Особенный день

Скарамучча никогда не отличался способностью проявлять любовь и заботу. В большинстве своём он холодный, словно айсберг посреди ледяного бесконечного океана. Кажется, дотронешься и каждая клеточка тела покроется коркой льда. Также немного чëрствый и ворчливый. Любит закатывать глаза, бросая язвительные фразочки, которые не больно ранят, но оставляют некий неприятный осадок, который потом копится и копится. И в целом, этот парень сдержанный, выпускает иголки не всегда. Однако сегодня нить натянулась до предела и разорвалась с характерным треском. По комнате пронëсся звук звонкого шлепка, а следом громкое мычание. Сладкий запах благовоний пропитал каждый уголок просторного помещения и забивался в ноздри нотками женьшеня с жасмином. Скарамучче нравились эти ароматы. Он черкал спичкой над свечками, поджигая ниточки и наслаждался, приводя в порядок нервы. Хотя сегодня сделать это было сложнее. Подвешенное тело содрогается от каждого прикосновения к оголëнной коже. Блондинистые волосы беспорядочно путаются, противно липнут, а из-за занятого кляпом рта не удаётся даже проглотить слюну. Где-то на подкорке сознания, что ещё не успело до конца покинуть своего хозяина, хранится мысль, что очень хочется смыть с себя всё это. Всё, что с ним сделали. Кадзуха приоткрывает слëзные глаза, пытаясь сфокусироваться, найти объект, за который можно было бы зацепиться, чтобы не потерять контроль опять. Он тяжело дышит, упираясь уже вялым языком в гладкую поверхность шарика. Силы на исходе, но его продолжают испытывать. Продолжают и продолжают. Даже если видят, что тело горит, даже если видят, что больно. Позади слышится мягкий смешок, а талии касаются теплые ладони, которые даже так кажутся холодными, создавая контраст. От него Кадзуху ведëт, и он ластится, поддаваясь назад, прижимаясь спиной к чужой груди. Призывно откидывает голову, ведь знает, что обоим это нравится. Судорожный вдох в шею. Вечно искусанные губы на сонной артерии и дорожкой следуют вниз. Сладко и нежно, запоминающе как никогда, пока грудь Кадзухи медленно, неторопливо вздымается. Скарамучча не хочет кусать эту здоровую кожу, тем более в столь видном месте, но вот покрыть каждый её миллиметр поцелуями — уже другое дело. Кадзуха откровенно плавится, то скользя, то сжимая пальцами цепь, к которой присоединены наручники. Благо, они не натирают так сильно, и следы сойдут быстро, если почаще пользоваться заживляющим кремом. Живот рефлекторно втягивается, когда на него ложится ладонь и ведёт чуть ниже. Каэдэхара покорно ждëт. С него так и не сняли брюки с бельём, и от этого дискомфорт, кажется, скоро перерастëт в катастрофу — запачкать не хочется. Большой палец находит тонкую дорожку роста волос и ныряет под кромку брюк, прочие же пальцы что-то ковыряются с пряжкой ремня и собачкой. Кадзухе кажется, будто он сойдëт с ума. Сегодня Скарамучча необычайно медленный и размеренный, хотя несколькими часами ранее ворвался домой, словно разъярённый дикий зверь. И обычно такое случается по одной простой причине — всё заебало. Райден привык копить эмоции и переживания в себе, только вот потом они выходят из него безумным потоком. — Моё сердце щемит. — Шепчет в ухо и оставляет поцелуй рядом же, а Кадзуха подавляет в себе желание закрыться от этого прикосновения, потому что щекотно. Он бы с удовольствием спросил, в чём дело, что произошло на работе, однако получается лишь бессвязно мычать, стоит только чужим пальцам сжать горошины сосков и растереть меж ними. Когда же это началось? И как оба пришли к такому? Сложно ответить. Но в какой-то момент Кадзуха предложил оптимальный вариант снятия напряжения у обоих, а Скарамучча, долго размышляя, вскоре согласился. И условие было одно — без побоев и применении грубой силы. Каэдэхаре хватает этого на занятиях по боевым искусствам, а Райден не приверженец рукоприкладства. Их всё