take me home

      Громкие и гулкие басы ритмичной музыки едва слышно — звукоизоляция отличная, уж тут Хонджун постарался на славу: в помещении они почти неощутимы, лишь слегка вибрируют в воздухе, резонируя и посылая слабую дрожь по телу. Даже несмотря на исправно работающую вентиляцию и включенный кондиционер, воздух тяжелый, пропитанный запахом чужого одеколона, дорогих сигарет и алкоголя. Виски в граненом стакане в полумраке кажется темно-янтарным, будто застывшее золото, смешавшееся со временем с медью; стеклянные грани тускло блестят при мерном покачивании, преломляя льющийся сверху свет. Сквозь вуаль из полупрозрачного молочного дыма Хонджун, сидящий на диване из темной кожи, все равно ощущает слабые отголоски знакомого до самой последней нотки аромата.       Тонкого, приятного до чертиков и белых бликов под веками. Возбуждающего и заставляющего поджаться пальцы на ногах, а в голове сразу же вспыхнуть горячим, словно кипяток, воспоминаниям: обнаженная кожа под пальцами, четкие разлёты ключиц и вздымающаяся грудная клетка, тут и там покрытые багровыми пятнами, язык, обводящий сначала его нижнюю, потом верхнюю губу, горячие руки на голых бедрах… Еще немного, и Хонджун, кажется, ощутит на самом кончике своего языка соленый привкус пота и чужого запаха, осевшего в легких сладким дурманом, путающим мысли и стекающим дальше, чтобы одним лишь своим фантомным присутствием согнать разгоряченную кровь в самый низ, где непременно все откликнется болезненно-сладкой пульсацией.       Хон закусывает губу и незаметно ёрзает по обивке дивана, та скрипит, а высокая фигура рядом чуть смещает корпус и тянется к напряженному плечу. В голове все постепенно становится мутным, фокусировка внимания на переговорах плывет, хочет сместиться, сосредоточиться на иной цели — куда более будоражащей и желанной. Но Ким себя одёргивает: не время.       Вдруг плеча касаются длинные, тонкие пальцы — несильно, но ощутимо, чтобы даже сквозь двойной слой ткани Ким почувствовал их тепло, будто раскаленное клеймо прижали. В животе все переворачивается и ёкает, очередной волной приливая к низу, отчего в штанах становится еще теснее. Хон прикусывает щеку изнутри, продолжая вести беседу с потенциальным партнером и пытаясь отрезвить не вовремя поплывшее сознание. Нельзя провалиться ни в коем случае, ему необходимо завершить переговоры и добиться соглашения именно на максимально выгодных для них условиях.       Но как это сделать, когда мозг плавится, в носу, в легких осел выбитый чуть ли не на подкорке аромат, а плеча касается непосредственно сам виновник такого его состояния?       Время тянется как резина, а Ким чувствует, что воздух в комнате становится плотнее, тяжелее, присутствие Сонхва ощущается еще более явственно, чем было до этого. Не выдержав зудящего внутри порыва, Хонджун косится на Сонхва, находящегося рядом, но чуть правее, прямо у подлокотника. Член в штанах сразу же отзывается, а ткань жмет еще сильнее.       Хочется хорошенько выругаться, выгнать всех к чертовой матери из комнаты, замкнуться и накинуться на Сонхва, сжать его в своих руках, раздеть и обшарить каждый дюйм, заклеймить, почувствовать эти сводящие с ума, длинные пальцы на себе, в себе… Прямо как сегодня утром, когда он дважды кончил только от них одних, самозабвенно вдыхая в горящие легкие кислород, отравленный присутствием Сонхва.       