***
Голова у меня кружилась и перед глазами шли цветные пятна. Праздничная белая рубашка заставляла себя чувствовать дурацкой снежинкой. Агенты, чуть более весёлые и раскованные, чем всегда, гирлянды, мишура… Все такое неуместное и странное. Как будто из дурацкой, тёмной невыносимости вдруг попал в совсем детскую сказку. С хорошим концом. — На твоём месте я клал бы конфеты в рот, а не в карманы. Не волнуйся, к походу в гости тебе выдадут ещё, — Киберу было уже весьма затруднительно нависать надо мной из-за спины, но вот загадочно смотреть через плечо ему пока что ничего не мешало. — Я… И без этого достал немного, — для дяди Вали — немного. Очень он быстро их ел, даже в шесть лет меня это поражало. — Сам не страдаю. А тут все-таки праздник, — я старался говорить очень ровно, чтобы не выдать неловкости из-за того, что он заметил. — Вот именно. Поэтому обидно будет, если ты даже газировки не выпьешь от волнения, — он уже совершенно бесшумно оказался у стола, критически осматривая надутые от тряски бутылки. — Твой дядя за это оставит нас без ушей, носов и чувства собственного достоинства… Я бросил на него очень короткий, но очень внимательный взгляд, но понял немногое. Кибер как Кибер. Даже кажется довольным почему-то. — А разве вы его боитесь? — спросил я. Слышал, как учителя боятся родителей. Но к Академии это явно не относится. — Знаешь… — Кибер вежливо откашлялся, — мы были весьма деликатны в ответах на любые вопросы, касающиеся тебя эти шесть лет. Не уверен, что Злат вполне уяснил, что ты учишься именно здесь, — хотя, судя по его тону, дядя всё прекрасно уяснил. — Потому как существует вероятность, что за любой твой грустный писк он нам весь конвой в дурку отправит, а здесь и так дефицит кадров… Я не смог подавить мрачной улыбки. Так вам и надо. Вы очень это заслужили. Но теперь выражать такие мысли откровенно было бы совсем-совсем бестолково. И я сказал: — Заперли одного человека в клетку толпой и все равно дрожите? По-моему, это не то, чему вы нас учите. И я не понимаю. — Не зря же он — самый опасный преступник современности — не моргнув и глазом, пропел Кибер. Я отвёл взгляд. Признаваться мне не хотелось, но… Все-таки этот вот статус меня нервировал. Дядя Валя, такой, каким я его помнил, вовсе не был… Совсем не был… Похож на преступника. Иногда он ругался, правда, в телефон, и очень злобно, если думал, что я сплю и с другого конца квартиры не слышу, но… Все эти шесть лет я не позволял себе сомнений. Вернее, я твёрдо решил, что пойду за ним в любом случае. Но так и не смог понять одного: я чего-то не понимал, потому что был ребёнком, или Академия боится своей тени? Наверняка, наверняка второе, но!.. — Самые опасные преступники, разве, попадаются после первого дела? — Самые опасные преступники называют делом что-то более масштабное, чем маленькая шалость… Но да, нам повезло со всеобщим волнением, спутавшим ему карты, — Кибер, по всей видимости, получал удовольствие от своей загадочности, хоть и морщился от летящих в нос пузырьков. Я мрачно вздохнул. Ничего утешающего. Впрочем, как И всякий раз, как хоть кто-то пытался узнать о дяде что-то кроме страшилок. — Тогда почему Громову этого не сказали, а просто выгнали? — правда, они назвали причиной его трусость. Но, по-моему, не так уж трусливо взять и сказать, что сомневаешься в том, что «Злат» так опасен для общества, как о нем говорят. — Потому что он изъявил бы наглость добраться до архивов… А ты и без того примерно знаешь, что и как пишет Злат. Не могу сказать, что дядя давал мне что-то читать. А то, что рассказывал на словах, пусть и позволило мне