Трещины

Трещины есть у каждого из нас. Толстые и тонкие, глубокие и поверхностные. Разные. Жизнь создает неповторимый узор из трещин на каждом из нас. Кто-то не выдерживает и ломается, уже больше не в силах склеивать себя, а кто-то из раза в раз собирает себя по частям, создавая новый невероятный узор из старых трещин, становясь сильнее. И все же, иногда трещин слишком много, и жизнь кажется слишком тяжелой, а сердце слишком хрупким, чтобы вновь его склеивать. Именно тогда, нужен кто-то, кто аккуратно поднимет осколки и соберёт из них еще одну невероятную картину, и больше не даст тебе разбиться. *** Первая трещина появилась, когда Кейа был ребенком. Они долго куда-то ехали с отцом. На улице бушевала ужасная буря, и маленький мальчик хотел всего лишь остановиться и поспать, но отец упорно продвигался вперед не оставляя шансов на жалобы. Когда Кейе показалось, что он упадет прямо здесь и забудется беспробудным сном, лишь бы хоть немного отдохнуть, его отец остановился. «Это твой шанс. Ты наша единственная надежда» - все, что осталось от отца. Эти слова словно молния прошли сквозь тело мальчика, и, кажется, в тот момент он слышал треск, возможно, это трещало его сердце, пока отец уходил не оборачиваясь. Как бы долго Кейа не плакал, как истошно бы не кричал, спина мужчины лишь удалялась, пока не растворилась в вихре пыли поднятой ветром. Кейа не знает, сколько времени прошло, но голос охрип, а ноги, больше не способные его держать, подогнулись, и он тяжело осел на дорогу, все еще содрогаясь в рыданиях. Возможно, если бы не Крепус, он умер бы прямо там, на пыльной дороге, свернувшись в калачик. В тот момент, когда он спас его, дал шанс на будущее, Кейа чувствовал, как большие, мозолистые ладони мужчины бережно латали его треснувшее сердце, и дышать стало самую малость легче. *** Он думал, что во второй раз будет легче, но слыша уже знакомый треск своего сердца, он чувствовал лишь раздирающую боль, которая поглотила его целиком, хотя возможно это было пламя Дилюка, кто знает. Смерть Крепуса и следующая за ней череда неприятных откровений и ужасающих открытий, заставила их обнажить клинки, но теперь друг против друга. Кейа слышал рев огня, яростные крики Дилюка, ледяной звон, который издал его клинок и блеск глаза бога, неприятно холодившего руку, но громче всего, Кейа слышал треск своего сердца, теперь этот звук он мог узнать даже во сне. Оно покрывалось миллионами трещинок, маленьких и больших, толстых и тонких, оно рассыпалась на части, чтобы спустя пару секунд, с оглушительным грохотом осыпаться у ног Дилюка. Возможно, это слышал только Кейа, потому что Дилюк уходил. Его спина так же, не замедляясь, удалялась от Кейи, как громко бы он не кричал, и эта закономерность его раздражала, злила и вызывала боль. Сначала было больно. Больно говорить, дышать, жить. Просто больно. Кейа оберегал эту боль, с каким-то нездоровым удовольствием прокручивал каждый момент того злополучного дня, разбирал по кирпичикам, и страдал, страдал, страдал. Потом стало легче. Работа в Ордо Фавониус, защита Мондштадта, вечера в таверне за бокалом или бутылочкой вина - все это резко стало занимать все свободное время, не оставляя ни крупицы для размышлений и самобичеваний. Иногда Кейе казалось, что с появлением глаза бога, его сердце покрылось толстой коркой льда. Этот лед пробрался в трещины и закрыл их собой, не давая болеть. Его это устраивало или он думал, что устраивало. После ухода Дилюка, у него не осталось по настоящему близких людей, поэтому новоиспеченный капитан кавалерии спрятал все эмоции под толстым слоем льда, сверкая выверенной, натренированной годами улыбкой и ведя легкомысленные беседы в таверне по вечерам. А сердце под корочкой льда, кажется, почти не болит, а может и не бьется вовсе. Главное, чтобы не трескалось, только не снова. *** Ночью придёт сновидениями вещими, Тот, кто полюбит все твои трещины (с) Бюро Кейа думал, что лед достаточно прочный. Кейа думал, что сможет выдержать встречу. Столько времени прошло, столько воды утекло, уже не болит. Не болит ведь? Не болит, пока Кейа насвистывая какую-то мелодию, идет в сторону таверны, перекидывая парой слов на главной площади. Не болит, пока Кейа обольстительно улыбается проходящим мимо девушкам, которые забавно краснеют и уходят перешептываясь. Не болит даже тогда, когда Кейа попадает в таверну и привычно здоровается с Чарльзом, заказывает бутылку «полуденной смерти». Не болит и Кейа довольно усмехается, попивая любимое вино. Дверь в таверну в очередной раз распахивается и мужчина даже и не обратил бы на это внимание, если бы не задушенное «Мастер Дилюк!», сорвавшееся с губ ошарашенного бармена. На мгновение все затихает, кажется даже шум всегда живого и яркого Мондштадта стихает, погружая таверну в напряженную тишину. Возможно, Кейе только кажется, возможно затихло не все вокруг, а только он. Сбрасывая с себя оцепенение, он поворачивается к двери и слышит треск. Ухмылка как приклеенная, застывает на его лице, пока в ушах слышен лишь звон льда. Огромная и, Кейа думал, что толстая, стена льда внутри него, с оглушительным грохотом ломается. Лед трещит и сыпется, а сердце начинает болеть. Болит, когда Дилюк осматривает таверну, цепким взглядом подмечая изменения, произошедшие за четыре года. Болит, когда ярко-алые глаза на секунду замирают на нем и осматриваю. Болит, когда эти глаза расширяются в узнавании. Болит, когда во взгляде Дилюка полыхает старое пламя, которое за четыре года, кажется, стало только ярче. Болит, когда Дилюк отводит взгляд и, здороваясь с Чарльзом, проходит мимо. Болит, когда Кейа на негнущихся ногах выходит, а может быть вываливается из таверны, не забыв прихватить недопитую бутылку. Болит, когда Кейа бежит, не разбирая дороги, сталкиваясь с людьми и забывая извиниться. Болит, когда замирая на Утесе Звездолова, он падает на колени и кричит. Голос срывается на хрип, который переходит в рыдание. И вот он снова на коленях и снова слышит лишь треск, чувствует лишь обжигающие слезы и боль в сорванном горле. В третий раз трещина такая же болезненная, как и первые две. *** Это не шутка, тебе не мерещится Кто-то полюбит все твои трещины (с) Бюро Иногда самые прочные на первый взгляд вещи, оказываются самыми хрупкими. Кейа думал, что лед прочный, что он выдержит, что он спасет его от боли. Долго и упорно, проявляя чудеса терпения, Кейа латал свое сердце ледяными нитками, бережно прятал свои эмоции за семью печатями, сковывая все льдом для надежности. Быстро, пугающе быстро приклеил к своему лицу дерзкую ухмылку, и так же быстро создал невероятное количество новых масок. За считанные дни, Кейа вернулся в строй в своем новом амплуа Капитана кавалерии. Никто не пытался копнуть глубже бесконечных масок, никто не смотрел на него слишком долго, чтобы увидеть, что внутри осталась лишь пустота. Ледяная тюрьма, которую он сам для себя создал. Кейа был уверен, что его лед прочный. Он проверял, он приходил на винокурню, он проходил по знакомому винограднику, невесомо проводя по шершавым листьям холодными пальцами. Он каждый день заходил в таверну, садился за один и тот же столик и проводил там по несколько часов. И все ждал. Ждал, что услышит треск, иногда даже надеялся, но ничего. Лед все так же крепко удерживал его, все так же невесомо оседал морозом на кончиках пальцев. И Кейа улыбался, он одаривал всех желающих своими ухмылками, он язвил и острил на радость людям. Потому что не трескалось, потому что не болело. А потом все изменилось. Рухнуло в одночасье. Лед обернулся талой водой, которая размыла старые трещины и оставила новые. Кейа слышал его. Треск. И он не знал, что трещит громче, его сердце, освобожденное ото льда или огонь, пылающий в глазах Дилюка. Кейа и не хотел знать. Сколько времени прошло? Час, два, а может неделя? Время