Полуночная плясунья

             «Пробраться незамеченной, найти того, кто спит, узнать, где корабли с товаром — скрыться незамеченной… план что надо!»              Мысленно я уже потираю ладошки, а в глазах вместо зрачков — монеты, нет, горы монет! После этого заказа вся моя жизнь изменится, мне больше не надо будет сидеть под крылом Реммао, слушать вечные подтрунивания со стороны Реймсса и — самое главное! — я снова утру нос этому ищейке Амену!              «Боги, я уже представляю его лицо, когда от него снова скроется один очень ловкий, умный и неуловимый шезму!»              — Хи-хи-хи, ну что ж, Амен, кто еще из нас погорит на своей гордыне и превосходстве? — ловко перепрыгнув расстояние между крышами разных домов, я прижимаюсь к стене, возле которой гуще тьма. Она — мой дом, она — мое спасение, и она — моя Матерь, когда Отцом является сам Сет. Пока они защищают меня, ни один человек не сможет разглядеть меня в тенях. — Уже чувствуешь, как трещит твой план по швам, как трухлявый мешок?       Зря он думал, что после того, как заявился ко мне в ночь кражи, я буду сидеть, сложа руки, плакать и молиться! С меня хватит! Я дрожала, плакала и молилась в своем доме, когда никто не мог мне помочь, кроме самой себя. Тогда я была маленькой и щуплой, слабой, сейчас я — шезму. Дочь самого Сета!       Вопреки здравому смыслу и доводам, я взялась за дело, что в нынешнее время множество моих собратьев сочли бы самоубийством. Поговаривают, что к эпистату прибыл гость из столицы, что управляет портами и судами, через него проходит множество информации, товара и… других дел. Каких? Мне как раз это нужно выяснить. Мой заказчик выделил главные аспекты моей работы: узнать что-то про некие сделки и выведать у вельможи, куда делась добротная партия кораблей со всевозможными дарами фараону! Платили за эту работу кучу денег! Никто из разумных шезму даже не рассматривал такую работенку, в то время как у заказчика выходило время, и он лишь увеличивал награду. Сегодня последняя ночь, когда жертва будет мирно посапывать в своей постели здесь, в Фивах, а завтра, с рассветом двинется дальше в путь.       — Вот оно, — передо мной открывается вид на самый огромный храм в Фивах: Карнакский. Здесь моя цель, здесь же конец старой жизни и начало новой. — Ну, так чего я жду?!       Медленно, аккуратно, но резво осматриваясь по сторонам, петляю по улочкам сада, сливаясь с местностью, и обхожу охранников. Нужно проникнуть в покои вельможи незамеченной и такой же тихой тенью выбраться оттуда.       — Странная она какая-то! — два охранника выныривают на меня из-за угла, чудом и благодаря Сету, успеваю спрятаться за колонну, смешавшись с кустом какого-то растения. Ярко оранжевый бутон с красными тычинками утыкается мне в маску, из-за раздражения и накатившей волны страха, я почти, несмотря, отмахиваюсь от цветка и только когда заношу руку для удара, понимаю, что это — Полуночный певец.              «Вот так находка!»              Страх сменяется радостью, а она в свое время неким злорадством. Ну, эпистат… зря ты за дурочку меня держал… ох зря.       Полуночный певец — цветок, чья пыльца может свалить на ноги буйвола! Тот, кто вдохнет его запах — заснет крепким сном за считанные секунды! Если моя цель не будет спать, то просто суну ему в лицо этот подарочек, а если спит — прихвачу для главы ищеек. Во сне он будет беззащитен и слаб, вот тогда-то я ему все припомню!       Уверенная в своей безнаказанности, срываю пару цветков и засовываю в карман мантии. Направляюсь к комнате, которую мне указали. Прошмыгиваю мимо еще парочки патрулей и выпрыгиваю в окно, чтобы пройтись по уступам храма и попасть к балкону вельможи.       Все тихо. Незримой тенью просачиваюсь в покои и вижу, что моя цель уже отдыхает в постели. Здесь было веселье: то тут, то там валяются пустые кувшины из-под хека, свежие фрукты и сушеные финики лежат на дорогих тарелках.              «Какая красотища! Вот выполню заказ, как накуплю себе всего, что моей Ба угодно! О, какие прекрасные занавески!»              В покоях знатного гостя действительно красивые занавески цвета темно-зеленого нефрита, от плясок огня, проникающего через балкон, они переливаются от светло-зеленого до темно-синего. Всюду была дорогая ткань, фарфор и украшения.              «Кажется, я попала в Иалу!»              Лишь когда вельможа начинает ворочаться во сне, я приседаю и сосредоточиваюсь.              «Сначала дело — радости потом!»              — Ну, посмотрим, что таят твои сны, гость Фив, — мой шепот заглушает легкое шуршание занавесок от ветерка. Цель с головой укутана в простыню. На вид широкоплечий, да и занимает почти всю кровать, едва ли ноги не свешиваются с края.       Что-то внутри екает, я замираю, пытаясь понять, что мне нашептывают инстинкты. С одной стороны они поют про богатства, до каких лишь рукой подать, а с другой я отчетливо слышу бурление реки, что, захлебываясь, кричало: Беги!       Стоя возле кровати, меня вдруг заполняет лютый страх, который я никогда прежде не испытывала разве что… Мое внимание привлекает кусочек чего-то яркого в углу покоев, чего-то, что оскверняет своей пустотой и белизной весь золотистый блеск радости. Нахмурившись, иду к сундуку, тихо и ловко ступая меж кувшинов. Рука дрожит, при прикосновении к ткани, а когда достаю — сердце пропускает удар, и я мчусь к спасительному окну.       Простыня взлетает, и огромная фигура слишком резво и стремительно преодолевает то расстояние, что не успеваю я.       — Так-так, — в его холодном голосе чувствуется легкий шлейф издевки, а до меня доносится запах граната и мирта — такое сочетание в купе с этим низким голосом есть только у…              «Эпистата…»              Луна, будто любуясь своим сыном, выныривает из-за туч, одаривая огромную фигуру Амена льдисто-голубым свечением. Его лицо в тени, но слишком светлые для человека глаза мерцают, окропляя мою душу каплями страха.              «Почему он здесь?! Как?! Разве это его покои?..»              Он делает ленивый, но твердый шаг вперед, я тут же зеркалю его. Шезму не видят снов, их кошмар не ходит по сновидениям, он ходит, как и они, средь людей. Сегодня я столкнулась с ним лицом к маске, и странным образом боюсь больше, чем когда видела его без нее.              «Может потому, что в те разы он думал, что перед ним писарь, а не его злейший враг?!»              — Бежать некуда, — приговор, а не констатация факта. — Все выходы и входы заблокированы, на каждый из них по паре охотников, тебе не скрыться даже в тени Сета.       Я сглатываю вмиг ставшую густой слюну. По телу пробежался холодок — вне сомнения — прикосновение длани Анубиса. Мне конец, и у моей смерти будут глаза цвета стали…              «Еще чего! Я буду бороться!»              — Эпистат, ты правда думаешь, что после всех братьев, что ты послал в пасть Ама́т, я здесь один? — из-за маски шезму наши голоса претерпевают изменения, искажаются как мираж в пустыне, извиваются и шипят подобно кобрам и жалят, как скорпионы. Надевая маску, шезму уподобляется своему Отцу — Сету.       Амен хмурится, сжимает губы. Сейчас он сосредоточен, сейчас он палач и судья, и от движения его хопе́ша зависит: расстанется ли чья-то голова с шеей прямо сейчас, или кто-то сможет сделать еще один вдох. Вдруг правая рука фараона кривит в ухмылке губы:       — Тогда кричи, — пепельные волосы падают на глаза, но их цепкость лишь крепнет. Амен наклоняет голову вбок, словно не чувствует во мне угрозу, и это злит меня! Я не буду кричать, больше нет!       — Кричать будешь ты, ищейка, — как его кожа блестит под светом луны, так же и мой клинок отблескивает сестру светила Ра, но эпистат лишь растягивает ухмылку шире и хмыкает.       — Я переломаю тебе кости голыми руками, шезму, — белый воин правосудия ловко двигается на меня словно огромный лев, словно Маахес — сын богини войны Сехмет. Воин, которого вскармливали молоком и кровью пойманных шезму. Я моргаю, а он продолжает, — ими же сожму горло, и ты не сможешь дышать, пока я не захочу, — он близко, слишком близко, Сет, помоги! — Ты даже слова сказать не сможешь, пока не получишь мое разрешение.       Рывок, и на секунду я испугано зажмуриваюсь, но вспомнив, где и с кем — рву когти вбок. Амен совершенно не боится меня: голыми руками лезет на врага с ножом. Он что дурной?! Алый блеск в светлых глазах пускает мурашки по моему телу, а волосы на затылке заставляет встать дыбом. Гибкий. Несмотря на гигантские размеры, предводитель охотников очень ловко перепрыгивает стол, который еще секунду назад разделял нас двоих. Он играется со мной, особо не стараясь задеть, но и отпускать не намерен.       