***
Маратка ошивается у подъезда, ходит вперёд назад, нервно курит. На улице ветрено, темно, заметает метель, злые крупинки снега так и норовят ткнуться в лицо. Но вроде не холодно, единственное — продувает. Андрей чуть ёжится, бутылку с шампанским придерживает подмышкой, руки прячет в карманы. — О, брательник мой расщедрился? — Марат подходит как ни в чем не бывало, словно не он только что полчаса орал, что-то доказывая, видимо, самому себе. — Кощей, — отзывается Андрей, впихивая бутылку в руки друга. Держать совсем не удобно. Взамен забирает у него сигарету, нагло прикасаясь пальцами опасно-близко от губ. Марат щурится, но не говорит ничего. Для экономии они часто курят одну сигарету на двоих. Но почему-то только когда никого нет рядом. — Ладно, к тебе пойдём, ещё даже в магазин успеем. Что нам эта бутылка? Ну и вообще… ты то хоть салат мне сделаешь? — Марат заглядывает ему в лицо, Андрей машинально выдыхает дым, заставляя его чуть отпрянуть. — Мама уже наверняка начала что-то готовить. Но… да, да, сделаю. Попробуй тут отказать. Да и не хочется, если честно. И, пока Марат в магазине выуживает из морозилки чудом оставшуюся упаковку крабовых палочек, Андрей опускает в глубокий карман чекушку водки. Стараясь быть как можно более невинным, потому что денег хватит только на что-то одно. В этот раз даже не приходится бежать. Они чинно покидают магазин, дверь в который сразу после их ухода закрывается на ключ. Успели практически чудом. Метель немного поутихла, поэтому до дома Андрея доходят гораздо быстрее, чем до магазина. И уже в дверях сталкиваются со Светланой Михайловной и Юлькой, которые стоят в верхней одежде. — Ой, Андрюш, Маратик, вы чего здесь? — его мать делает большие глаза, но тут же, не дожидаясь ответа, щебечет. — А нас вот Ильдар позвал к себе отмечать. Конечно, Юля то рано спать захочет, но так уложим где-нибудь. А ведь у него смена должна была быть, но потом поменялось все. Ну так что вы, забыли что-то? — она улыбается словно бы извиняясь, но видно, что к приходу сына не особенно готова. — Забыли, — мгновенно ориентируется Марат. — Подарок вам подарить забыли. — он протягивает ей бутылку шампанского, из кармана, быстро запихнув обратно торчащий уголок сигаретной пачки, достаёт жвачку «Турбо» для Юльки. Светлана Михайловна улыбается, на глазах ее от такого простого действия чуть ли не наворачиваются слезы. Андрей подавляет желание закатить глаза. Ну не сейчас же. — Ладно, оставьте пока тут. Андрей, а может с нами? Там и Ирина будет. И председатель комсомола, кажется, — она улыбается, ведь может и правда, надо с хорошими людьми, людьми закона, а у Марата будто бы лицо каменеет. Яркая улыбка сползает, будто бы криво надетая маска. Андрей этого не видит. — Мам, ну ты что, я же с пацанами. Идите, мы только с кухни горошек возьмём, а то магазины уже закрыты. Ты вроде много покупала, — они несколько секунд смотрят друг другу в глаза, и мать отводит взгляд первой. — Ну, с ребятами, так с ребятами, — она выходит за дверь, Юлька молча машет им рукой, уже радостно чавкая жвачкой.***
Андрей не включает свет, наблюдая, как мать с сестрой садятся в машину и уезжают. Пусть считают, что они уже ушли. Он думает о том, что мать вначале даже не хотела отпускать его никуда тридцать первого. Не то чтобы разрешение было необходимостью, но ругаться ведь тоже не хотелось. А потом она сдалась, и, видимо, понятно почему. Но может оно и к лучшему? Наверное, последнюю фразу он произносит вслух, потому что отвечает Маратка, который уютно устроился на табуретке, прислонившись спиной к холодильнику и поджав под себя одну ногу. — Да конечно лучше, пошли они все, мы и вдвоём заебись отметим. Кстати, че там в холодильнике? И че у тебя с Ириной? — Андрей, уже открыв дверцу холодильника, тут же прикрывает ее, чтобы видеть лицо друга. — Блять, а то ты не знаешь. Ничего. Не было и быть не может. То, что я был в неё влюблён в четырнадцать, спустя почти два года уже ничего не значит. Я же про Айгуль у тебя