для Кейи замерло, схваченное остатками ненадежного, как оказалось льда, а может замер он сам, лежа в холодной воде. Как он там оказался? Все это казалось неважным, пока над головой раскинулся бескрайний небосвод подмигивающий мириадами звезд, кажется ему одному. Возможно, ему суждено было разбиться. Как только мужчина криво, косо, как умел, закрывал трещину, отпускал боль, жизнь из раза в раз била его наотмашь, разрушая все с трудом отстроенные стены. Вот и сейчас, сидя на берегу, мокрый и грязный, Кейа смотрел на ледяные развалины его неудачных попыток жить дальше. Звезды все также мерцали, ветер перебирал траву, а мужчина слушал треск своего сердца, не уверенный, что сможет собрать его заново. *** Может, с утра, а может, лишь к вечеру Кто-то полюбит все твои трещины (с) Бюро Все последующие разы Кейа даже не считал. Звук треска стал привычным, он просыпался с ним, работал с ним, ходил в таверну и засыпал с ним же. Треск раздавался пока Кейа разрубал щит очередного Метачурла, неудачно попавшегося ему на глаза. Трещало, когда мужчина читал очередной отчет о магах бездны, до опасного близко подобравшихся к городу. Трескалось, пока он в очередной раз, выходил из своего кабинета глубокой ночью, в надежде спрятаться от треска. Громче всего сердце трещало и кажется даже осыпалось крупной крошкой на барную стойку, когда Дилюк в очередной раз с плохо скрываемой яростью смотрел на капитана кавалерии, и не замечая, стряхивал крошку на пол к своим ногам. Кейа лишь хищно скалил зубы и забирая свое вино, пьяно пошатываясь уходил в ночную темноту. В какой-то момент это даже стало весело. Весело было выводить Дилюка из его новообретенного равновесия, одним своим присутствием и слушать треск, с каким-то диким азартом ожидая, на сколько же его хватит. Дилюк пытался держаться, скрывал эмоции за маской безразличия, сжимал ладони в кулаки пряча из за стойкой, но Кейа видел. Он видел как раздуваются его ноздри, как бьется венка на шее, спрятанная за высоким воротником рубашки, но, что интереснее, Кейа видел пламя, которое разгоралось в глазах Дилюка, с каждой секундой. И он смеялся. Нервно, с надрывом, с диким ледяным блеском в глазах, но уходил до того, как смех перерастал в рыдания. Кажется эта игра в кошки-мышки могла продолжаться бесконечно долго, оба были упрямыми до чертиков, но один не хотел терять, то, что с таким трудом построил вдали от дома, а другому просто нечего было терять. Решил все случай. Кейа вновь шел в таверну, чтобы отдохнуть после тяжелого рабочего дня и расслабиться за бокалом вина. У таверны сегодня царило необычайное оживление. Люди сновали туда-сюда, двери не переставая хлопали. Остановившись у окна, Кейа вел непринужденную беседу с одним из рыцарей, пока он не уловил знакомый голос, сейчас звучащий без привычной ненависти. Быстро распрощавшись с рыцарем, мужчина ловко пристроился рядом с окном, вслушиваясь в непринужденную беседу. -Ты хочешь узнать про Кейю, путешественник? Ему можно доверять лишь наполовину, и это в лучшем случае. Вы когда-нибудь слышали, как огромная глыба льда откалывается от основной части и с оглушительным треском падает в воду? А Кейа слышал. Трещало так громко и так больно, на секунду показалось, что он оглох. Хотелось только одного, бежать. И он бы побежал, но ноги подкосились и он тяжело осел у ближайшей стены. *** Дилюк никогда не думал , что треснет. У него было все, о чем можно мечтать: лучшие игрушки, лучшие вещи, любящий отец, сводный брат, которого он любил больше жизни, глаз бога, который он получил когда ему было 10. У него было все, ему не на что было жаловаться. Он и не жаловался. Он горел внутренним огнем и хотел заряжать им остальных, до самой смерти. Но теперь Дилюк слышал только треск. Он не понимал это треск огня, который медленно пожирал его дом или треск его сердца, которое кажется развалилось и осыпалось сначала на остывающее тело отца, чью