абсолютно устраивает. Мысли улетучились окончательно с первым натяжением остатки одежды на бëдрах. Скарамучча сжал в кулаки не шибко плотную ткань, улыбаясь её потрескиванию, а Кадзуха тихо застонал от трения к чувствительному сейчас члену. И ведь сказать ничего не может, вот ведь… Обычно в постели их позиции равны, но в такие моменты равенство скатывается до абсолютного нуля. Превосходит Скарамучча, берёт Скарамучча. И… Чтобы вот так — блондину до мурашек нравится. Когда в меру, но когда чувствуешь власть любимого человека над собой. Он знает, что больно никогда не сделают, а адреналин вскакивает лишь от приближающегося удовольствия. Парень густо краснеет и грудью, когда вспоминает, как он срывал голос несколько месяцев назад, пока возлюбленный вбивался глубоко, а член почти в полную мощность стимулировала игрушка. Перед глазами в ту ночь взрывались не просто фейерверки, а извергались многовековые вулканы… Тогда оба проспали вплоть до обеда. На пол летит прочая одежда, и Каэдэхара облегчëнно полустонет. По возбуждению бежит холодок, тело покрывается стаей мурашек, пальцы ног до боли поджимаются. Спина ощущает чужие губы и сердце замирает. Скарамучча с упоением и обожанием смотрит на любимого человека, в который раз за всё время их отношений понимая, насколько же ему повезло. Не вдаваясь в подробности, лучшее первое свидание, лучшие поцелуи перед тупыми передачами в гостиной, лучшие объятия, лучший секс. Тело без единого изъяна, а мелкие синячки из-за тренировок и царапины от ногтей кота — всё ничто. Парень обожает и любит всего Кадзуху без остатка. Мокрые поцелуи вдоль позвоночника, пока ладони оглаживают крепкие бëдра, не без удовольствия сжимая их. Кадзуха слегка расставляет ноги, опуская голову вниз, даже если понимает, что увидеть мало что сможет сейчас — перед глазами уже всё плывëт, остаётся только чувствовать телом. Его дыхание напрочь сбилось и застряло где-то в глотке, кожа горит огнëм, где её касаются губы и язык возлюбленного. Возможно, при других обстоятельствах, а каких, парень пока не знает, он бы поторопил, но… — Ах-мм!.. — но руки напрягаются в наручниках, цепь звенит, а бëдра дрожат, когда Скарамучча внизу успешно раздвигает ягодицы и скользит языком внутрь. Очередной его фетиш, который не совсем понимает Каэдэхара, но против которого ему нечего поставить, разве что запрещает поцелуи. Всё же…это и так ясно как божий день. Член дëргается от стимуляции и такого наглого вторжения, причём, столь неожиданного, ноги сгибаются в коленях, находя чужие бока и прижимаясь к ним, как к опоре, пока Скарамучча внизу бессовестно вылизывает… Это чистейшее безумие, приправленное похотью, жаждой, обожанием, любовью и нехваткой времени, которое парни могли бы проводить вместе. Старший отстраняется довольно быстро и становится перед возлюбленным, с благоговейной улыбкой смотря на его измученное лицо. Гладит мокрые щëки ладонями, смешивая слëзы, слюнки, а после щëлкает замочком сзади. Кляп падает на пол, но его тут же пинают в сторону. Кадзуха кое-как облизывает губы, подбирая почти что онемевший язык. Он силится открыть глаза — не получается из-за пелены из слëз. Которые бережно вытирают сухой салфеткой. — Посмотри на меня, Кадзу. Посмотри и не закрывай глаза, хорошо? — Райден целует в подбородок, шею, лоб и виски, прекрасно помня о договорëнности. Вспотевшие ладони ложатся на лопатки, выводя незамысловатые узоры, ведут вниз, лаская и успокаивая горячее тело. И Кадзуха ему безмерно благодарен. Хотя бы небольшая передышка. Минуя ягодицы, пальцы чуть сильнее, чем обычно, сжимаются на бëдрах и подкидывают вверх, шумный вдох блондина уходит в копну влажных волос старшего. Глаза открываются в тот же момент, ноги крепче обхватывают, лодыжками скрещиваясь сзади. Кадзуха сглатывает, осознавая своё уязвимое положение сейчас и смотрит совсем поплывшим взглядом на парня