Выпад. Я лишь вижу, как огромная рука тянется к моей маске, чтобы сорвать ее. Не могу позволить этому случиться, маска — единственное, что еще может спасти меня от гибели в пасти крокодила! Эпистат нагоняет, у меня нет времени, нет мыслей, нет плана, лишь четко обрисованная мысль:       Выжить!       Больше я не церемонюсь, при новом выпаде, мой клинок поет, очерчивая дугу, вспарывая бледную беззащитную кожу. Шипение вырывается изо рта эпистата, как вырывается из раны на груди его кровь. Умолкает, медленно поднимает руку и касается раны, удивленно осматривая окровавленные пальцы.              «Будь он трижды благословлен Ра или самим фараоном, но кровь его такая же красная, как и у шезму!»              Меня оглушает тихий и хриплый смех. Это настолько не вяжется с тем, кто водит под руку смерть, что я даже забываю о том, что нужно бежать. Теперь охотник стоит лицом к балкону, луна щедро сдабривает его своей лаской, из-за чего белые ресницы почти скрывают от меня зрачки, и мне кажется, что смеется мертвец — такой сейчас Амен, смеющийся мертвец, учуявший кровь, пусть и свою. Это вводит его в какой-то азарт.       Пальцы сжимаются в кулак, размазывая кровь, этот жест принят мной как сигнал к бегству. Я почти у цели, почти выбралась, почти спаслась от смерти, но рука Анубиса длинней, а когти острее. Давлюсь воздухом, когда накидка врезается в кожу на шее, перекрывая дыхание, дергаюсь и лечу на спину. Вижу, как Амен крепко держит в руке черную ткань, и понимаю, что у меня не осталось другого выхода. Отцепляю мантию и вскакиваю, снова направляя клинок в грудь эпистата.       — Девчонка, — цедит тот, он прищуривается и отбрасывает тряпки в сторону, вижу, как из кармана выглядывает Полуночный певец.              «Точно!»              Это ошибка. Тот, кого с детства натаскивали быть карательным мечом фараона, никогда не упустит момент для нападения. Не замечаю его движений, лишь один четкий удар по моему запястью, и клинок отлетает в сторону — я безоружна.       — Шутки кончились, — безэмоционально и сухо. — Пора на тот свет.       — Думаешь, эпистат? Я еще не повеселилась…       — Повеселишься, когда заведешь свою последнюю песнь, — теперь у меня нет цели бежать, моя цель — впихнуть цветок в лицо Амену, а если повезет, то и в глотку! Да поглубже! Пальцы едва успевают сжаться на Певце, как меня дергают, и отдирают от моего лица маску, — непокорная…       Мы смотрим друг на друга без преград, без масок физических или эмоциональных, на мне нет накидки, на нем лишь шаровары, я в панике, а он даже не удивлен… но почему?       — Ты знал, — не вопрос. Глупо было даже подумать, что охотника с чуйкой на шезму так легко обвести вокруг пальца.       — Знал, — его взгляд вспарывает мне кожу, обливает маслом и поджигает прямо здесь, в комнате, в которой должен был оказаться треклятый вельможа.       — Это была засада.       — Ловушка, — он даже не моргает, — для одной очень глупой шезму.       — Глупой? — я нервно усмехаюсь, но на мужском лице не дергается и мускул, он застыл, как изваяние, как статуя, которых полно в Фивах. Сжимает пальцы в тиски на моем предплечье, я же сжимаю в руке цветок. — Жаль эту глупую шезму… и жаль эпистата, ведь она заберет его с собой в Дуат, если понадобится.       Красивое лицо охотника меняется, оно ожесточается, а усмешку заменяет собой страшный звериный оскал, Амен наклоняется ко мне, его волосы щекочут мою кожу, приходится прикрыть глаза. Чувствую его дыхание, что сошло бы за дыхание самой пустыни и его голос, в котором отчетливо слышу шелест песка, с которым разрушается дюна:       — Ты не попадешь в Дуат, Блуждающая среди теней, потому что я так хочу.       — Ты жаждешь большего, чем я могу дать тебе, эпистат…       Цветок был сжат достаточно времени, пыльца с тычинок испачкала мою ладонь, и я тут же этим пользуюсь. Тяну Амена на себя, а когда между нашими телами проходит лишь бледный просвет — пихаю в мужское лицо цветок. Красная пыльца, как клеймо разрисовывает красивые скулы, губы, цепляет даже ресницы и одну бровь.       