не спрашиваю. — Не спрашиваешь, потому что и так знаешь. Уехала она, а на расстоянии не смогли мы. Но иногда думаю… может и хорошо, что уехала. Ее когда чуть не забрали с видаком вместе, я… ну ты понял. Так че там с холодильником? — выделяя голосом окончание фразы, спрашивает Марат. Андрей закатывает глаза и снова открывает дверь, отгораживаясь от друга. — Короче, сможем сделать оливье и крабовый. Мандарины ещё есть. Так, и вот щас даже не говори ничего. Ты просто нормальный оливье никогда не ел. Иди лучше телевизор включи. Марат действительно не говорит ничего. Послушно включает телевизор, и на кухню врываются хорошо известные всем песни. Андрей, выкладывая продукты на стол, начинает тихо подпевать группе Мираж. — Знаешь, в чем фишка? — обрывает сам себя, когда на кухню возвращается Марат, и, недовольно морщась, садится, сразу закуривая. — Вы всегда оливье со свежими огурцами делали, а вкуснее с солеными. — Ну давай, удиви меня, — Марат улыбается, затягивается, выдыхая дым через нос, и смотрит только на Андрея. Тот смущённо отводит взгляд и ставит овощи вариться. По привычке перехватывает у Марата половину сигареты, курсирует по кухне, достаёт банку солёных огурцов, пыхтит, пока пытается открыть, зажав сигарету между зубов и, когда рука в очередной раз соскальзывает, оборачивается к Марату, который едва сдерживает усмешку. — Да ладно, Андрюш, это все из-за сигареты, сто проц, мешается, — фыркает он, с лёгкостью открывает банку, уносится в коридор, чтобы захватить оттуда водку и шампанское. Перед Новым годом лучше бы охладить. Время уже подходит к половине одиннадцатого, поэтому они ускоряются, режут салаты вместе, подчас даже мешая друг другу. У Марата получается неважно, поэтому ему достаётся более простая работа: открыть консервы, смешать все уже готовое, помыть сопутствующую посуду. Но даже так все получается куда быстрее. Они разговаривают, хаотично перескакивая с темы на тему, вспоминается первая встреча, первая драка, первая сигарета. Они через многое прошли вместе, и дружба становилась все крепче, а друг без друга было все тяжелее. Порой думалось, что можно было бы разделить между собой что-нибудь кроме сигареты — сделали бы не задумываясь. Вот и сейчас, то Андрей задумчиво смотрит на Марата, забывая на несколько мгновений о нарезке, то Марат слишком сильно машет ложкой, так, что некоторая часть салата сразу оказывается за пределами миски, потому что взгляд не вовремя поднял, заметив, как Андрей прикусывает нижнюю губу. — Блять. — Да похуй…***
В половину двенадцатого, кое-как все закончив, (Андрей даже успел переложить все в хрустальные салатницы и помыть мандарины), парни обрадованно плюхаются на диван, открывают шампанское, решив не ждать нахрен никаких курантов, пьют, морщась от кисло-горького вкуса, но каждый старается поморщиться так, чтобы другой не увидел. Есть уже вполне себе хочется, Марат налегает на крабовый, кажется, ещё чуть-чуть, прям салатницу к себе подтянет, чтобы ложкой из неё черпать. Андрей ест более спокойно, вначале один, потом другой. Выбор то все равно невелик. — Марат, пробуй давай, не пожалеешь, — толкает локтем в бок, и тот недовольно отрывается от любимого салата, но кивает. — Ладно уж, положи мне тогда, — протягивает тарелку, Андрей закатывает глаза, бормочет, мол, что бы сказали пацаны, но накладывает, заодно и наливает ещё шампанского. Себе и другу. Второй бокал идёт уже получше. Не хватает только сигареты. Что он немедленно и исправляет, закуривая. — Слушай, а реально… пиздец как вкусно. Бля, я просто… раньше и не жил как будто, — Марат закатывает глаза от удовольствия, улыбается, а фраза, прозвучавшая с набитым ртом, звучит немного невнятно. Андрей смеется, едва не поперхнувшись дымом, и шутливо кланяется. Куранты начинают бить как раз в этот момент. Выступление Горбачева они успешно проебали. — Блять, да отвлекись ты от еды! Желание ещё загадать надо! — Андрей хватает бокал с шампанским, вскакивает, едва не перевернув стол. Рядом встаёт