быстро понять, кто его забрал, но все же воспринималось как сказка. К которой, в общем, в шесть лет относиться серьёзно легче. Впрочем, Киберу этого знать необязательно. Так что я только кивнул. — И это главная причина тому, что… Меня не выгнали тоже? — Вторая по важности. А первая — ты неприлично талантлив! Ну конечно. Им же невыгодно, чтобы агентом стал только тринадцатый! — Ясно… — и все равно, несмотря на то, что я не сомневаюсь, несмотря даже на то, что это приятно слышать, сейчас все кажется каким-то неважным. Ненастоящим. — Не волнуйтесь. Ябедничать я не собираюсь. Но идти к дяде, чтобы молчать, тоже глупо, и я не знаю, что он воспримет как жалобу. — Что ж, велю охране приголовить беруши, — легко пожал плечами Кибер, протягивая мне стаканчик с газировкой. Я все-таки принял его. Но, сделав пару глотков, понял, что легче мне от неё не станет. Даже как будто мучительнее. Зачем все это? Чтобы проверить, надолго ли хватит моего собственного терпения, чтобы не начать рвать фантики от конфет на мелкие кусочки? — Но ведь экзаменов ещё не было, — все же сказал я. Не то, чтобы я думал, что не сдам, но с их стороны… — Экзаменов?.. — он сделал вид, что впервые слышит это слово. — На скорость бега с уроков Муромца или на противоКалашниковую стрессоустойчивость? Я медленно перевёл взгляд на него и задержался на несколько очень долгих секунд. Не то, чтобы Кибер не шутил до этого. Но настолько… Каких-то совсем уж… Не назначенных ученикам слов я от него не ждал. — Нет, тех самых, которыми запугивают все последние два года. — А!.. — он сделал вид, что вспоминает, но весьма неохотно. — Полагаю, мы вложили в вас достаточно, чтобы вы сдали их даже при большом нежелании. Я сжал губы. Сам я не считал, что… Что любой, даже самый набитый информацией человек, способен расследовать преступления. И вообще!.. Я разом допил газировку. — Тогда какой в них смысл?.. — Смысл — взглянуть, во что мутировало в ваших головах то, что мы планировали туда запихнуть. Это важно для дальнейшего сотрудничества, — он многозначительно хмыкнул, будто что-то вспомнив. — Но все-таки… Почему со мной все ещё собираются сотрудничать? — не смог не спросить я. — Потому что сотрудничать нам всем будет удобнее, чем цапаться почём зря, пока плуты вроде Тэ нервируют мирное население. Разве нет? Я помедлил. Тэ. Кое-что мельком я о нем видел… Там, куда, конечно, не должен был совать нос. Так, все-таки, Академия знает, где я бывал и что там видел?.. Как бы то ни было… Почему мне должно быть дело? Лишь потому, что мне некуда от этого бежать? — Под всеми вы имеете в виду и дядю тоже? — В самых смелых мечтах, — Кибер скорбно зажал двумя пальцами переносицу. Я вздохнул. Вопрос в том, какой у нас выбор. Теперь, когда академия все знает. Или почти все. — Я вас ненавижу… — сорвалось как-то само. — Значит, я тебе не безразличен, — почему-то полностью приняв мою неосторожность на свой счёт, мурлыкнул Кибер. — Я польщён, — он всегда обладал особым талантом не злиться, попутно выводя из себя окружающих… Но я чувствовал скорее все ту же усталость, даже, на удивление, ещё большую. Такую, как во время празднования дня рождения, когда гости все не хотят уходить. И теперь всю жизнь мне тоже радоваться лишь такому проявлению личного отношения? Я ведь даже не могу сказать, что не хочу здесь оставаться. Не теперь. Теперь это последняя возможность. И весёлый Кибер совсем как весёлое начало в «тридцати трех несчастьях»… Лишь подчёркивает правду. — И сколько это будет продолжаться?.. — Корпоратив или твоя карьера? — непринуждённо выдал Кибер, ненавязчиво впихивая кусок торта мне