Амен откашливается, пытается смахнуть пыльцу, но лишь сильней поднимает ту в воздух, а после вдыхает. Дергает головой, как пес, пытаясь отмахнуться, но ничего не происходит, его движения становятся заторможенными, ленивыми, пока он не замирает.       — Сладких снов, эпистат, — мое ликование разносится далеко за пределы пути ладьи Ра, но Апоп тут как тут, чтобы сразиться и уничтожить всю радость: эпистат медленно переводит взгляд на меня. Окрашенная бровь поднимается вверх, как и обе мои.              «Почему он еще не упал? На него не действует? Что-то не так? Я ошиблась?»              — Эва…       Тело пробивает дрожью лишь от одного слова. Всматриваюсь в лицо напротив и ужасаюсь: вместо того, чтобы успокоиться и уснуть, охотник смотрит на меня расширенными зрачками. Не хотя верить в это, начинаю подмечать и другие симптомы: крепкие мужские пальцы переминают мою кожу на запястьях, широкая грудь с каждой секундой вздымается все сильней и сильней. Во рту пересыхает, поэтому Амен уже третий раз облизывает губы, а его дыхание становится громким и хриплым, словно он бежит куда-то.       — Шезму… — мне не был знаком этот голос: низкий, грубый, вибрирующий, словно тот, кто сейчас им говорит — еле сдерживает внутреннего зверя, а я, прижавшись к полу, быстро прокручиваю то, что знаю о цветке:       «Полуночный певец — это цветок, с красным венчиком и оранжевыми тычинками. Одного вдоха пыльцы хватит, чтобы усыпить человека. Запомните, юные шезму, никогда не путайте Певца с его сестрой — Полуночной плясуньей, у которой окрас обратный: оранжевый венчик, красные тычинки. Ведь от этого может зависеть ваша жизнь. При встрече с врагом, что вы предпочтете: снотворное или…»              — Афродизиак? — кажется, мое сердце проваливается на самый низкий уровень Дуата! Я перепутала цветы и вместо снотворного…       На меня сейчас взирали глаза: серебро вперемешку с похотью.       Стальная хватка ошейником стягивается под подбородком, на меня накатывает волна дикого страха, когда эпистат приближает свое лицо к моему, тонкие губы возле моих.       — Решила… околдовать меня Полуночной плясуньей? — он знает! Боги, он знает, что это за цветок! — Не стоило… — в голосе сквозили нотки злости, презрения и чего-то еще, чего мне не удается разобрать! — Проклятая шезму, ты и без того в моей голове!       Он подается вперед, скрадывая спасительное расстояние между нами. Его губы горячие и сухие, даже не смотря на то, что он только что прошелся по ним языком. Чувствую от величественного тела жар самого Ра, он окутывает меня, и даже влага испаряется с белесой кожи.       Амен не спрашивает, он сжимает пальцами мои скулы и проникает языком в мой рот. Чувствую сладковатый привкус Плясуньи и кисловатый привкус граната. Охотник почти полностью прижимает меня к полу, давя сверху своим тяжелым телом. Жаркая ладонь сначала ложится на грудь, а после сжимает ее через одежду ощутимо и по-свойски.       Сладость разливается по телу, когда Амен отвлекается на секунду, чтобы сорвать с моего плеча ткань и оголить грудь, а после снова кидает меня в водоворот эмоций, из которого, как из Нила кишащего крокодилами, мне не выбраться.       Это странно, нелепо и неправильно, но тело перестает слушаться. Оно млеет под жесткой лаской эпистата, а с каждым новым движением языка, я начинаю терять связь и понимание, что мы — враги с этим мужчиной!              «Действие Плясуньи! Он дал мне попробовать пыльцу через поцелуй!»              — Проклятая шезму, — он уже полностью оголил верх моего тела, и сейчас плавящего взгляда не сводит, а я и не думаю прикрываться. Ноги и руки — хлопковые, в голове шелест тростника, а внутри тела бушует гроза, такая же, которую вижу в его глазах. — Даже не стыдится…       — Ни капли… — склоняет голову, скрываясь в серебристой завесе, но я точно знаю: меня он видит полностью, решая на какую часть моего тела наброситься в первую очередь: шею, чтобы придушить или губы, чтобы снова испытать то пожирающее чувство.       