Марат. Поскольку ни за какими бумажками они уже не успевают, загадывают просто так — про себя. Неважно, ведь, каким образом, главное — искренне хотеть. Хотя не то чтобы Андрей в это верил, но… За окном грохают салюты. По телевизору продолжается концерт. Марат приносит с кухни бутылку водки. На улицу синхронно решают не идти, чего они там не видели, да и у самих нет ни одной, даже самой завалявшейся хлопушки. Андрей выпивает стопку, не кашляет, а только быстрее суёт в рот несколько долек мандарина. Жар прокатывается по телу, перед глазами на несколько мгновений все расплывается. Маратка же не закусывает вообще, а притягивает друга к себе, утыкаясь носом в его макушку. — Да ты алкаш со стажем, я смотрю, — фыркает Андрей, а Марат не спешит его отпускать, и тоже смеётся, руки на насколько мгновений соскальзывают с плеч на талию, и тогда Андрей отстраняется сам. В голове приятно пусто, они едят салаты, мандарины, а водку, после первой стопки, решают всё-таки разбавить компотом, чтобы не накидаться чересчур быстро. — Андрейка, ты чего загадал-то?.. — вообще, по всем пацанским понятиям они находятся слишком близко друг к другу. Но они ведь лучшие друзья, так что... в любом случае тут никого нет. Андрей удивлённо вскидывает бровь, словно бы уже забыл давно о своём желании, но почти сразу, будто спохватившись, опускает взгляд. — А ты? Вопросом на вопрос, потому что как сказать — не знает. Соврать же — невозможно, кажется, алкоголь все враньё сразу выдаст. Может, выпить ещё? Нет, наоборот, лучше вообще не пить. От неловкого разговора, как ни странно, спасает очередная песня. Такие знакомые, давно разученные наизусть слова, аккорды, отзываются в сердце. — Маратка, это же… та песня, — Андрей хватает его за руку, импульсивно тянет за собой. Зачем — представляет слабо, круг какой-то образовывать что ли? Но Марат решает за него, обнимает не за талию, а просто, прижимая где-то под лопатками, и они кружатся, кружатся. — И все сначала повторить, о как мне быть… — Андрей обнимает друга за шею, чтобы было удобнее напевать ему куда-то в ухо. А все тело тонет в сладкой истоме. Так хорошо и приятно… просто быть рядом. Рядом, так, чтобы больше никого, чтобы не одёргивать себя, не проверять, далеко они или близко, не задумываться, можно ли посмотреть на друга, или уже слишком часто… «Можно даже поцеловать» — проскальзывает в голове мысль, и звучит она так ужасно, что Андрей тут же отшатывается. Повезло, ничего не надо объяснять, как раз кончается песня. Марат выглядит совсем не лучше. В неровном свете телевизора и ёлочной гирлянды (основной они уже выключили), его щеки кажутся ярко-красными. — Посуду надо бы помыть, пока все не присохло,— выпаливает Андрей первое, что приходит в голову. Марат заторможенно кивает. — Да, а то завтра вообще не отмоем, — и, с повышенным рвением, сгребает тарелки, буквально сбегая на кухню. Хлопает форточка, тянет холодом. Андрей же берет пустые салатницы. Марат — стоит на табуретке, едва ли голову в форточку не высунув и курит. Андрей сдёргивает с крючка мамин фартук, домашних штанов и футболки маловато, он весь — как натянутая струна, низ живота опаляет жаром. Они никогда раньше так не танцевали, и вряд ли такое повторится ещё раз. Руки все в мыльной пене, на кухне — холодно и пахнет дымом. Одна из тарелок разбивается, неровно, на две части. Андрей чувствует дрожь в кончиках пальцев. — Слезь оттуда и дай мне пачку, — голос хриплый, словно бы потускневший. Ведь только сейчас стало понятно, что им никогда не стать друг для друга всем. Что так нельзя, невозможно, что одна мысль об этом — неправильна. Зачем нужно было понимать это именно сейчас? Как-то ведь раньше быть рядом — хотелось, очень, но ведь не целовать же? Марат спрыгивает на пол, как-то неожиданно оказываясь слишком близко. Бросает пачку и зажигалку на стол, и тянется к Андрею, пальцы — ледяные, кладёт прямо на шею, притягивает к себе, нервно прижимаясь щекой к щеке. Андрей не отталкивает, пусть мгновение продлится, льнет