэхен понимает, что ему не нужно бояться, что он заслужил, что если бомгю ударит — это будет правильно. но легкие все равно сжимает, будто давление в грудной клетке возросло на несколько атмосфер, а сердце шагает через раз, сбиваясь на панический бег. — тэхен, пожалуйста, — шепчет бомгю, но в пустом туалете его слова разносит звенящее эхо. руки трясутся и безвольно опускаются вниз. он чувствует, как капля крови течет по пальцам, смешиваясь с невысохшей водой. звук ее приземления на плитку пола неожиданно громкий, будто кого-то разможжило об асфальт после фатального прыжка с многоэтажки. тэхену так чертовски больно. и как же сильно он себя ненавидит. он думает, что слезы сейчас покатятся по лицу, но всхлипывает почему-то бомгю. это еще хуже. тэхен его расстроил. ему и так нелегко, что он, черт возьми, творит. тэхен ужасный, противный, злобный. тэхен — самый мерзкий человек на этой чертовой планете. хочется вскрыть себе горло. он как-то пытался, но вспомнил, что нельзя расстраивать маму. он так мечтает просто испариться, как никотиновая жидкость в картридже пода бомгю. тэхен хочет что-нибудь сказать, утешить, но знает, что всегда делает только хуже, поэтому лишь кусает губы. — пожалуйста, прости меня, если сможешь, — говорит бомгю. отратительно. это тэхен должен извиняться. вымаливать прощение на коленях, стерев их в кровь. разбить лоб об пол, пытаясь искупить свои грехи. грех своего рождения. бомгю не должен. ему нельзя просить прощения у него. у злодея, у твари, способной только причинять страдания всем вокруг. — я, — хрипит тэхен. приходится прочистить горло. — я никогда тебя не винил, — тихо говорит он. бомгю внезапно оказывается непозволительно близко. тэхен непроизвольно отшатывается, задыхается. бомгю смотрит на кое-как одернутый рукав. — ты… — бомгю тяжело сглатывает. — можешь закатать его? тэхена будто ударили по голове. мысли спутались, скрутились в гордиев узел, забегали в ужасе. холодом сковало все тело. колени угрожающе подламываются, приходится схватиться здоровой рукой за раковину, чтобы не рухнуть на пол мешком ломких костей. — не надо, — голос позорно срывается, тэхен иссякает за секунды. — позволь мне, — просит бомгю, пытаясь поймать ускользающий взгляд темных, тусклых глаз. мягко, почти невесомо берет за руку. тэхену и противно, и удивительно. медленно тянет рукав пиджака к локтю. тэхен морщится. некрасиво, тошнотворно, а главное — недостаточно. несколько наполненных багровой кровью, разъехавшихся в ширину полос поверх царапин. болезненные, но не настолько, насколько он заслуживает. кровь размазалась по коже, рука выглядит, как будто ее полоснул тигр обеими лапами. бомгю почему-то не смеется. не кривится, не отшатывается. просто смотрит тупо в одну точку, думая, видимо, о своем. тэхен нервничает и старается вырвать руку, но она сильно ослабела и двигается плохо. — блять, прости меня, — одними губами шепчет бомгю. тэхен хочет удавиться. — я же… я же всегда понимал, но сука думал, — он сбивается, — надеялся, что ошибаюсь, не хотел делать хуже… — хватит, — прерывает его тэхен. — хватит воспринимать, что это как что-то плохое, — он мотает головой. — это нормально. мне не больно. изнутри же его будто медленно склевывает птица. превращает органы в окровавленное мессиво, разбирает мышцы на волокна. а черви дожрут остатки и кожуру. — нет, блять, это тебе хватит, — неожиданно злится бомгю, тэхен вжимает голову в плечи. — перестань делать вид, что не видишь меня, — снова его тон меняется на просящий. — и блять, пожалуйста, прекрати, — он хватает ртом воздух, будто утопает, — прекрати умирать у меня на