Но нельзя. Нельзя поддаваться искушению, не сейчас. Нельзя оставлять дольше положенного жгучие взгляды на обтянутый тонкой тканью рельеф грудных мышц Хва, нельзя так бесстыже мечтать о том, как прижмется губами к его голой коже, абсолютно не к месту сейчас фантазировать о том, как встанет на колени, расстегнет ремень, держащий джинсы на этих сексуальных бедрах, как сдернет ткань трусов вниз и вожмется лицом прямо туда, чувствуя горячую плоть на своих губах и руку в волосах. И уж тем более нельзя смотреть на Сонхва выше уровня ключиц.       Поэтому Хон себе запрещает, собирая последние крупицы здравомыслия, сгребая в кучу столь крамольные мысли, стараясь их запереть поглубже до поры, до времени, а сам молит всех известных богов, чтобы встреча как можно быстрее завершилась, иначе он точно не выдержит, выпустит свою ненасытную похоть, помноженную на обожание и любовь, завалит Сонхва прямо на глазах у кучи незнакомых мужчин и сначала как следует ему отсосет, чтобы аж до сияющих звезд перед глазами, а потом трахнет так, что ни он сам, ни Хва встать не смогут.       И когда Киму уже кажется, что еще немного — и у него окончательно поедет крыша, встреча заканчивается, он как в тумане жмет руку своему уже партнеру, а по загривку, за шиворот, стекает капля пота, щекоча встревоженные нервы. Хонджун, прикрывая веки, с облегчением выдыхает, чуть расслабляясь, отчего вес чужой руки на плечи становится более ощутимым. Краем уха он улавливает шорох и шаги, а после рука на плече исчезает, чтобы затем оказаться на лице. Кисть Сонхва гладит его линию подбородка, горящую щеку и ласково зарывается в волосы. Не будь Хон сейчас напряжен, то обязательно бы замурлыкал, требуя больше нежных прикосновений.       Однако то другая ситуация, сейчас Хонджун — как почти проснувшийся вулкан, который вот-вот рванет, а чужие прикосновения все равно что красная тряпка для быка или вода в кипящее масло — провоцируют бурную реакцию. Поэтому он ловит Сонхва за тонкое запястье, чуть сжимая, приближает его к своим губам, скользит по шелковистой коже и, почти не дыша, отсчитывает чужой пульс, который, абсолютно не скрываясь, сразу же немного сбивается.       — Ты чего? — в голосе Хва явственно читается вопрос, по этой причине Ким открывает глаза и смотрит прямо, не моргая, на Сонхва.       — Ничего, просто, если не хочешь, чтобы я трахнул тебя прямо здесь, то лучше, пока не приедем домой, лишний раз не трогай меня, — голос у Хона ниже обычного, чуть хрипит.       Сонхва вздрагивает, сглатывает, но взгляд не отводит. Хон отмечает чуть зардевшиеся уши и щеки, немного нахмуренные брови и мелькнувший кончик языка, смочивший пересохшие губы, отчего на них, едва заметно блестя в приглушенном освещении, остается слюна. Невыносимо хочется наклониться вперед и прижаться к этим пухлым губам, почувствовать их мягкость и тепло на своих, а затем жадно и напористо поцеловать, вторгаясь внутрь, разделяя одно дыхание на двоих, надавливая штангой на губы Хва, буквально выпивая без остатка чужие прерывистые стоны. Ким знает, что Хва чертовски нравится его пирсинг, знает как никто другой, что Сонхва до дрожи возбуждает его проколотый язык.       И, видимо, все эти горячечные фантазии прекрасно отображаются в глазах Кима, в его темных расширенных зрачках, раз Хва, откашлявшись, тихо произносит:       — Тогда поехали домой.       В этих словах между строк четко читается разрешение и безмолвная просьба, отчего Хонджун ухмыляется, целует Сонхва в центр запястья и, не удержавшись, немного кусает его, удовлетворенно отмечая слабый вздох, от которого в паху еще больше тяжелеет.       — Поехали.       

