Изнеможденный немец сидел, облокотившись о дерево, его перебитые ноги безвольно прямо лежали перед ним, голова была чуть повернута влево и приоткрытые глаза смотрели в никуда, будто застывшие. Связанные руки, которых он уже и не чувствовал, как и всего остального тела, вяло висели за спиной.
— Командир, – позвал Василенок, – ходи сюды, поговорить надо.
Николай, только усадивший фрица, которого до этого тащил пару километров на себе, обернулся на голос.
— Чего хотел? – парень подошёл к тому и уставшим голосом спросил. Было ещё много дел впереди.
— Командир, – подойдя ещё на шаг вперёд, вставая уж совсем близко, тише повторил тот, – не мучай ни себя, ни фрыца.
Николай поднял на того злой взгляд в ожидании, что тот скажет далее.
— Ты к чему клонишь?
— Не доживёт он до границы, – старается произнести спокойным, убедительным и снисходительным тоном мехвод. Мужчина поднимает взгляд исподлобья на немца, который все так же безжизненно сидел около дуба, не знай они, что тот живой, никогда бы не подумали. Николай следует за взглядом друга и, кажется, только тогда замечает плачевное состояние врага. Замолкает на минуту, сам застывает на месте, не в силах отвернуться.
— Если даже дотащишь, в первый же день в лагере добьют, оно тебе не надо, командир.
Коля все ещё стоял на месте, задумываясь над словами, Клаус выглядел очень плохо, в него закралась инфекция и помимо открытых ран, переломов и вывихов прибавился жар, вследствие чего помутнение сознания и жуткий кашель до крови. Скорее всего воспаление лёгких, которое даже в больницах лечат не менее двух недель.
— Пощади черта, пристрели пока не поздно.
Наконец, Николай сумел отвести взгляд и вновь повернуться к товарищу.
— Ты прав, только стрелять не могу, опасно, заметить могут. И не сегодня, утром, – после оба солдата направились к костру, оставляя поверженного врага в холоде одного за спиной, доживать последнюю ночь.
Клаус даже не подозревал об их диалоге, он вообще ничего не подозревал, в голове проносились только случайные мысли, а перед глазами галлюцинации, через какое-то время он рухнул на бок, а ещё через какое-то наконец-то закрыл глаза.
Утром было приятно, солнце светило прямо на него и хорошо согревало, голова, по сравнению со вчерашним, очистилась и ей можно было думать, даже поднялось настроение. Он продолжает лежать с закрытыми глазами, все ещё блуждая на краю сна и бодрости, окончательно из дрёмы выдергивает рука Ивушкина, поднимающая его за плечо над землёй. Клаус приоткрыл глаза, когда его вновь усадили, солнце приятно попало в лицо, согревая его, он сам не подозревал, насколько сейчас был бледен, но хотелось улыбаться. Улыбнуться не получилось, зато вышло поднять взгляд на Николая, который сейчас смотрел на него сверху вниз.
Русский присел на корточки и поднял немца на руки, не как вчера, так, будто не собирался его тащить многие километры. Это насторожило Клауса, он непонимающе постарался заглянуть в глаза Ивушкина и потом оглядеть место, куда его возможно несли. Впереди был небольшой склон, за которым находилось озеро. Сердце забилось быстрее, Николай не выглядел дружелюбно, его взгляд был направлен в одну точку, лицо казалось каменным, и он шёл, шаг за шагом, не отклоняясь от маршрута.
От осознания и собственной слабости глаза Клауса наполнились слезами.
— Nein, – совсем тихо и неразличимо произнес немец, ему было обидно, что такое хорошее утро, так ужасно оборачивалось. Нижняя губа затряслась и беззвучные всхлипы добрались до горла, как же обидно. — Nein, – громче, достаточно громко, чтобы всхлипы дошли до ушей Николая. Тот сделал ещё пару шагов и остановился, уставившись на плачущего фрица. В груди что-то защемило, конечно, он не ожидал такого увидеть, немец даже в бреду догадался, на что шёл Ивушкин. Вдохнув, он продолжил свой марш, стараясь не глядеть на того.
Фриц не выдержал и зарыдал, болезнь совсем туманила голову и заставляла забыть обо всех нормах приличия, чести и достоинстве. Было больно, обидно. Николай ускорился, стараясь не слушать, пока собственные глаза не начал застилать такой же туман. Он спотыкается, падает и сам начинает плакать. Кто знал, что отнять жизнь ревущего фрица так сложно. Кто знал, что отнять жизнь породнившегося немца так сложно. Задушить позывы сочувствия и всего человеческого, что в нем осталось.
Не просто же из-за долга он тащил того, дал шанс, пускай на хуевую, но жизнь: оказался по нраву, расположился в душе, совсем немножко, но достаточно сильно, чтобы рука не поднялась убить, как подкормленная однажды крыса.