глазах. бомгю плачет. слезы крупными каплями текут по щекам. он раздраженно утирает их рукавом своей старой кофты, однако железы исправно истекают соленой жидкостью, оставляющей розовые дорожки на бледной коже. — прости меня, — тэхен жмурится, чтобы не видеть, как бомгю снова плохо из-за него, мотает головой. — прости, прости, прости, прости, — повторяет, будто в гортани заело виниловую пластинку. ощущает тепло. бомгю, будучи вообще немного выше, уткнулся в его шею носом, согнув свою в лебедином поклоне. хотя сам больше походил на взъерошенного, напуганного попугая. попугая-неразлучника. его руки несмело обхватили тэхена за талию. спутанные волосы защекотали шею. — тэхен, я не виню тебя, — дыхание ощущается на коже, а почти бесшумные, бестелесные слова будто вырисовываются на ней шевелениями губ, от чего поднимаются короткие бесцветные волоски. но тэхен не верит. он, наверное, никогда не сможет, как бы ни хотел. слишком долго ему доказывали, что он совершенно никчемный, неправильный, неполноценный, не такой, как надо. слишком долго он сам видит в себе злобную тварь, охочую до чужой боли. но и бомгю для него всегда слишком. слишком импульсивный, слишком мягкий, слишком болезненный, когда снова был избит отцом, от чего хотелось прикоснуться, но нельзя — следы от пальцев тэхена растекутся порчей. бомгю слишком шумный, слишком впечатлительный, слишком сочувствующий, слишком идейный, слишком разочаровывающийся, слишком, будто самая добрая ядерная бомба. бомгю для него слишком живой. тэхен хочет заплакать, но не может. тэхен боится. тэхен дышит мелко, будто воздух обжигает ему горло. тэхен не знает куда деть руки. тэхен все портит. тэхен дрожит и, ослабевая, сильнее сжимает здоровой рукой керамическую раковину. тэхен снова умирает. — я знаю, что ты мне не веришь, — шепчет бомгю, не отрывая лица от его худой шеи, отчего губы мажут по открытой из-за съехавшего воротника рубашки холодной коже. тэхен крупно вздрагивает, сам испугавшись того, как его дернуло. — просто позволь мне быть рядом, дай себе хотя бы минуту без гонки, — продолжает он. его голос удивительно спокоен, а обычные слова-паразиты растворились в сбивчивом потоке слов. — я — отмороженное существо, — хрипит тэхен. — тебе стоит держаться по-дальше. я делаю тебе больно, — слова вылетают сюррикенами, раздирая горло. дрожащей, вымазанной в собственной крови, почти онемевшей рукой, тэхен лезет в карман, достает мятую пачку и зажигалку, которые переложил туда из кармана рюкзака еще перед тем, как его отпинали одноклассники. раньше тэхен думал, что в старшей школе будет легче. но как обычно обманывался. зубами достает одну сигарету и кое-как поджигает, отвернувшись в противоположную от головы бомгю сторону. тот отстраняется. внезапно становится резко холодно и пусто. тэхен перехватывает зажигалку здоровой рукой. сигарета медленно краснеет от розоватого огня. дым наконец наполняет легкие, зажатые от стянутых спазмом межреберных мышц. тэхен ощущает, что ранее кое-как склеенный скотчем пузырь рассыпался на мелкие осколки. он впервые смотрит бомгю в глаза. блестящие от слез, добрые, почти как у бездомного щенка. бомгю — чертов андердог. тэхен выдыхает серый, едкий дым. — ты для меня — карликовая галактика, — читает тэхен по чужим губам. пчелы в груди одновременно врезаются жалами в слабое сердце слабого монстра. тэхен затягивается и отворачивается. решает рассказать когда-нибудь потом, что семнадцатилетний тэхен сегодня умер. и теперь свежим, вскрытым трупом будет волочиться за ним. или, может, ему и не придется объясняться, если семнадцатилетний и не только тэхен сегодня умрет.