***

      Как только Хон и Сонхва вышли за пределы рабочего кабинета в ночном клубе, принадлежащему Киму, кажется, что его выдержка и попытки сохранять разум максимально чистым начали таять с удвоенной силой. По мозгам и самоконтролю ощутимо ударяет практически нестерпимое желание прикоснуться к Сонхва, вжать его в ближайшую поверхность — неважно, горизонтальную или вертикальную, — чтобы между ними было как можно меньше преград, чтобы можно было беспрепятственно прижиматься к телу Хва своим, перенимая его дрожь, ощущая как вместо крови по венам уже бежит концентрированное желание обладать и принадлежать.       Терпение у Хонджуна на грани того, чтобы лопнуть, словно надутый до предела воздушный шарик. Потому что соблазн отослать всю охрану и везти машину самому, вдавливая педаль газа в пол до упора, ужасно велик. Но Хва вряд ли бы позволил ему поступить подобным образом, слишком уж он был ответственным. К тому же, сам Ким настолько беспечностью не отличался. Он прекрасно понимал, кто он и чем чреваты подобные опрометчивые поступки. Однако от того желание как можно быстрее оказаться с Хва наедине не становилось слабее, а все больше и больше распирало, ширилось где-то там в голове.       Как они садились в машину, Ким помнит смутно, единственное, что еще держало его сознание в реальности, — тепло руки Хва в его ладони. Картинка за тонированным стеклом массивного внедорожника сливается в одно сплошное пятно, состоящее из ярких клякс неона, переливающегося фиолетовыми, голубыми, розовыми оттенками; в задней части салона тихо, ведь тут только они двое — от охраны в передней части их отделяет темная непроницаемая перегородка. Эдакая иллюзия уединения, которая будит нечто развратное и тёмное в Хоне. Он и так взвинчен больше положенного, сдерживая себя вот уже как часа два к ряду точно, а подобная видимость того, что они почти наедине, что только повернись, перекинь ноги через чужие бедра на соседнем сидении и дальше делай что душе угодно — никто не увидит, ничего не скажет, — только еще больше даёт простора для грязных мыслей, подначивая сделать что-нибудь непристойное. И самому Хонджуну в принципе, по большей части, плевать, увидят ли их, услышит ли охрана едва сдерживаемые, сдавленные стоны Сонхва, когда Ким устроится прямо между его прекрасных ног, расстегнет ширинку и сразу возьмет настолько глубоко, насколько сможет. Да, ему совершенно все равно, лишь бы ближе к Хва, лишь бы каждой клеточкой тела соединиться с ним.       Но Сонхва вот, к сожалению, совсем не все равно. Он всегда был против того, чтобы нарушать чей-то комфорт, если это можно было избежать. Шутка ли, он был парнем члена мафии, сам являлся ее частью, а все продолжал блюсти какой-то этикет. Иногда Хонджуна удивляло то, что они полюбили друг друга, нашли друг в друге свое утешение и убежище. Хотя, вот тому, что у него крыша едет от Хва, он ничуть не был удивлен — в него было абсолютно невозможно не влюбиться.       Пытаясь держать себя в узде, Хон неосознанно все больше и больше ерзает. Член в штанах стоит уже довольно давно, жесткая ткань неприятно стесняет, из-за чего Ким потирает бёдра между собой, пытаясь уменьшить давление. Из-за трения металлические зубцы молнии еще плотнее прилегают к члену, давят на головку, вынуждая крепче стиснуть зубы, со свистом выпуская воздух, и от греха подальше все-таки развести бедра, чтобы хотя бы на толику уменьшить скопившееся напряжение, не залезть под пояс брюк, в трусы, и, не щадя себя, подрочить прямо в машине на глазах у Хва.       Ким незаметно поворачивается чуть левее, чтобы рассматривать Хва было удобнее, но ощущает лишь миллионы мелких иголочек в месте соприкосновения их коленок — он совсем не заметил, как из-за того, что ёрзал, придвинулся к Сонхва настолько близко, что это стало опасным.       