Inflames

Запах костра теперь всегда будет ассоциироваться у Хонджуна с теми двумя неделями. Это была ранняя осень, точных дат он не помнит. У него в целом проблема с числами, к тому же была такая жизненная ситуация, что последнее, на что он обращал внимание — какой сегодня день. Вроде что-то где-то с начала десятых по вторую половину двадцатых чисел сентября. Они еще и ехали долго, ночью тоже, поэтому Хонджун тогда совсем потерялся в реальности, уснув среди городских огней, а проснувшись уже в диком поле с акварельными голубо-оранжево-розовыми облаками на горизонте. Спустя пару часов поле сменилось сельской местностью, а солнце поднялось выше в небе, сделав облака обычными белыми. Тогда, немного потрясшись на гравии, они доехали до коттеджа. Хонджун в то время не знал, зачем согласился, да и сейчас тоже не особо догадывается, но после прокручивания в голове произошедших событий раз за разом, начинает все больше казаться, что это была судьба, что сердце само его туда потянуло. Друзья друзей друзей, пятерых из восьми он увидел в первый раз в своей жизни. Остальные трое были: сам Хонджун, его самый надежный и одновременно надоедливый друг Чонхо, а также непонятый гений Минги, с которым Хонджун сходил на одно провальное свидание, и с тех пор они общаются. Вообще-то, именно Минги его и пригласил сюда, а Хонджун уже пригласил Чонхо, чтобы было с кем повеселиться. Находить новых знакомых он упорно отказывался. Минги назвал их собрание на восьмерых “Минги и его полубывшие+1”, потому что их, таких полубывших, оказалось целых четыре штуки, а друзей полубывших — трое. Также, как случайно выяснилось в их первый вечер посиделок в полукруге в попытках познакомиться поближе, Минги всех приглашал в одно и то же кафе. — Мы с Минги сходили на одно свидание, — сказал, как Хонджун узнал позже, Сонхва, сидевший с краю их полукруга. Хонджун и еще двое голов покивали, на что “+1” друзья захихикали. Чонхо с Хонджуном, Есан с Саном, и, наконец, Уен с Юнхо. Сонхва был единственный без друга, но его это ни капли не смущало, ведь он оказался очень даже общительным человеком. Особенно тесно он заобщался с Саном и, как ни странно, Чонхо. Хонджун никогда не ожидал такого от своего давнего друга; фотографии были случайно отправлены в общий чат. Уена он как-то не сразу заметил своими чувствами, только зрительно и на слух. Потом они столкнулись в узком коридоре посреди ночи — их комнаты были по соседству — и извинились хором. Тогда-то Хонджун и обратил внимание на их одинаковые глупые розовые пижамы с Хэллоу Китти. В какой-то момент они перепутались, так что теперь у Хонджуна верх от пижамы Уена; он это знает по невообразимо маленькому пятну от соуса на рукаве, которое сам Уену и поставил, когда они еще носили те части пижам, какие были куплены собственно ими. Они в целом проводили много бессонных ночей вместе, по большей части на кухне на первом этаже, съедая все снэки и обсуждая неведомо что. Сейчас Хонджун и половины не вспомнит из их тем разговоров. Зато он прекрасно помнит настроения, создававшиеся вокруг и внутри него рядом с Уеном. Раздражение ушло довольно быстро, после первого же ужина, потому что Хонджун проспал до самого вечера и не успел на обед, где все оценили ситуацию, в которой оказались. В итоге ситуация-то вышла очень даже хорошей. Ужин был вкусный, компания была приятной, хотя Хонджун, уставший, ни с кем кроме Чонхо и не разговаривал фразами больше пяти слов. Сразу после аварии с участием двух пижам Хэллоу Китти и случайного чужого прикосновения к ладони Хонджуна, Уен, всегда находивший темы для разговоров, спросил его: — Ты на кухню или в туалет? Туалет на весь огромный коттедж был всего один, причем совместный с ванной комнатой, поэтому каждое утро и каждый вечер приходилось чуть ли не записываться для одиночного похода. Время тоже было ограничено. Минги сказал, что это прекрасный способ им всем стать ближе, и кто-то из толпы в семь человек предложил утопить его в унитазе. Остальные согласились. К сожалению, Минги остался жив. — На кухню, — ответил Хонджун со слегка вопросительной интонацией. Уен покивал. Они пошли на кухню вместе: Уен первый, как живший в комнате чуть ближе к лестнице, а Хонджун на шаг позади, дышавший ему в затылок и чуть не налетевший на него, когда тот резко остановился на последней ступеньке, испугавшись автоматически включившейся вдоль стыков стен с потолком светодиодной ленты в холле. В тот момент Хонджун ухватил его за плечи, подумал выругаться прямо на ухо, но не стал. В течение этих двух недель Хонджуну вообще много раз хотелось поругаться с Уеном. По большей части он поддавался своим желаниям, начав с каких-то мелких