под нос. — Первое, — второе, очевидно, будет тянуться до тех пор, пока мы с дядей существуем. — Пока Калашников не употребит положенную ему дозу алкоголя и не будет неприлично оставлять тут детей, — поучительно заключил Кибер. — Но, если хочешь, я мог бы увести тебя уже сейчас. — Это… Вопрос?.. — едва слышно выдохнул я. Ну как можно спрашивать? Как я могу не хотеть?! Как я могу хотеть задержаться хоть минуту?! — Думаю, да, если ты так пожелаешь. — Я хочу, — каждый день все эти шесть лет. Тарелку с тортом я почти сбросил на стол. — Тогда пожелаем им хорошего вечера. Мысленно, — невесомо поймав мою ладонь, Кибер просочился к выходу, увлекая меня за собой.***
Стоя у дверей в камеру, я беспричинно и постыдно дрожал. Какой ты на самом деле, дядя Валя? Ты все ещё… Ты все ещё тот?.. Я не решался даже вдохнуть. А когда дверь открылась, шагнул будто бы в пропасть, очень медленно. Горло сжимало. И глаза как будто не хотели видеть. Но все-таки увидели, схватили в фокус. Уставшие зелёные глаза с синяками и складками, залегшими ещё глубже, грустная улыбка, а из косметики — только странные блёстки на щеках, взятые невесть откуда. Всё та же, но растрёпанная без специального шампуня стрижка и серый комбинезон, висящий, будто сдутый шарик. Сам бы он никогда-никогда такой не надел!.. И все же. Все же… Что-то совсем незнакомое, не такое как в детстве, не такое, какое я помнил… Охватило меня, окутало грудь, будто мягкая вата, но вся пропитанная уксусом. — Ты такой красивый, дядя… — уронил я, прежде, чем странный туман закрыл мне глаза. А потом, в этом тумане, я услышал странный, сорванный и почему-то похожий по звучанию на мой голос, всхлип. Ещё. И ещё. И ещё, переходя уже совсем на крик… — Ясенька, — едва слышно выдохнули у меня над ухом, и тепло, окутывающее, всепоглощающее, наконец коснулось меня. Объятия… За которые я ухватился слишком крепко, слишком отчаянно. Дядюшка. Дядюшка! Это ведь правда, правда именно ты?! Крик почему-то першил в горле, не желая затихать, и я, как будто, захлебывался, но прижимался к дяде ещё плотнее. Больше никогда. Никогда-никогда-никогда я его не выпущу! — Хороший мой, — я почувствовал, как ноги отрываются от земли. Возможность обнять дядю ещё и ногами!.. И я сделал это. Не отрываясь, ничего не видя от слез, я старался поцеловать его, и прижаться ещё теснее. Так, чтобы никто не мог найти, где кончаюсь я и начинается дядя… Тем временем, на мою макушку сыпались поцелуи, а дрожащие дядины руки сжимали меня всё крепче. С трудом вдыхая, я, наконец, уткнулся носом в его шею и прошептал, каким-то совсем не своим голосом: — Как же ты… Без меня?.. — Я… Да… никак, — его голос тоже как-то странно сорвался. — Яся… Я все-таки постарался посмотреть ему в лицо, но вышло пока что не очень, и я снова спрятался. — И я без тебя… Никак… Никак… — Как же… ты так вырос? — но заметив и попытку, дядя тут же поцеловал меня в нос. Я растерянно вздохнул. На такие вопросы не бывает ответа, никогда. Никакого. — Сам не знаю, дядюшка… Это все солнце, наверное… — Ой ли? — я почувствовал поцелуй на своей щеке. — По загару и не скажешь… — А вот ты всегда был бледный… — растерянно прошептал я. — Но все-таки. Все-таки… — наконец, мне удалось совсем смахнуть слезы и даже улыбнуться. И тут же рассмотреть, что стало другим в дяде. — А это что?.. — и коснуться, едва-едва, одним пальцем его уха. — Это… — он как будто бы смутился, на фоне чего не просыхающие глаза смотрелись ещё трогательнее и страннее. — То ли браслет, то ли золотая ложка… — Болит? — одними губами спросил я. — Уже нет, — абсолютно умилённо улыбнулся он. Тогда я