Лицо Хва озаряли то исчезающие, то появляющиеся вспышки фонарей и горящих вывесок, пробегая по слишком привлекательному лицу, резко очерчивая его полутенью, делая его в одно мгновение более жестким, а в следующее — более мягким, выделяя четче линию полных губ, задумчиво прикрытые глаза и скрытую под горловиной водолазки греховно-красивую шею, будто бы созданную специально для поцелуев и алеющих меток. В данный момент эластичная ткань горловины скрывает многое от Кима, но он прекрасно знает, что прямо под ней — чернильные линии татуировки. Они чуть ломаные, будто нанесенные четко выверенными, но умышленно неосторожными штрихами, которые черными оковами охватывают беззащитное горло, складываясь буквами в одно слово — «MATZ».       Для Кима оно больше, чем обычное слово со скрытым смыслом; для него оно равносильно признанию в любви, метке, доказывающей, что в сердце Хва, в его мыслях и в его будущем лишь он один, для него «MATZ» как обещание и лишнее подтверждение того, насколько Сонхва ему доверяет. Ведь он четко помнит скованность стройного тела под ним, дрожь темных ресниц, соленые слезы на самых их кончиках, нахмуренные брови, иногда дергающийся кадык и пульсацию крови, бегущей по артериям, пока его пальцы, облаченные в перчатки, крепко сжимая мерно жужжащую машинку, острым концом иглы вбивали чернила прямо под кожу.       Хон уверен на сто процентов, что сейчас взгляд у него голодный, тяжелый, и посмотри на него Хва, то точно увидит на дне черных, как уголь, глаз вязкий, словно нефть, коктейль из похоти, страсти и необъятного обожания. Он беззастенчиво блуждает глазами от пухлой нежной плоти губ к обтянутым водолазкой росчеркам тонких ключиц, цепляется ими за очаровательный румянец на скулах, ухмыляется и мажет большим пальцем левой руки по чужим костяшкам, оглаживает их и одним юрким движением ныряет под рукав, с наслаждением скользя уже всей площадью ладони по чужому предплечью.       — Хонджун, хватит, — дрожащим голосом произносит Сонхва, но руку не убирает.        В Киме просыпается азарт, плещется, подначивает на то, чтобы раздразнить Сонхва еще больше, ведь он же видит, как у него напрягается линия челюсти, как Хва закусывает нижнюю губу, как чуть темнеет шоколадного цвета радужка.       — А что я делаю? Хва, мы с тобой просто держимся за руки, — в глазах у Кима сейчас пляшут черти, перед внутренним взором ярко-красной бегущей строкой мигает «СТОП», но Хонджуна слишком раздражает то, что Хва настолько спокоен, поэтому прекращать он не собирается, только придвигается еще ближе и, вытаскивая ладонь из-под рукава водолазки, соединяет их пальцы вместе.       Сонхва рвано выдыхает и, наконец, смотрит прямо на Хона с укоризной.       — Ты прекрасно понимаешь, о чем я. До дома осталось не так долго, ты можешь подождать еще немного и… — договорить он не успевает, так как раздается приглушенный гудок клаксона, а после стук по темной поверхности перегородки.       Хон раздраженно отстраняется и демонстративно поправляет брюки, собравшиеся в паху, зная, что Сонхва на него смотрит. Откашлявшись, он ждет, пока с передней части салона раздастся голос охранника.       — Господин Ким, тут пробка, довольно большая. Думаю, стоять будем долго. Мне выбрать другой маршрут?       Хонджун на секунду задумывается: с одной стороны хочется как можно быстрее попасть домой и поиметь Хва прямо в коридоре, а с другой стороны… На ум приходит шальная мысль: салон довольно уединен, окна затонированы, в пробке стоять долго, а охрана без веской причины их не потревожит, так почему бы ему немного не подразнить Сонхва?       — Нет, не нужно. Будем ждать.       