Ивушкин мелко, беспрерывно и почти беззвучно скулит, зажмурив глаза. Старается подавить всхлипы и у него это получается, он впивается освободившимися руками в землю и скребёт ее ногтями, скалится, из крепко закрытых глаз текут слезы. Клаус тоже пытается успокоиться, от удара о землю ноги снова заныли и было невозможно найти позу, в которой было бы не так плохо. Оставалось только ворочаться на земле, в попытках как-то уйти от этой непереносимой боли. Хотелось заорать, он крепко сжимает зубы, которые уже кажется стёрлись от частого напряжения. Мычит, иногда позволяя себе скулеж вслух, тот перекрывается засевшими в горле всхлипами, просьбами о помощи, пощаде, снисхождении. Хватает воздух, как утопающий, наконец, набрав его достаточно, издает вопль, заливаясь слезами.
— Mama, – охрипло, подавленно, на грани. – Mutti, – в самом настоящем бреду, шёпотом, взывая к самому сокровенному. – Ich will nicht ster...
[Мама. Мамочка.
Я не хочу умир...]
Русский подрывается и хватает фрица за грудки.
— Ну чего ты, чего ты!? – сквозь сжатые зубы ругается, смотрит взбешённо.
Тот выдавливает ещё один звонкий стон от вспышки боли и снова начинает хныкать. Поднимает замыленный взгляд на Николая, видя только совершенно неясный силуэт. Ивушкин снова тянет фрица на себя, не оставляя тому ни капли надежды на спасение, собственные глаза раскраснелись, под ними залегли темные круги, брови сохмурились. Усаживает, снова поднимает на руки. Клаус тихонько глотает слезы и давит всхлипы, но не сопротивляется. Голова опять болит, мир в ней плывет. Плывет. Они спускаются к берегу, Коля, истратив все силы, роняет немца на мокрую насыпь песка в десятке метров от воды. Сам падает на колени, приподнимается, встаёт у головы, хватает за одежду на плечах и тащит, упираясь ногами в песок. Тот уже ничего не говорит, только старается глубоко дышать. Сердце бешено бьётся, анемия будто сковала все тело, не давая сделать ни одного движения, только сильная дрожь пробирает. Слышится журчание приливающей воды, речка мелкая, первые метров десять не глубже метра, но этого вполне достаточно для человека. Увидев воду, Клауса снова накрывает страх, он хочет отползти от нее, но не может - ноги не работают.
Русский берет перерыв в минуту, чтобы отдышаться, снова смотрит на фрица, и, осознавая свои возможности, принимает единственное решение, на которое сейчас будет способен. Снова присаживается и подтягивает немца ещё ближе к воде, затылок полностью погружается в нее, вызывая у фрица панику, тот старается кричать, но дыхания не хватает и получается очень отрывисто.
— Тише, - тянет дальше, как только вода начинает заливаться в уши, останавливается. — Тише, тише, - просит Клауса, зажимает ему рот рукой, не хватало, чтобы вопли кто-нибудь услышал. Скорее всего они и так уже дошли до команды. Коля стоит на коленях, наблюдает за собственным врагом. Большой и указательный пальцы как-то сами, без особого намерения перекачевывают на нос, перекрывая последний доступ к кислороду. Умирать больно и страшно, от рук Ивушкина ещё и ужасно обидно. Посылает последние всхлипы в чужую руку, пытается вдохнуть хоть немножко, не то чтобы очень хочется, просто лёгкие болят. Неожиданно успокаивается, вместо того, чтобы драться за жизнь, тихо лежит, ожидая, чтобы это побыстрее закончилось, но не совсем получается окончательно смириться, все равно беспомощно крутит головой, пытаясь избавиться от руки. Проходит не так много времени, когда Коля отпускает его. Немец, уже принявший свое поражение, неожиданно для себя вдыхает кислород, открывает глаза, смотрит на русского непонимающе.
— Успокоился? - тихим, ровным, грубоватым мужским голосом спрашивает.
Немец в ступоре понимает, что и правда успокоился, только не понимал, зачем это всё. Оглядел на всякий случай того с ног до головы, снова не находя объяснения. Убить же хотел. Или не хотел?
Коля подбирается к тому и приподнимает чужую голову одной рукой, склоняя ее набок, другой зачерпывает воду и плескает ее на лицо Клауса, тот жмурится, Ивушкин снова зачерпывает воду и в этот раз правильно умывает немца, повторяет то же самое действие много раз, пока грязь и слезы не смываются с лица. Неожиданное спасение поднимает немцу настроение, он с радостью позволяет себя умыть, и также как-то слишком быстро вера в Ивушкина снова возрождается. Закончив, Николай переворачивает того на бок и развязывает руки, снова укладывает на спину. Тянет за неповрежденные части кистей, усаживая.
— Давай, успеется ещё.
Ягер поднимает спокойный неожиданно по-детски растерянный и теплый взгляд, с толикой вопроса в глазах, мол, что делать дальше?
— Gehen wir zurück? - складывает руки у живота и тихо спрашивает.
[Возвращаемся?]
— Ага.