жизнь ему пришлось отобрать собственными руками, а те кусочки, которые он смог удержать, с грохотом осыпались под ноги любимого брата, после его слов. Теперь Дилюк слышал холодное мерцание только что полученного глаза бога Кейи и треск огня или его сердца. Уходя рискуем Больше не зажечься ©Бюро Это была первая трещина. Боль была абсолютно везде. Болело постоянно, все время, в какой-то момент Дилюк забыл, как чувствовать что-то кроме боли. И он ушел. Бросил все, оставил все, что связывало его с той счастливой жизнью что у него была, позади и ушел. Ушел так и не услышав крики полные боли и отчаяния, ушел так и не поняв, что треснул не он один. Дорога была долгой, путь отнимал силы, но самое главное, он не оставлял время на мысли. Дилюк шел, не зная куда, он просто шел и чувствовал пустоту. Эта пустота заменила собой все чувства, перекрыла рев огня, который не утихал ни на секунду, который продолжал терзать его сердце, делая трещину шире, не давая ей зарасти, покрыться коркой из пепла. Пустота была спасением. Дилюк был готов идти без сна и отдыха, он был готов пешком добраться до самой Снежной, если это продлит эту пустоту внутри него, если это позволит не чувствовать, не видеть, не слышать, если это избавит его от кошмаров, он был готов идти до конца. Сколько времени прошло, Дилюк не знал. Год, может два, его не волновало, он не собирался возвращаться, по крайней мере не сейчас, но так думал только он. Обязанности перешедшие к нему после смерти отца никто не отменял, ответственность за людей, так же возложенная на его плечи не забывала напоминать о себе. Финалом стало письмо отправленное Аделиндой. В нем не было ничего необычного, лишь рассказ о том, как продвигаются дела в таверне, о том, что дом давно восстановлен и ждёт своего хозяина, и Дилюк мог бы проигнорировать это письмо в никуда, сделать вид, что его ястреб не нашел его, если бы не одна строчка, написанная будто позже. Она была очень неуверенной, Дилюк мог представить, как нерешительно Аделинда мялась перед пергаментом, не зная дописывать ли то, что было у нее на уме. Лучше бы не дописывала. Как только глаза зацепили неуверенные слова Дилюк снова услышал рев пожара и оглушительный треск, а после пришла и его верная спутница - боль. В самом низу пергамента, неровной строчкой было написано всего три слова: "Ему тоже больно". *** Возвращаясь к дому, помни Время скоротечно ©Бюро Дорога назад пролетела слишком незаметно. Дилюк не успел очнуться, как перед глазами предстали родные заросли винограда. Он думал, что сможет справиться с этим, он думал, что научился сдерживать эмоции, он думал, что подчинил себе пустоту, сделал ее своей верной помощницей, но кажется он ошибался. Руки, спрятанные под толстой темной кожей перчаток затряслись, а по позвоночнику прошелся неприятный холодок, показывающий насколько все его попытки забыть, отгородиться, были жалкими. Но сцепив зубы и сжав кулаки Дилюк вошел в родные двери винокурни. Он больше не позволит себе разбиться, он сделает все, чтобы не позволить этому случиться. Дела накопившиеся за, как оказалось, четыре года проведенных вдали от дома навалились на Дилюка огромной кучей, которую нужно было разбирать. Именно за этим занятием прошла первая неделя после возвращения домой. Он закрылся в бывшем кабинете отца, не обращая внимание на ноющую боль в сердце, которая появлялась каждый раз, когда он поднимал глаза на их общую фотографию стоящую на столе. На ней он видел двух счастливых мальчишек, что заливисто смеялись и могучую крепкую скалу, которой всегда был для него отец, который радостно сгреб их в охапку. Это было что-то настолько светлое и чистое, что Дилюк не решался спрятать эту фотографию подальше, он боялся, что запятнает то единственное, что у него осталось пеплом, который тянулся за ним, куда бы он не пошел. Выйти из дома все же пришлось. Дорога до таверны, раньше казавшаяся ему слишком