ближе, обнимает. В горле встаёт ком. — Маратка, блять, че творишь то… — за окном пускают запоздалый салют. Оба вздрагивают. Марат же громко выдыхает и шепчет, на ухо, едва слышно. — Я поцеловать тебя хочу… — спина его напрягается, Андрей чувствует под руками. — Нельзя… завтра пожалеем, — во множественном числе, потому что да, да, да, потому что другого предложения уже не будет. Хочется узнать, как это, когда так сильно тянет. Целовать, касаться. Вот и сейчас, говорит — нет, а рук не разжимает, комкает чужую спортивную футболку. — Я видел, как Турбо и Зима сосутся. Так что похуй, не пожалеем, — он чуть отодвигается, чтобы посмотреть своему другу в глаза. В них нет удивления: не поверил, или же?.. Андрей дёргает Марата на себя, слишком резко накрывая его губы своими. Они сталкиваются зубами, стонут, и дальше уже действуют чуть аккуратнее, но все также порывисто. Поцелуй из относительно невинного прикосновения губ быстро превращается в нечто большее. Андрей не вспомнит, кто из них первым приоткрыл рот, осознаёт лишь, как сплетаются языки, как они оба стонут. Марат подаётся вперёд, стремясь словно бы сплавиться, слиться, Андрей обеими руками обнимает его за шею, пальцами нежно поглаживая затылок. Подаётся навстречу, вжимаясь своим пахом в чужой. Мойка трясётся, в раковине плещется вода. Но оторваться друг от друга прямо сейчас… Марат скользит руками ниже, гладит бока, сжимает бёдра, но тут же снова — повыше, вдруг — слишком? — Марат… в комнату пошли, — шепчет Андрей в перерыве между поцелуями. Похуй уже на оставленную посуду, открытую форточку, неумолкающее бормотание телевизора. — Блять, Андрейка, не дойдём… — шипит Марат куда-то ему в ухо, отстраняясь совсем немного только затем, чтобы подхватить на руки, за талию прижимая к себе. Андрей стонет, обхватывая его ногами, руками, прижимается всем телом, чтобы хоть как-то… не дойдут. Хлипкий кухонный стол опасно скрипит, но выдерживает. Они смотрят друг на друга, глаза блестят от больше не сдерживаемого возбуждения. Можно все. Марат первым протягивает руку, дергает завязки фартука, отодвигая его в сторону, ныряет под широкую резинку штанов, сжимает член прямо через белье, медленно поглаживая. Андрей выдыхает сквозь сжатые зубы, придвигается ближе, навстречу ладони. У Марата руки все ещё холодные, но как же похуй, ведь это его руки. Андрей подтягивает Марата к себе ещё ближе прямо за ремень. Расстёгивает кое-как, одной рукой, другой сжимая промежность прямо через штаны. Марат почти неслышно стонет, и они снова целуются. Поцелуй влажный, мокрый, Марат прикусывает нижнюю губу Андрея, одновременно сжимая его член. Контраст прохладной руки на горячей коже заставляет окончательно одуреть. — Прикоснись ко мне… — слишком громко, на выдохе, и Андрей сам сжимает член Марата, неудобно, мешают штаны, рука вывернута почти до боли. Но все это становится таким неважным, когда он громко, почти жалобно стонет, матерится, сдёргивает свои штаны с бельём до колен. — Бля, да приподнимись ты, — голос почти срывается, потому что Андрей движения так и не прекращает, ещё и смотрит теперь. Смотрит, почти непроизвольно кусая нижнюю губу. На фразу лишь на мгновение вскидывает затуманенный взгляд и всё-таки приподнимается, до боли вцепившись Маратке в плечо. Дрочат друг другу одновременно, после сдавленного Андрейкиного «сухо», Марат широко и пошло лижет свою ладонь. Стоны — чересчур громкие, хорошо, что телевизор так и не выключили. Целуются, уже без стеснения, горячо, влажно. Кончают почти одновременно, сначала Марат, Андрей — сразу за ним. Пытаются отдышаться, Марат закуривает, делясь дымом, выдыхая прямо Андрею в рот. Тот ловит его губы своими, вдыхая дым ещё раз. Так — ещё приятнее. — Маратка… выдумал же ты все, про Зиму и Турбо, — наконец говорит Пальто, отстраняется, тянется за салфетками. Их, как и все остальное — пополам. — Выдумал, — Марат улыбается так, что Андрей не выдерживает, целуя его снова. Похуй на все, когда внутри наконец-то что-то встало на место.