пререканий, достигнувших своего апогея всего через пару дней после приезда в инциденте с мясом. Они устраивали барбекю, Хонджун, как обычно, имитировал бурную деятельность, бегая из коттеджа на улицу и обратно, словно у него было важное дело, неизвестное другим. Никто и не спрашивал, все были по-настоящему заняты. По крайней мере, пока Хонджун не открыл рот. Рядом оказался Уен, жаривший мясо и грибы. Хонджун уже и не помнит сказанного, но оно точно не понравилось Уену. Настолько, что остальные испугались возможной драки. Сам же Хонджун испугался непонятного чувства, промелькнувшего в сердце и отдавшегося в разум, тут же списал на свою жизненную ситуацию, поспешил успокоиться, не желая нагнетать обстановку. Спустя короткое время они помирились, однако их ссора подала Хонджуну прекрасно различимый сигнал о том, что Уен согласен с ним переругиваться, а это, в свою очередь, значительно повысило уровень привлекательности Уена в его глазах. Однажды ночью Хонджуна вытащил из полусна звук открывшейся двери и чьи-то тихие шаги. Сразу же повернув голову, он различил в темноте розовую пижаму, маячившую рядом с кроватью, а в следующее мгновение Уен уже сидел сверху, зажав со всех сторон. Между ними было лишь одеяло. Теплые ладони Уена обхватили влажные после умывания щеки Хонджуна, держали его голову мягко, и Хонджун, если бы захотел, с легкостью мог бы стряхнуть их, чуть покрутившись. Вместо этого он ответил на поцелуй. Все изменилось, но осталось прежним. Просто теперь Уен чаще был рядом и трогал, больше разговаривал, а Хонджун охотнее отвечал, стараясь не считать оставшиеся до отъезда дни, пытался наслаждаться моментом без чувства надежды на большее. Ему не было это нужно. Сейчас же у него ноет за грудиной. Они все так же сидели на кухне по ночам, веселились вдвоем, расходились часа в два-три только для того, чтобы через десять минут после пожеланий друг другу спокойной ночи Уен прокрадывался в комнату, забирался под одеяло и прижимался как можно ближе, не оставляя никакого ощущения пустоты. Его касания были такими горячими, что тело Хонджуна помнило их до самого утра, особенно как Уен долго держал ладонь в одном месте, как холодно было после. Собственные прикосновения к Уену он запомнил еще лучше. Каждый изгиб, каждая выпирающая кость, мягкость его волос, нежность губ — все выскоблилось в граните души Хонджуна навеки. Совсем жестко он падал в Уена по утрам, потому что тот никуда не уходил, оставался спать в обнимку, пока не звонил будильник или же кто-нибудь не проходил мимо, простукивая по дверям всех спален. Иногда Хонджун позволяет себе помечтать, притворяясь, будто снова лежит ночью в коттедже ранней осенью, вместе с ним в кровати Уен, чье дыхание согревает ткань пижамы между лопаток, а волосы щекочут кожу под воротником. За две недели их так никто и не поймал. Возможно, у кого-то были догадки, но никаких высказываний в их сторону не поступало: ни вопросов, ни утверждений. Все были больше озабочены спалившим себе брови Минги. В полукилометре от коттеджа был лес, куда Хонджун неохотно добрался лишь во вторую неделю, утащенный Уеном чуть ли не за руку вместе собирать орехи. Когда они скрылись из поля зрения остальных, “чуть ли не” исчезло одним волшебным взмахом, их пальцы крепко переплелись, орехи забылись где-то на час; вместо этого они набрели на огромное упавшее дерево, чей ствол был разломан поперек и покрыт мхом. Сидеть было сыро и немного неудобно из-за впивавшихся черных обломков коры, зато очень романтично. Хонджун тогда крепко держал затылок Уена, целовал еще крепче, отказываясь отпускать податливые губы и вытаскивать язык из чужого рта. Ладони на его талии лежали тоже крепко, не давая соскользнуть со ствола. Орехов они все-таки набрали в спешке, совсем немного, с одного обнаруженного дерева, но даже легко распиханное по карманам количество всех порадовало. Жареные на костре орехи — что-то с чем-то. В одну ночь шел дождь. Не особо сильный, так, крапинки в лицо. Уен высунул руку в открытое окно, закатав рукав пижамы, подождал, пока она достаточно намокнет, а потом стряхнул все на Хонджуна, оставив пахнуть дождем. Кровать тоже пахла, не только дождем, но и Уеном, свежим постельным бельем, цветами, которые Хонджун собрал самому себе, смазкой. Тогда-то рубашки их пижам и перепутались, что Хонджун понял на следующее утро, переодеваясь, однако ничего не сказал Уену. Уен то ли не заметил, то ли тоже отказался признавать подмену. До сих пор Хонджуну нравится думать о втором варианте как о правильном, хотя первый более реалистичный. Последний раз они сидели вокруг костра вечером за день до отъезда, пекли картошку в фольге, бросая ее прямо в