короткой, сейчас тянулась непозволительно долго. Проходя сквозь ворота ведущие в город, Дилюк был сметен тишиной наступившей стоило ему появиться. Люди не верящие таращились на него, толкая рядом стоящих, как бы спрашивая видят ли они то же самое. Скинув секундное замешательство, Дилюк вежливо кивнул прохожим и двинулся в сторону таверны. Это стало спусковым крючком. Механизм сработал, запустив цепную реакцию из шепотков, которые переросли в гомон. Все хотели узнать правда ли наследник Рагнвиндера вернулся домой. Люди толкались, толпились на всем его пути, они хватали его за руки, не давали проходу. Дилюка пришлось приложить немало усилий, чтобы добраться до таверны и не покалечить парочку самых нетерпеливых горожан. Таверна встретила его привычным скрипом двери. Внутри наступила такая же удивленная тишина и лишь задушенный шепот Чарльза, кажется позволил всем снова ожить. Медленно бродя взглядом по привычному помещению, которое, казалось бы не поменялось за 4 года, Дилюк наткнулся на него. Он даже не понял. Глаза случайно зацепили кончик голубого плаща, и он бы не обратил внимание, но взгляд упорно продолжал бродить выше по человеку сидящему за одним из дальних столов. Ещё бы секунда и Дилюк отвернулся бы, он почти решил это сделать, почувствовав неловкость от такого пристального разглядывания незнакомца, но тут его взгляд мазнул по лицу "незнакомца". В сердце в секунду вспыхнуло старое пламя. Оно с громким ревом разгорелось сметая все на своем пути, заставляя Дилюка дрожать от еле сдерживаемого крика боли. Перед ним сидел Кейа. *** Жизнь не дает никому время на отдых. Она все так же быстро бежит, заставляя тебя подстраиваться лишь бы успеть. Водоворот событий настолько быстро затянул Дилюка, что когда тот опомнился, спасаться уже было поздно. И Дилюк привык. Привык к постоянным визитам Кейи, привык к раздражению медленно вскипающему внутри. Привык к оборванным фразам к колким словам, привык сжимать челюсти. Привык игнорировать трепет, когда он смотрит Кейе в глаза дольше трех секунд, привык не замечать в них боль. Привык, что болит только у него. Привык. Потому что так меньше болело. Пока не пришёл путешественник. В один из привычных вечеров, когда народу в таверне побольше, а трезвых среди них поменьше, в той легкой манере, как умеет только он, Итэр спросил. Играючи, осторожно, словно невзначай. А глазами вцепился, не позволяя уйти. И заболело. Пепел взметнулся, а пламя вновь загорелось сметая засовы, сжигая нежную корку на трещинах, грозясь спалить и его самого. И Дилюк ответил. То что было проще всего, то что он всегда говорил, потому что привык и болит только у него. Ты хочешь узнать про Кейю путешественник? Ему можно доверять только на половину, и это в лучшем случае. - и замер. Метнулся глазами к окну, услышав сдавленный вздох, который прозвучал громче взрыва. И увидел, как знакомый затылок удаляясь, тяжело осел и скрылся из глаз. А внутри все взорвалось. Не помня себя, не помня ничего кроме боли, Дилюк вскочил и вылетев из таверны подхватил осевшее тело. На сером, словно безжизненном лице замерла маска, которая с диким грохотом треснула, стоило голубым глазам выхватить яркую вспышку волос, а потяжелевшему телу ощутить крепкую хватку рук. Весь мир в секунду замерев, затрещал и слезы градом потекли по лицу. Стоя посреди улицы, они крепко сжимали друг друга, слушая, как остатки их мира трещат и полыхают, хватались друг за друга, как за последнее, что можно спасти, они плакали, тяжело прижимаясь друг к другу, обещая сберечь. Когда треск прекратится, когда перестанет пылать, они сцепившись руками поднимут из руин все, что смогут. Построят новые зáмки, откроют замки́ и не позволят трещать. И тогда боль уйдет, они встретят новый рассвет с узором из трещин, который нежно обнимут и уберегут, не позволяя друг другу упасть. *** Сможешь однажды оставить все вещи Там где полюбят все твои трещины ©Бюро