рядом. Парня, который никак не может налюбоваться и насытиться, которому всегда будет мало. Который так хочет поцеловать манящие блестящие губы, но лишь обречëнно стонет, пряча пылающее лицо в изгибе такой же шеи Каэдэхары. Если бы он только не додумался подключить язык…боже. Дурачьë. Отогнав лишние теперь мысли, Скарамучча приступает к главному. Смазка всегда рядом, пальцы быстро смазываются и без труда входят в удушающее тепло податливых стенок. Кадзуха хочет закатить глаза точно также, как это любит делать старший, только немного иначе. Он кусает губы, внутренне готовясь умереть, но уже крепко сжимая сыворотку бессмертия. Растяжка проходит быстро, практически незаметно. Когда Кадзуха самостоятельно двигает тазом, пытаясь насадиться на пальцы, Скарамучча их и вынимает, заменяя нижней плотью. Плавно и осторожно входит, чутко подмечая каждую перемену на полюбившемся лице. Только что там подмечать? Всё давно уже выучено наизусть. Губы немного раскрываются, потому что Скарамучча входит сразу на всю длину, не давая привыкнуть. Весь низ горит и дрожит, внизу живота стягивает тугим узлом, а ноги напряжены как никогда. Тонкая шея вытягивается, будто призывно, и к ней, конечно же, примыкают, сцеловывая капли пота и жара. А в голове лишь одно — «не закрывай глаза». Это самая ужасная пытка, которую только можно придумать, Кадзуха может поклясться. Тело посильнее прижимают, первые толчки выходят слегка тяжеловатыми, но терпимыми, скоро станет легче. И, пожалуй, весомый плюс этой позы состоит в том, что Скарамучча всë же выше. Несколько долгих минут, тянущихся будто часы, и движения ускоряются, превращаясь в хаотичное месиво из звуков: шлепки, полустоны и протяжное мычание, причём, со стороны обоих. Не зрячие глаза из-за пелены теперь не только скапливающихся слëз, уставленные в потолок и на руки; крепко сжимающие ноги ладони. Скарамучча на грани шëпота выругивается, думая, что почти что оставил синяки от пальцев на коже возлюбленного, когда стенки туго сжимают, препятствуя свободному скольжению. Однако услышав сверху смешок, явно не вырвавшийся случайно, ядовито скалится и толкается вдруг сильнее, заставив блондина вскрикнуть. Это оказалось немножко больно. Но из-за этого Кадзуха приближается на ступень ниже от момента, когда обвиснет тряпичной куклой и обмякнет, давая негласное подтверждение, что с ним можно делать, что угодно. Но Райден не станет, даже если у него будет такая возможность. Он сбивчиво дышит и хрипит, ощущая приближающуюся разрядку, замедляет движения не сильно, но различимо, теперь плавно вскидывая таз, а стоны постепенно делаются из надрывочных в тягучие и томные. Кадзуха опускает голову, встречаясь с глазами, в которых виднеется чистота и искренность и вновь протяжно, несдержанно стонет в губы напротив. Ему так хорошо и так ужасно плохо одновременно. И что-то одно перевесить не может. Взгляд алых глаз прослеживает одинокую капельку пота, скатывающуюся по виску, и парень было тянется, чтобы собрать её языком, но давится воздухом, следом будто выхаркивая его в чужое ухо вместе с глубоким толчком. Снизу слышится утробный низкий стон, а следом идёт череда прежних толчков, именно после которых можно забыть как дышать. К чëрту. Кадзуха не помнит, как кончает, он лишь слышит звон в ушах после собственного же вскрика и всхлипа, да чувствует, как изнутри его приятно заполняют, но как Скарамучча продолжает входить, не желая отрываться. Цепь звенит, руки, затëкшие после продолжительного времени в одном положении, ниспадают тяжëлым грузом на крепкие плечи. Дыхание переводится очень долго, как и жар от тел держится также. Старший укладывает возлюбленного на чистую постель и целует кончик носа. Отцепляет наручники и нежно гладит запястья, пока в сердце щемит уже у Кадзухи. Он привык, что Скарамучча не тот, кто умеет проявлять любовь и заботу, но сегодня, видимо, особенный день.