приблизился и осторожно, мягко поцеловал порванное ухо. — Дядюшка все равно самый красивый, — шёпотом выдохнул я, гладя его по голове. Всё сжималось от сожаления, даже если… Даже если это уже неважно. — Не красивее тебя, — дядя тихо засмеялся, целуя меня в лоб. Я замер, удивлённо глядя ему в глаза. В Академии об этом совсем ничего не говорили. Слово «красота» как будто сохранилось из детства, но уже так давно не звучало… Что до этой минуты я не задумывался, хотя и чувствовал, порой, что рыжий смотрит слишком долго. Но это он потому, что всегда думает, что я знаю лучше… Наверное. — Ну что, снежинка в глаз попала? — и снова, смеясь, он поцеловал меня в нос. Я постарался улыбнуться, а потом все-таки снова спрятал лицо у дяди на плече. — Честно, я тебе нравлюсь?.. — Честно-честно, — я почувствовал на своей макушке тёплую руку. Наверное, после того радостного звука, что вырвался из моей груди, экзамены мне все же не зачтут. Но я не мог не радоваться. В детстве… В детстве я тоже был удивлён тем, какой дядя красивый. Конечно, он был папиным близнецом, но очень при этом непохожим. Он по-другому одевался, по-другому причесывался, а ещё… Он делал то, что, кажется, можно было только женщинам. Носил серёжки, красил глаза и ногти… А иногда даже губы. Иногда это было смешно, но все-таки, это зачаровывало. Как будто дядя был каким-то не таким, как множество людей вокруг. Точно не таким, как папа. И не таким, как мама, красивая, но слишком холодная и безразличная… И поэтому… Поэтому так странно, и так приятно было теперь услышать это от него. Дядя тихо хихикнул, сжимая меня ещё крепче, чтобы сделать хоть шаг к скамейке. — Я буду часто к тебе ходить. Нет. Я вообще не уйду! — я и хотел бы помочь ему, но не мог оторваться. И достать до пола — тоже. — Я останусь здесь… — Ну что ты, так дело не пойдёт! Ещё… школу не закончил, а уже в тюрьме, — хотя судя по тому, с каким усердием он усаживал меня еа колени, дяде и самому не хотелось расставаться. — А эта школа — хуже тюрьмы, дядя, — все-таки не удеражавшись, прошептал я, ему на ухо. Я бы хотел сдержать обещание Киберу. Но совсем не говорить с дядей о том, как тут живётся, я не могу! — Что случилось? — он встревоженно поцеловал меня в макушку. Я вяло отмахнулся, прижимаясь к нему. — Да ничего, дядюшка, ничего не случилось. Но… — и совсем-совсем тихо выдохнул ему в ухо: — Тут нельзя даже чувствовать. Запрещено. — Милый… Не нужно воспринимать их слишком серьёзно, — но всё же, в его голосе слышалась тревога. — А если я не буду, меня прогонят. И что тогда?.. — тогда все ясно. Дядю мне будет не увидеть. — Тогда… Ты сможешь не становиться агентом? — грусть в дядином голосе смешалась с надеждой. Я замотал головой, вжимаясь в него. Нет, ни в коем случае, я не уйду. Без дяди я отсюда не уйду. — Ясенька… Оно тебе не надо. — Мне нужен ты! А… Они считают, что я талантливый. — Кто бы сомневался! — дядя торжествующе взглянул в камеру. — Ну, знаешь, троих ребят старше вообще уже исключили! — все-таки воскликнул я, хотя, конечно, был очень доволен дядиной реакцией. — Чую, они уже тогда считали тебя конкурентом! — Да ну… А один, — я снова понизил голос, — начал сомневаться, что ты опасный преступник… Вот его и выгнали. — О, у вас там есть ещё кто-то умнее табуретки! Похвально! — дядя фыркнул прямо мне в шею. — Уже нет… Остались только мы с… Тринадцатым, — я вздохнул. Точно, Семён. Я не знаю, что сказать дяде о нем. Может, лучше ничего?.. Когда я выйду, за разглашение меня тоже не похвалят. И дядя расстроится. — А это странно, потому что он — неудачник, — хотя мне его почти жаль. Почти. Но стоит