Страх уходит, уступая желанию и лихой браваде, они ведут меня, ведут к неминуемой смерти, и я следую за ними. Моя рука делает то, что я хотела, желала с самой первой встречи с этим грозным мужчиной — касается мышц, бугрящихся под алебастром. Пальцы катаются по ним, продвигаясь вперед, выше, к широкой груди, но кандалы чужих пальцев сминают мою прыть и останавливаюсь в жалких миллиметрах. Хочется хныкать. Подушечки пальцев горят от желания коснуться, от желания все горит и между бедер.       — Что такое, шезму, не терпится умереть?              «Если перед этим я оседлаю тебя, то плевать на все!»              — Что такое, эпистат, не терпится, — его бровь взлетает вверх, он задает немой вопрос, усмехаясь, — не терпится лишить меня еще нескольких тряпок?       Он недвижим, как скала, поэтому взгляд, опустившийся на мои бедра — где еще была одежда, — настолько странный и… жаркий, что я сама того не желая, сжимаю бедра. Эта реакция его забавляет. Мы оба понимаем, что мне можно говорить что угодно, но лишь один его грозный взгляд, и роли охотника и жертвы тут же будут расставлены не в мою пользу.       — Да, — коротко произносит он, его рука скользит по оголенному бедру, пальцы крепко зажимают ткань и дергают. Слышится треск — и я уже полностью обнажена перед своим главным врагом. — Так намного лучше.       Мои ноги слишком широко расставлены, он видит все, что мне хотелось бы скрыть от него, но почему-то именно сейчас я получаю от этого некое удовольствие. Возможно из-за того, что я вижу в его взгляде, когда он не смотрит мне в глаза: интерес, желание и борьбу! Он борется, потому что хочет меня как мужчина, но не может как гончая фараона.       Это открытие разгоняет кровь с новой силой, и Плясунья расходится по всему телу, напрочь отключая инстинкт сохранения, который обычно вопит голосом Реммао.       — Что такое, эпистат, впервые, наверное, девушку в таком виде видишь? — чушь! У него, наверное, их сотни были! Почему-то мне захотелось именно уколоть его, укусить, если не физически, то хотя бы так. — Такой белый… и такой незапятнанный.       Усмехается и поднимает вверх испачканную бровь.       — Вот как? — он прижимает меня к полу своим телом, ведет бедрами, и в меня упирается его горячий член, чувствую его даже через ткань белых шаровар. — В таком случае, я покажу тебе, насколько я испачкан вами, детьми Сета.       Амен накидывается на мои губы. Если раньше я думала, что он груб, то теперь в его движениях совершенно отсутствует ласка: он дергает на себя, сжимает сильно волосы, кусает и втягивает в свой рот мой язык.       — Ах! — он сжимает между пальцами сосок, мне приходится выгнуться, за что тут же получаю укус в основание шеи. Он терзает мою плоть, словно жаждет вырвать душу, чтобы принести ее на суд Эннеады, а сердце возложить на весы.       Боль за боль, синяки за синяки, эпистат. Возвращаю ему его же буйство и царапаю крепкими ногтями беззащитную спину. В этот момент я слышу то, что сначала принимаю за иллюзию или сон — Амен тихо стонет мне в шею и лишь сильней прижимается своими бедрами к моим.       — Проклятая шезму, — слышу его злой шепот, охотник резво подхватывает меня на руки, прижимая к своему телу, и несет на кровать.       В который раз поражаюсь, как легко ему это удается. Кровать мягкая и приятная на ощупь, на такой бы валяться целыми сутками, но надо мной нависает гора, которая с легкостью может раздавить. Глаза метают молнии, а руки тянутся к завязкам на штанах. Пояс ослабевает и ткань падает к ногам воина, а мне предстает картина, от которой я громко сглатываю. Амен великолепно сложен, крепкие мышцы ног, узкие бедра, и внушительного размера… член, стоящий почти вертикально.       — Эпистат, кажется, ты желал наказать меня, а сам разделся…       — Желал, — тихо произносит он, — давно желал.       Его слова вызывают у меня двоякое чувство. Что именно он имеет в виду? Хочу спросить, но он сжимает пальцами мою щиколотку и тянет на себя.       — Сперва стоит заткнуть тебе рот, Блуждающая в тенях, — он снова крепко держит меня за волосы, заставляя встать перед ним на колени. — Зубы, Эвтида…       Он обхватывает свободной рукой свой член и направляет его к моим губам, но я уворачиваюсь, и хватка в волосах становится железной.       — Эва…       — Я сама! — грозно смотрю на охотника, а сама едва ли держусь, чтобы не вставить в себя пальцы. То, как сейчас выглядит Амен, как напирает — дико возбуждает меня. Другой бы мужчина давно был бы послан к исфет, но воин фараона заставляет плясать пошлые мысли в моей голове. В каких позах я только нас не представляю сейчас.       — Сама так сама, — соглашается эпистат. Его глаза цепко следят за каждым моим действием и слегка покрываются дымкой, когда он видит, что я высовываю язык, чтобы облизать его. — Исфет!..       Начинаю водить рукой по длине, усиливая хватку в основании и ослабевая ее на конце, обхватывая головку губами, помогая языком. Влажные дорожки устремляются по той же траектории, что и рука. Вены неровностями ложатся на язык, но это лишь увеличивает мое возбуждение. Все это время мы не сводим друг с друга глаз. Темные зрачки Амена теряются в пушистости белых ресниц. Они буквально отражают наше противостояние. Светлого эпистата, несущего покой, баланс и очищение, и меня — темной шезму, разносящей заразу, мор и несчастья.       Член Амена не помещается полностью в мой рот, но я стараюсь принять его как можно глубже. Мужчина начинает тихо постанывать и двигаться размеренными движениями мне на встречу. Он держится стойко ровно до того момента, пока я не облизываю головку по кругу, немного втягивая.       — Святой Ра, спаси мою душу! — хриплые стоны перемежаются молитвой или проклятием, тут уже каждый слышит свое, но движения бедрами становятся резче и быстрее. Волосы крепко держат, больше не позволяя контролировать и хоть как-то влиять на ситуацию.       Слюна стекает по подбородку, капает на постель и грудь. Смазка Амена слегка кисловата, но я ловлю себя на мысли, что мне нравится его вкус, и я задумываюсь о том, какое на вкус его наслаждение? Толчки становятся яростней, я уже почти не влияю на процесс, лишь сжимая губы на головке члена, воздух заканчивается, из меня вырываются стоны, которые эпистат воспринимает как поощрение. Головка упирается в горло, а я упираюсь руками в бедра Амена и живот, начиная царапать кожу.       Оказывается, главный охотник на шезму — тот еще любитель боли, иначе не знаю, как объяснить то, что он лишь сильней прижимает мою голову и кончает после царапин. Его семя течет из уголков моего рта, что-то я глотаю, а Амен еще некоторое время не выходит.       Его сдавленный стон все еще звенит в моей голове вперемежку с мыслями:       «Я только что видела, как главный охотник закусывает губу от наслаждения!»       Утираю слюну и семя с подбородка, но бледные пальцы с татуировками крепко обвивают его и запрокидывают голову вверх. Амен с жадностью целует меня, абсолютно не заботясь о том, что несколько секунд назад эти же губы обвивали его член. Он прикусывает мой язык и тут же ласкает своим.       Меня опрокидывают на спину, разводя широко ноги, но охотник вдруг встает коленями на пол, подтягивая меня ближе.       — Лежи смирно… Эва, — его голос ломается, и мне трудно понять от чего: злости или желания. Дальнейшие действия эпистата выбивают из-под меня почву. Светлая макушка наклоняется к моим бедрам, и я чувствую жаркое, учащенное дыхания охотника на своих губах. Первое движение языка заставляет резво сжать ноги вместе, но широкие плечи и крепкие руки фиксируют мои колени, раскрывая меня полностью перед их хозяином. — Я сказал: смирно, непокорная…       Нежную кожу на бедре прикусывают, едва успеваю закусить губу, чтобы не застонать. Горячий язык проходится по входу, слегка проникая внутрь, пальцами тут же сминаю простыни. Влажные звуки перемежаются с моим постаныванием и движениями языка, который заставляет непокорное тело реагировать так, как бы я в жизнь никогда не сделала перед эпистатом.       Рука-предательница уже зарывается в белые волосы, контрастирующие с моим загаром, тяну за них и слышу глухой мужской стон. Сама поддаюсь ласкам и больше не стыжусь сообщать своему врагу, как мне хорошо в его объятиях. Ему это тоже нравится, чувствую это по участившейся ласке, по тому, что он добавляет пальцы, входит в меня ими, растягивает и сгибает их во мне, заставляя елозить под ним. Вдруг Амен поднимает голову, его губы и подбородок влажные от слюны и моей смазки, он облизывается, не сводя с меня пылающего взгляда, от которого меня всю трясет. Медленно опускается, не разрывая зрительный контакт, и аккуратно втягивает в рот клитор, ласкает его губами, продолжая двигаться во мне уже тремя пальцами.       