И сразу после озвученных слов, не дожидаясь ответа охранника, Ким перекидывает ногу через бедра Хва, нагло усаживаясь ему на колени и притискиваясь своей грудью к чужой. Его пальцы зарываются в чужие волосы, несильно оттягивая назад, а губы накрывают чужие, не давая вставить ни слова. Сонхва пораженно выдыхает, но прикрывает дрожащими ресницами глаза, ощущая, как затылок покалывает приятная боль от собранных в одну горсть прядей, как в груди Хонджуна, совсем близко прижатой к его, заполошно бьется сердце. Хва сдается и приоткрывает свои губы, которые тут же широко лижет влажный язык, а на верхней и нижней губах поочередно оставляют легкие укусы. Хонджун решает не медлить: сразу же проникает в чужой рот, проводит языком по кромке зубов, слабо ударяясь сережкой, самым кончиком касается неба, дёсен и сталкивается с языком Хва, переплетаясь. Металл в языке Кима почти доводит Сонхва до экстаза, отчего он мычит, теснее вжимая в себя разгоряченное тело, сам уже почти не контролирует свое собственное, теряя крупицы разума, выправляет полы одежды из-за пояса брюк и проникает под нее голыми ладонями, оглаживая лопатки, линию позвоночника и ямочки на пояснице.       Они целуются развязно и очень мокро. Хон, будто испытывая тактильный голод, пытается еще крепче прижаться к Хва, стискивая своими коленями его бедра, широко разводя свои и выгибаясь в пояснице, неосознанно дергает чужие пряди, чувствуя, как горячо Сонхва обхватывает губами его язык, посасывает и чуть кусает, а его пробивает непередаваемая дрожь, отчего он утробно стонет. В венах бурлит кровь, сумасшедшим потоком устремляясь в пах, в ушах чуть звенит. Под пальцами Ким ощущает бешено бьющуюся жилку, их кончики почти жжет буква «Z», чернильной полосой выглядывающая из-за оттянутого ворота. Ноздри щекочет запах Сонхва, из-за чего сопротивляться желанию вжаться носом в это беззащитное горло и дышать, дышать до вспышек под веками, становится нереально.       Хон с трудом отрывается от покрасневших губ Сонхва, видит, как он потерянно тянется за ним, как затуманиваются его глаза, и едва находит в себе силы просипеть:       — Сними с себя эту чёртову тряпку, я хочу ощущать тебя полностью.       Сонхва моргает раз, моргает два, постепенно проясняя свое сознание и пытается вникнуть в смысл сказанного. Наконец, до него доходит, в каком они сейчас положении, чем и где занимаются. В голове будто щелкает, и Сонхва уже хочет возразить, как Хонджун его прерывает:       — Возражений слышать не желаю: либо ты раздеваешься, либо я разорву эту шмотку, — и, словно показывая на своем примере, хватается за свою майку, снимая ее и отбрасывая на соседнее сидение.       У Хва перед глазами плывет, адски пылают щёки: Хонджун перед ним полуобнаженный, на изгибе его плеч видна пара укусов, часть шеи и груди покрыты лиловыми пятнышками, которые остались после того, как Сонхва сегодня утром дважды трахнул его — сначала ртом, а потом пальцами. Ему хочется послать к черту приличия, которых он хотя бы по минимуму, но старался придерживаться. Сложно сдерживаться, когда на нем сидит такой Хонджун, широко разведя свои ноги и время от времени скользя ягодицами по вставшему члену, жмущийся все ближе и ближе, будто пытающийся вплавить себя в тело Хва. Нет, здесь не просто сложно сдерживаться, здесь абсолютно невозможно это делать. Поэтому Сонхва молча кивает и спешит снять свою водолазку, чувствуя, как сразу по голой коже скользят теплые ладони.       В их части салона становится ужасно душно, градус напряжения все растет, а постоянно ёрзающий у него на коленках Хонджун, которому прямо между ягодиц утыкается уже болезненное возбуждение Сонхва, кажется, скоро такими действиями доведет его до оргазма одним лишь трением. Поэтому Хва сильнее сжимает руки на его бедрах, фиксируя на месте, слизывая осевшую на подбородке ниточку слюны, ранее растянувшуюся меж их губ, тихо просит:       — Полегче, пожалуйста, — и тут же неосознанно громко стонет, когда Хон, проказливо кусает его за мочку, жарко выдыхая воздух.       — А то что? Хва, ты слишком шумный, будь хорошим мальчиком и сбавь тон, не то все узнают, чем мы с тобой тут занимаемся, — шепчет Хонджун Сонхва на ухо, скользя своими губами по его горлу и темным контурам на нем. — Блять, Хва, эта татуировка и твоя шея сведут меня с ума…       Рецепторы Хона дразнит солоноватый привкус кожи, чернильных букв касается его язык, лижет одну за другой, он не сдерживается и засасывает кожу, чуть прикусывает, сразу же оставляя невесомый поцелуй. Хочется заклеймить всю шею, искусать вдоволь, будто бы одной собственноручно им выбитой татуировки мало. Хонджуну до ужаса хочется слышать стоны Хва, ловить их губами, даже несмотря на риск того, что их поймают с поличным. У Сонхва слишком приятный голос, который и так слушать одна услада для ушей, а уж в подобной глубокой, дрожащей, нуждающейся тональности — совсем преступление. Если бы мог, то Ким вшил его себе на подкорку, чтобы иметь возможность вечность слышать его.       Поэтому Ким чуть приподнимается, чувствуя, как чужие ладони крепче сжимаются на его заднице, и, раскачиваясь, толкается вперед, проезжаясь промежностью по чужому паху, где все уже такое твёрдое и горячее. Хон ластится еще ближе, целуя брови, скулы и нос Хва, прижимаясь к его губам, встречая чужой язык и чувствуя, как у самого дрожат ноги, а трусы уже хоть выжимай — до такой степени там влажно. Голова кружится, из груди вырывается громкий стон, когда он ощущает встречное движение бедрами. Вдруг его щёки сжимают, на рот ложится ладонь, а вспотевший Сонхва шепчет настолько низко и сексуально, с чуть рычащими нотками, что у Хонджуна вмиг узел желания становится еще туже:       — Стони тише, ты же не хочешь, чтобы нас поймали? — ответная колкость в голосе Хва так бьет по натянутым нервам, заводит еще сильнее, что Хонджун облизывает чужую ладонь, отводя ее дрожащей кистью в сторону, прижимается своей щекой к щеке Сонхва и едва ли не скулит:       — Хва, ты мне так нужен, очень нужен… Я так хочу опуститься перед тобой на колени и отсосать тебе, взять сразу и глубоко, чтобы ты трахнул мой рот, чтобы кончил прямо в него… Хва…       Сонхва молчит, ничего не отвечает, только закусывает ребро ладони, когда влажные губы, горящие от жгучих поцелуев, с шеи переходят на ключицы, затрагивают грудную клетку, жаля затвердевшие соски, после мягко целуя сначала слева, там, где мощно и быстро-быстро бьется сердце, а потом и в солнечное сплетение. Хон, постепенно перенося вес своего тела с коленей Хва на пол машины, опускается еще ниже, легонько царапает ногтями нежную кожу боков, пуская стайки мурашек, стремительным движением расстегивая ширинку и разводя ноги Сонхва в разные стороны.       Хонджуну хочется еще больше распалить Хва, довести его до точки, чтобы у него совсем сорвало тормоза, даже несмотря на то, что самому уже давно штаны жмут так, что, кажется, скоро треснут по швам. Поэтому он, удовлетворенно выдыхая, ведет носом по низу живота, на следующем вдохе заполняя легкие запахом мыла и немного мускуса, оттягивает край нижнего белья, оголяя торчащие тазовые косточки, которые, не теряя времени, прикусывает и лижет языком, пальцами закрадываясь еще дальше под слой белья, потираясь щекой о горячую выпуклость. Сонхва сверху почти что всхлипывает, сильнее кусая ребро ладони, и уже грубее стискивает волосы Хонджуна в своей второй руке. Ким целует напряженный пресс, обводит губами пупок, окончательно пробираясь под резинку трусов, и коротко, через насквозь вымокшую ткань, несильно прикусывает головку, тут же прижимаясь языком. Сонхва будто бьет током — он подскакивает на месте, дергается и громко стонет, почти забывая обо всем на свете, но, в конце концов, затыкает себе рукой рот. Дышит надсадно, широко открытыми, влажными глазами смотря прямо на Кима, усевшегося меж его раздвинутых ног.       — Пожалуйста, — сипло просит Хва, судорожно сглатывая, — Пожалуйста, хватит дразнить, Хон-и. Я не выдержу так...       У него голос совсем ломается, к концу просьбы превращаясь в тихую мольбу, а это «пожалуйста» он произносит так, что Хонджуна изнутри подстегивает нечто темное и жадное. Он дышит так же рвано, внизу живота уже не просто горит и почти что сводит болезненно-приятными импульсами, там все буквально каменеет, а в голове не остается ничего разумного, кроме одного необузданного желания. Хонджуну так хочется снова ощутить этот терпкий вкус и тяжесть на языке, что при одной только мысли об этом у него рот наполняется слюной, отчего ткань нижнего белья промокает еще больше, облепляя стоящий член Хва.       Хонджун окончательно стягивает с него трусы, исступленно трогая бедра, шаря ладонями то тут, то там, утыкаясь лицом в пах, беспорядочно всасывая тонкую кожу на внутренней стороне бедер, отчего та расцветает мелкой россыпью алых засосов.       — Подожди-подожди-подожди, Хон-и, — бездумно стонет Сонхва, пока сознание тонет в тягучем, как патока, мареве, стирается в пыль от того безумия, что происходит между ними.       У Хона глаза щиплет от затекающих в них капель пота, ресницы слипаются в темные стрелки, отчего он прикрывает глаза и самозабвенно лижет от головки, собирая капли смазки, до самого основания. Воздух вокруг будто кипит, уши закладывает, Хва по неосторожности бросает шалый взгляд вниз — зрелище того, как ярко-бирюзовая макушка то опускается, то поднимается у него между ног, было для него, заведенного не на шутку, просто слишком, отчего твердый член в чужом рту дергается, часто пульсируя и чувствуя металл серёжки, а Хва со свистом втягивает воздух, давясь звонкими стонами и до хруста в пальцах стискивая ручку двери. Под закрытыми глазами расплываются разноцветные круги, а ноги сами по себе расходятся еще шире, давая больше доступа. По всему стволу прокатывается вибрация от гортанного и смазанного стона Кима, орган скользит еще глубже в чужом горле, давит на нежные стенки, упирается в них, и Хонджун по дрожащим бедрам и сдерживаемым толчкам понимает, что Хва все еще старается держать себя под контролем. Сил у него осталось мало, но все их крупицы он тратит на то, чтобы совсем не потерять связь с окружающей его реальностью.       Хонджуну совсем не хочется выпускать горячий орган из плена своего рта, но ему приходится это сделать.       — Почему ты сдерживаешься? Хва, отпусти себя, я хочу, чтобы ты просто наслаждался. Не бойся причинить мне боль, если мне будет неприятно, я дам тебе знать, — в уши Сонхва льётся сладкий, искушающий шёпот, — Ну же, не бойся. Если думаешь, что не сдержишь стонов, то зажми рот рукой или закуси свою водолазку, — ярко-красные припухшие губы Кима растягиваются в ухмылке, а сам он, дождавшись кивка, снова ныряет вниз.       