с ним постоять пять минут, как он начнёт ругать дядю! Или хвалить Истребителя! — И ты с ним подружился? — ну зачем такая улыбка, дядя?! — Ну я… Я не могу с ним дружить, дядюшка. Не получится. — Почему? — конечно, ты это спросишь… — Он рыжий. Единым выдохом выдал я. Может быть, дядя не поймёт?.. — Рыжий, говоришь… — его голос стал совсем тихим, а объятия — крепкими. Кажется, дяде снова захотелось спрятать от меня лицо. А я стал гладить его, как мог и где дотягивался. — Да, дядюшка… Это было бы слишком, — и поцеловал. В щеку. И в другую. И снова. — Я ведь хотел… Помочь тебе сбежать. — Яся, не при камерах! — вдруг панически охнул дядя. Я застыл, удивлённо моргая. А потом… — Думаешь, они пустили меня к тебе, не зная? — я в это не верю. Может, они не стали говорить об этом так прямо, но, какие могут быть сомнения? Могли ли они не заметить? — Даже если… Лучше им не напоминать, верно? К тому же, рано тебе волноваться о взрослых… — О других взрослых — не буду, — шёпотом пообещал я, сжав его ещё крепче. — А ты уже никуда не денешься, дядя Валя! — Какой ты у меня хороший… — я всё ещё слышал нотки грусти в его голосе, но дядя будто бы не мог грустить долго в такой день. Хороший… Кажется, дядя Валя единственный, кто говорил мне именно такие слова. И, наверное, все другие их не выдавали вполне заслуженно. Но это неважно. В самом деле, только не сегодня. — Кибер обещал, что нам дадут конфеты. И какао, — растерянно выдохнул я. — Видимо, только когда успокоимся, чтобы ничего на себя не опракинуть, — дядя снова хихикнул. — Мне кажется, на это уйдут все каникулы! Это просто нечестно… — отнимать на шесть лет. А потом… Ну что такое две недели?! Даже если нам отдадут их все… — А они… обещали все каникулы? — мне казалось, дяде некуда дальше радоваться, и я оказался не прав. Я мотнул головой, но стиснул противную ткань его одежды в ладонях. — Но… Я немного на это надеюсь, дядя. Какая им разница, тут я, внизу или там, в комнате? В комнате даже хуже, вдруг я что-нибудь сделаю? Ну, в смысле, упаду с лестницы или на дерево залезу. — Ты у меня не такой неуклюжий, ты найдёшь что-нибудь повеселее, вроде трёхэтажной горки… Тут в дверь всё же постучали. Я настороженно вжался в дядю, хотя и понимал, что это, наверняка, угощение. Если бы решили вывести, сделали бы это сразу после слов про побег! — Войдите. Надзиратели были излишне поспешны и старались не смотреть на дядю напрямую, не опуская при том взгляд. Я не мог различить, возмущенме ли жто необходимостью обслужить преступника или обыкновенная опасливость, но результатом был сладкий стол с чаем. Правда я не мог бы сказать, что отпустил бы дядю хотя бы на минуту ради какой угодно сладости, но вот ему… — Что тебе больше хочется, дядюшка? — Обнимать тебя, — не задумываясь, выдал дядя, видимо, силясь прийти в себя при всём происходящем. — Дядюшка… — я не удержался и поцеловал его снова. Впервые за все это время, я чувствовал себя так легко и так спокойно. И так уверенно. Без страха, что сейчас накричат. Разочаруются. Отвернутся. Дядя был даже слишком хорошим. Так невыносимо, что, казалось, осознать всю свою радость можно было только если сростись навсегда, физически! — Ну я же знаю, что они тебе совсем не давали здесь сладкого! — Ну тебя-то тоже не давали! — дядя довольно зажмурился. — И этого я не понимаю! — признался я, снова сжимая его. — Как может хотеть исправиться тот, кому не дают никакой радости?! — Кажется, они считают, что я поверю, что они сразу вернут мне тебя, Чучу и конфеты, как только я стану, по их мнению, добропорядочным гражданином, — теперь его смех явно отдавал горьким