Кажется, меня жгут прямо на постели, разрывают на тысячу мелких кусочков шакалы в пустыне или вешают перед гудящей толпой. Мне хорошо, приятно, страшно, холодно и жарко одновременно. Хочу обнять этого мужчину и оттолкнуть его как можно дальше от себя. Поцеловать и укусить, ударить чем-то, но и приласкать. Хочется сбежать, хочется бешено двигаться на нем…       — Вот как, прямо бешено? — низкий голос вырывает из сумрачных объятий. Распахиваю глаза, но перед ними пелена, лишь вижу лунные глаза, что смотрят на меня с огнем и холодом вперемежку. — Да будет так, шезму, в этот раз, эту ночь…       Наполненность покидает меня, Амен дергает нас и меняет местами так, что я оказываюсь на нем, на крепких бедрах. Слегка приподнимает меня за талию и направляет член в меня. Охаю от размера, и сжимаю его руку.       — Сама, я сама…       Он медлит, возможно думает: смогу ли сбежать от него или не оставлю его?              «Как он вообще может думать сейчас?»              Мой разум превратился в сливки, густую массу, не способную к рассуждениям или хитрым планам, телом владеют желания, и оно уже давно на поводу у них. Поэтому легонько веду бедрами, позволяя Амену протиснуться в меня, но мышцы стискивают слишком крепко. Он понимает это, перенося свои прикосновения на грудь с чувствительными сосками. Это действует, возбуждаюсь сильнее, если это вообще возможно, тело расслабляется, и я поддаюсь бедрами. Эпистат контролирует процесс, поддерживая за ребра. Он наблюдает, как входит в меня, что вызывает новый спазм внизу живота, мужчина усмехается, чувствуя это.       Полнота давит на мышцы, мне нужно время, чтобы привыкнуть, но огромная лапища охотника слегка давит на низ живота, от чего я сильнее ощущаю внутри себя член. Первое движение выходит скованным и слабым, но Амен помогает мне, слегка подается бедрами, и вскоре мы двигаемся в размеренном темпе. Каждый толчок отдается во мне разными чувствами: радостью, чувством свободы, жаром и пленительной похотью, хочется всего и сразу, но самой яркой была мысль, что подо мной сейчас стонет самый главный враг шезму. Тот, кого должен бояться любой мой брат или сестра, кого нужно остерегаться и от кого таиться. Вместо этого мой плащ и маска разбросаны по полу, а я… уже в который раз оказываюсь на постели эпистата.              «Я безумна, раз мне дико нравится это!»              Мужчина сжимает челюсти, каждая мышца его тела напряжена, глаза полуприкрыты, но готова дать голову на отсечение — он следит и контролирует каждое мое действие. В этом весь Амен. Опираюсь на его грудь, касаюсь нежной кожи, прохожусь пальцами по шрамам, задеваю сосок. Наклоняюсь и слизываю с его скулы красную пыльцу и целую, разливая по нашим телам новую порцию похоти.       Его пальцы сжимают мои бедра и ягодицы, оставляя метки, он с жадностью целует, будто нет для него более ценного и важного действия, чем это. Движется бедрами быстрее, а я принимаю, принимаю все, что он мне дает. Каждое прикосновение, ласку и боль и возвращаю ему, не оставаясь в долгу. Кровать скрипит под нашим натиском, наши стоны смешиваются в один, но нам плевать.       — Проклятая шезму, — выдыхает он в мои губы.       — Проклятый эпистат, — стону в его рот, продолжая принимать мужчину.       Он хватает меня за горло и переворачивает нас, нависая сверху, закидывает мою ногу себе на плечо и спускает себя с цепи.       Если раньше мне казалось, что я быстро двигалась на нем, то сейчас он просто вбивается в меня, не позволяя отвести взгляд, сжимая волосы.       — Исфет! — рычит он, сжимая мою грудь. — Я понял, кто ты еще тогда на улице…       — Но… отпустил, а затем… взял с собой…       — Ты не покидала мои грешные мысли, — вновь целует, кусает. — Если бы ты только знала, сколько раз представлял тебя распластанную, вот так, подо мной!       Тихо смеюсь. Знал бы он, что вызывало во мне одно его присутствие, но я молчу, пусть вязнет в этом… охотник.       Пальцы с мозолями от упражнений с мечом ласково блуждали по губам и щеке, мне безумно нравится этот контраст: стремительный темп и нежная ласка. Удивительно как это не сочетается с внешностью и словами жестокого охотника.       — Ах! — он ласкает пальцами, и у меня кружится голова. Моя концентрация остается лишь на ртутных глазах, в которых слишком много эмоций, чтобы их можно было прочитать, но что-то не позволяло мне самой отвести взгляд, что-то удерживало, пленяло, и с уверенностью могу сказать, что это нечто действовало в обе стороны.       — Непокорная…       — Яростный…       Мышцы сводит, хочу сделать вдох, но внутренности скручивает так, что сжимаюсь полностью, упираюсь лбом в его подбородок и стону, притягивая его к себе. Мне кажется шелест смеха, но мужчина вдруг делает еще несколько стремительных движений и присоединяется протяжным стоном. Чувствую, как он изливается внутри.       Мы мокрые и уставшие, но Амен продолжает удерживать себя на руках и сдается лишь тогда, когда притягиваю его к себе. Громкое дыхание смешивается, перед глазами пляшут темные пятна, ноги дрожат. Нам нужно время, чтобы прийти в себя, но тут голос эпистата, как гром среди ясного неба:       — Уходи.       Мне кажется. Такого не может быть.       — Уходи, — повторяет охотник, но продолжает быть на мне, во мне. Продолжает держать меня в своих объятиях.       — Не могу, ты меня…       Он поднимается и выходит из меня. Долго смотрит на мои губы, но трясет головой и встает с кровати. Подбирает мою изорванную одежду и кидает в жаровню. Замирает лишь над маской шезму.       — Одевайся и уходи, даю фору. Отправлю охотников по следу, когда Себег начнет чахнуть. Торопись, шезму…       Хватаю накидку и маску, уже у выхода на балкон меня останавливают:       — Клинок, — в мою сторону летит мой кинжал, который с легкостью перехватываю. Последнее, что я вижу, перед тем как занавески скрывают проход в комнату — обнаженный эпистат с царапинами и засосами по телу и спокойный, но твердый взгляд.              «Он уже все решил для себя. Охотник всегда остается охотником, сменяются лишь жертвы!»              Не знаю, что подгоняет меня вперед: чувство страха от неминуемой смерти или тот холод, которым обдал меня Амен. Боль точно помогает перепрыгивать с крыши на крышу, почти не замечая прохлады ночи. Бросаю взгляд на Себег — звезду Сета, что меркнет ближе к восходу. Сейчас яркая звезда тускнела, поэтому мне нужно добежать до дома как можно быстрее, собрать вещи и скрыться из этого города!              «Амен убьет меня, как только попадусь ему на глаза. Я его враг, действовала за его спиной, из-за меня он потерял несколько своих охотников, а в конце накормила пыльцой Плясуньи и переспала с ним!»              Он не простит, он зол, он найдет и убьет!       — Исфет! — рычу, когда вижу охотников под домом, на крыше которого сидела. — Нужно обойти их, но тогда… потеряю много времени.       Время шло, оно ускользало, просачивалось между пальцами, как песок, горло жгло, легкие разрывались от нехватки воздуха, но я бегу, перемещаюсь в увядающих тенях, петляю и с облегчением вбегаю в свой дом, захлопывая двери. Нужно торопиться. В мешок сгребаю все необходимое, прячу маску и едва успеваю натянуть одежду, когда дверь распахивается, пропуская внутрь огромную фигуру.       Он в форме охотника, моя накидка шезму валяется на постели, серые глаза задерживаются на ней, но возвращаются ко мне.       Вот и все, у моей смерти будет именно этот взгляд. И не поможет больше ничего и никто, даже Сет.       — Пришел убить меня, охотник?       Он странно усмехается, что не вяжется с его холодным взглядом. Осматривает меня с головы до ног, подмечая свои метки на моем теле. Пальцы, что некоторое время назад ласкали меня, теперь сжимают эфес меча. Мужчина вынимает его, и я чувствую дрожь в коленях.       — Я говорил бежать быстрее, — он откидывает меч в сторону и снимает капюшон, надвигается на меня и обхватывает горло… нежно, ласково, но твердо. — Я здесь не для того, чтобы убить тебя, Эва, а чтобы понять, было ли это действие Полуночной плясуньи или наши собственные чувства…       Себег давно скрылся из вида, а небесное светило заняло место высоко в небе, но охотники так и не поймали шезму в эту ночь. Лишь сам эпистат знает, почему ни один алчный шезму не клюнул на богатую уловку.