огонь и вытаскивая оттуда палками, вскрикивая каждый раз, как картофелина скатывалась прямо к ногам, брызгая искрами, а пламя вспыхивало на мгновение, тянулось языками к тому, чья была очередь ворошить дрова. По кругу рассказывали больше глупые, чем страшные истории, смеялись громче музыки на фоне, смотрели на звезды, изголодавшиеся в городе по красоте космоса. Конечно, Хонджун на тот момент уже много раз трогал Уена, но почему-то именно то касание у костра осталось самым четким воспоминанием, вплоть до шума насекомых и дуновения ветра. Вроде ничего такого: Хонджун прочесал пальцы сквозь топорщившиеся на затылке волосы Уена. Однако его мозг решил сделать из простого действия целую сцену, которая теперь проигрывается ему вместо снов. Уен улыбнулся Хонджуну, его лицо было контрастно освещено костром лишь наполовину, с правой щеки, левая сторона головы скрывалась в темноте. Один глаз у него был оранжевым, а другой черным. Его волосы были мягче обычного, потому что в тот день он помыл голову два раза. Позади него были газон и молодые деревья, все покрытые танцующими отсветами пламени. Он выглядел таким расслабленным и счастливым, какими люди бывают только в сентиментальные моменты жизни. Возможно, Хонджун все себе напридумывал. Вообще все-все, что между ними было. Прочитал все знаки тела неправильно, понял все слова не так. Может, Уен тоже развлекался с ним, не стремясь ни к чему серьезному. Все же они не признавались друг другу в симпатии, контактами не обменивались. Тогдашнему Хонджуну до этого не было никакого дела, у него была такая жизненная ситуация, что он не собирался утруждать себя отношениями. Хонджун нынешний понимает, но сожалеет. Куда он шел, зачем — Хонджун не помнит. Зато помнит, как кусты царапали ноги, пока Уен заталкивал их обоих туда поглубже, как он сначала промазал и проехался губами выше рта Хонджуна, оставив мокрый след под носом, как его шумный выдох врезался Хонджуну в лицо, заставив закрыть глаза, как футболка зацепилась за ветку и немного порвалась на боку; если не тянуть ткань, то и не заметишь. Кусты стояли у самого входа в коттедж, так что если бы кто-то проходил мимо, они были бы пойманы. Однако ничего такого не произошло. Свет костра не доставал из-за угла, а фонарь над крыльцом выключился довольно быстро, поэтому они стояли в полной темноте. Хонджун чувствовал Уена пятью ощущениями из шести: слышал его звуки, чувствовал его вкус и запах, ощущал его горячее твердое тело, вжимавшее Хонджуна в ломкие ветки. Отсутствие зрения прекрасно компенсировалось. Как обычно, когда все разошлись спать, они пожелали друг другу спокойной ночи, а через десять минут Уен зашел в комнату в самом краю дома, где спал Хонджун. Было неудобно идти дольше всех до лестницы на первый этаж, зато никто их не слышал, потому что по соседству была лишь спальня Уена. Свое последнее утро отпуска Хонджун встретил без него: Уен вместе с Юнхо уехал самым первым, чуть ли не на рассвете. Хонджун безбожно врал себе, что ему не было грустно. — Не хотите снова собраться как в сентябре? — спрашивает Минги в марте. Жизненная ситуация Хонджуна за полгода успела измениться в лучшую сторону, поэтому он соглашается. Что-то внутри трепещет, замирает спустя секунду, не отмирает до самого приезда в тот же коттедж, где происходило столько всего. Он, Минги и Чонхо приезжают раньше всех, еще вечером, тогда как остальные должны быть завтра с утра. Разобрав вещи и сложив продукты в холодильник, они разбредаются спать; Хонджун выбирает ту же комнату, в какой был раньше. Постельное белье свежее, холодное, пахнет кондиционером с хлопком — никаких признаков того, что кто-то ложился в эту кровать до Хонджуна. Матрас такой же мягкий, каким Хонджун его помнит. Даже миллиметровый скол на деревянном изголовье все так же мозолит глаза. Как-то разом накатывает желание заплакать, но Хонджун настолько уставший, что засыпает раньше, чем утопает в воспоминаниях. Судя по всему, окно осталось приоткрытым, потому что Хонджун дрожит во сне половину ночи, пока ветер не перестает дуть в образовавшуюся щель и пробираться под легкое одеяло, холодя Хонджуну ладони со ступнями. Сквозь сон Хонджун слышит звук закрывающейся форточки. Вдруг становится приятно тепло, как-то даже слишком, однако Хонджун не обращает на это никакого внимания, засыпая обратно. Ему снится сентябрь, тихий голос и ненавязчивый запах Уена, его руки, обнимающие за талию, горячее дыхание между лопаток, волосы, щекочущие кожу под воротником пижамы. В окне мартовское утро, а Уен лежит под боком, словно они все еще в тех двух неделях полгода назад. У Хонджуна такая новая жизненная ситуация, что без Уена ему никак не обойтись.