сарказмом. Я тревожно вздохнул и зажмурился, сжимая дядю. Чуча… Жива ли она вообще? Я так старался скрыть от Академии правду, что, конечно, ни разу не был дома… — Их представления об этом не очень понятные, — признался я, тихо. — Но им же ничего не останется, в этом случае, правда? — Они могут попытаться заставить меня работать, — смешно поморщился дядя. Я виновато посмотрел ему в глаза. Кажется, для дяди этот вариант хуже смерти. А вот для меня… — Кибер правда хотел бы… — Рыжий прохвост размером с болонку? — дядя прыснул. — Порой мне кажется, что ему нравится ощущать опасность бунта на корабле всеми мягкими местами! — Дядя! — я с трудом сдержал смех. — Ну ты забываешь, что он мой учитель! — и, между прочим, если выбирать, самый нормальный, хотя раздражать умеет как никто! — Но вообще-то, да, он. — Передай ему, — правда, дядя вознамерился сказать это сам, в камеру, — что для начала ему придётся повысить возрастную планку хотя бы до шестнадцати и заняться чем-то и впрямь полезным. Тогда я, может быть и подумаю… — А что я тогда буду делать ещё четыре года?.. — Ходить в обычную школу, есть конфеты и таскать мои носки, — совсем просто пожал плечами дядя. — А жить на что и где, главное? Николай Леонидович не появлялся, а где Кристина Витальевна я вообще не знаю. И не хочу знать, — А самое главное, даже если бы хотел я, они не хотят знать, где я. — Ну, если я всё же сжалюсь над ними, и пойду к ним консультантом… — дядя крепко поцеловал меня в щёку. — Думаешь, так можно?.. — засомневался я. А кроме того, как скучно и противно мне будет в обычной школе. Особенно от мысли, что дядя где-то там, в Академии. В каком бы он ни был качестве. — Думаю, попробовать бы стоило… Всё лучше вечером возвращаться в одну квартиру, чем куковать здесь. Я улыбнулся и почти мечтательно выдохнул. Но все-таки, я бы хотел… Наверное, быть ещё ближе. Видеть дядю ещё чаще. Едва ли я надышусь им даже за год! — Ну ладно, за это ты должен съесть пирожное! Чтобы сбылось! — не вставая, я просто стащил одно со стола, правда, едва не свалившись с дяди. Хорошо, что он вовремя меня удержали утянул обратно. — Хорошо-хорошо! — и без лишних уговоров открыл рот! С осторожностью и каким-то странным, почти трепетом я положил пирожное ему на язык. Дядя же стремительно втянул язык с пирожным в рот и захлопнул его, пытаясь изобразить голодную лягушку. Я хихикнул, но все равно как-то неловко. И почему-то мне хотелось посмотреть, сколько ещё пирожных дядя мог бы так вот сразу уместить во рту. — Ну вот, я так и знал, что ты очень голодный! — и я решился достать ещё одно. — Ну… может быть, — он виновато поджал губы. — Дядюшка. Ну что ты?.. — А я совсем растерялся от этого. Не помнил, чтобы он смущался таких вещей раньше… — Тебе ведь тоже хочется! — он старательно чмокнул меня в щёку. — Мне?.. — я совсем растерялся. А ведь я… И правда не помню, когда толком ел. Не хотелось. — Ну, если немного… — один кусок. Такое мягкое и сладкое… — Думаю, сегодня можно и побольше, — дядя утащил со стола конфету, ожидая, когда я закончу с пирожным. — Можно… Можно, но только вдвоём! Может быть, дело было вовсе и не в сладком. Не в пирожных. На самом деле, даже не в том, что Новый год. Но все это все-таки делало лучше, радостнее. Теплее. И как бы ни были трудны условия Академии, я был в тот миг уверен, что все они не будут иметь значения. Что все покажутся ерундой. Лишь бы снова и снова сидеть так, с дядей. Есть пирожные и запивать сладким чаем. Как будто… Мы такие же, как все другие. И все у нас по-обыкновенному хорошо. Что после ушедших шести лет действительно кажется чудом.