Хонджун облизывает щелку, чуть щекоча ее языком, смакует вкус, скользит нагретой штангой по натянутой крайней плоти, по самому началу уздечки. Затылок немеет от того, как сильно сжимают пряди, но он на это не обращает внимания, обхватывая плотным кольцом весь ствол и начиная сосать — сначала размеренно, приноравливаясь, считывая малейшую реакцию Сонхва, наблюдая как сокращаются его мышцы живота и бедер, как дрожит острый кадык на оголенной шее, как блестят бисеринки пота на его груди и темнеют яркими точками затвердевшие соски. Он заглатывает еще дальше, прижимая головку к небу, втягивая щеки, и жмурится, откровенно ловя кайф от того, как чужие пальцы скользят по задней стороне его шеи, как вскидывается чужой таз, как член, скользя все глубже, достает до горла, как по подбородку стекает слюна.       Вдруг тело Сонхва пробивает волна крупной дрожи, затем еще и еще, член во рту резко становится еще тверже, сильнее пульсирует, а у Хона от недостатка кислорода и осознания того, что Хва готов вот-вот кончить, совсем кружится голова; в плечи ему упираются руки, пытаясь оттолкнуть его голову от паха.       — Хон… Хонджун, с-стой, я сейчас кончу, — заикаясь, кое-как хрипит Сонхва в попытках отстраниться.       Ким раздраженно дергает бровью, одной рукой сжимая чужое колено, а второй отводит в сторону чужую кисть, переплетаясь с ней своими пальцами.       Член во рту дергается, а стройные бедра приподнимаются, совершая особенно сильный толчок, еще глубже вторгаясь в горло, обжигая его горячими каплями спермы, которая, выходя толчками, вырывает из Хва прерывистые всхлипы. Хонджун жмурится, в нос забивается аромат Хва и секса, перемешанные между собой, голова и тело будто плавятся, а ощущение мелко подрагивающей плоти и растекающейся остро-терпкой горечи во рту пускает вдоль позвоночника обволакивающую дрожь, заставившую его содрогнуться. Тугая пружина внизу живота стремительно расправляется, и Ким глухо стонет, на автомате облизывая все еще дрожащий член и сглатывая густую сперму. Из-под ног будто уходит земля, в голове блаженно пусто, а в штанах до ужаса мокро. Кажется, его даже отключает от реальности, качая на волнах оргазма, поэтому он не сразу слышит встревоженный шепот:       — Хонджун! Ким Хонджун! — перепуганный Сонхва трясет Кима за плечи, попутно вытирая его лицо от слюны и остатков спермы, смотрит на него, тяжело дышащего и жадно втягивающего воздух огромными, похожими на два шарика тапиоки, глазами, — Прости, прости меня, пожалуйста! Как ты? Я не смог сдержаться, это все моя вина, если тебе плохо…       Сонхва все тараторит и тараторит, а у Хона глаза какие-то больные, наверняка до ужаса влюбленные, ведь в груди все сводит от щемящей нежности. Ким наклоняется и целует чужие бедра, трепетно припадая к ним, поднимается на дрожащих ногах, пересаживаясь на чужие коленки. Морщится от мокрого ощущения между ног и ловит чужой непонимающий взгляд. Ужасно хочется целоваться, тонуть в этом всепоглощающем чувстве любви, поэтому Хон, ни в чем себе не отказывает, прикасаясь своими горящими от только что сделанного минета губами к другим, не менее ярким и опухшим.       Сонхва сначала застывает, но позже прижимает к себе теснее, отвечает на поцелуй, собирая терпкую соль с уголков рта. Хонджун на периферии отмечает, что мотор машины вновь урчит, а пейзаж за окном меняется — похоже, пробка, наконец, начала свое движение.       — Ну ты и извращенец, Ким Хонджун. Когда-нибудь ты сведешь меня с ума, — бурчит куда-то во взмокший висок Хва, бережно поглаживая оголенную спину Кима, и тихонько, но очень мелодично смеется.       Хон широко улыбается и насмешливо тянет:       — Не потому ли ты на меня запал, а, Пак Сонхва?       Ответа особо не ждет, он и так заведомо известен, а домой по-прежнему хочется, ведь в крови все еще гуляют отголоски возбуждения, только теперь это не неконтролируемый кострище, превращающий все в пепел, а равномерно тлеющие угольки, которые стоит разжигать постепенно, наслаждаясь и отдавая всего себя.