Давай начнём сначала

      Леви не привык получать подарки. И не привык отмечать дни рождения. Такой традиции, увы, на Парадизе никогда не было. По крайней мере, среди военных. В пылу сражений, день за днём отвоёвывая своё право на жизнь, начинаешь забывать всё, что остается за линией фронта. Аккерман не исключение. Впрочем, торжества он и не знал вовсе: праздники как-то не вписывались в судьбу этого человека. Ему нечего было забывать.              И если для Леви такой порядок вещей с самого начала был чем-то обыденным, то некоторые… Некоторые были как Габи. В её картину мира подобное ещё не вписывалось. Чётких причин мужчина не называл, но попытки выведать их, пусть и не самым подобающим образом, для Браун вошли в привычку.               — Вы никогда не праздновали день рождения? Прям никогдашеньки? — с явным скептицизмом изумлялась девчонка, задавая свой вопрос, казалось бы, уже в сотый раз.              Но ответ не менялся. Мужчина раздражённо закатывал глаза, отмахиваясь от настырной Браун. С поджатых губ срывалось кроткое «нет», а сам он, неспешно поднимаясь на ноги, уходил восвояси, пытаясь пресечь ненавистный допрос. Как оно обычно бывало, Габи недовольно всплёскивала руками, что-то бормоча мужчине вслед.               — Неправильно это, — подытоживала девчонка, неодобрительно качая головой, — очень неправильно.              Возможно, так оно и было. До некоторого времени.              Тот день выдался морозным. Сугробы, осевшие на узкой кровле, представляли собой громоздкую кучу, вряд ли растаявшую до прихода весны. Солнечные лучи заполняли лазурный небосклон, пробиваясь в каждый уголок, каждую щёлочку натопленных квартир. Студёный воздух опалял холодом, а редкие порывы ветра, едва колыхающие голые ветки, проносились вдоль улиц своим сдавленным свистом. Прохожие, замотанные в мешковатые пальто, неспешно брели по своим делам, изредка подскальзываясь на заледеневших лужах. Дети же, беззаботно носясь вдоль замёрзших сугробов, были заняты своими забавами: лепили низкорослых снеговиков, срывая для них еловые шишки, играли в догонялки, непреднамеренно спотыкаясь своими мокрыми валенками. А Леви, мимолётно улавливая их довольные возгласы, сидел в небольшой кухонке, бесцельно смотря в окно. Дома никого не было: ребята ушли ещё засветло.              В восстановительных работах по облагорожению Марли задействованы были почти все гражданские, пригодные для каждодневных физических нагрузок. Причастные к ним отлынивать не собирались: сейчас это был лучший из всех возможных способ заработка. К тому же, полагались и некоторые льготы.              Как и прочие юноши, Грайс хватался за любую работу, стабильно получая свою скромную долю. Браун тоже не осталась в стороне: она шила тёплые варежки, шапки и одеяла, которые позже раздавала нуждающимся на центральной площади. Платили им, конечно, мало: если очень повезёт, за день удастся заработать лишь пару целковых монет, да и те сразу же уйдут на бытовые нужды. Зимой, когда львиную часть заработка отдавали на отопление, деньги исчезали так, будто не появлялись вовсе. Трудиться приходилось до самого вечера, иногда даже впроголодь.              Леви изредка замечал , как плакала Габи. Тихо, совершенно бесшумно, пристроившись за столиком у керосиновой лампы, девушка сдавленно хныкала, расплывчатым взглядом уткнувшись в налоговые бумаги. Она, как и многие её ровесницы, предпочла бы отказаться от такого бремени. Аккерман был уверен: Браун искренне хотелось бы проводить время не на трудовом посте, а с семьёй и подругами, в уличных бутиках, подбирая атласную ленту к шёлковому платьишку. Она никогда не призналась бы в этом вслух — не имела права. И Фалько думал так же, продолжая работать на износ. По меркам нынешней жизни они казались совсем взрослыми, но Леви продолжал видеть в них детей. Ответственных, рассудительных, не по годам сообразительных, но всё таких же детей. Сердце их ещё не успело очерстветь, с губ не сошла улыбка, а душа светилась надеждой, верой в негаданное чудо. В рождественское зимнее чудо.              Тусклый свет заходящего солнца мягкими полосами стелился на стены, изредка попадая на мелкие строки газеты. Чтение марлийских ведомостей волей-неволей стало привычкой капитана, хоть как-то разбавляя его будни. В такой гололедец — который, кстати, никто не намеревался расчищать, — Леви предпочитал сидеть дома: любое падение, даже самое незначительное, могло сказаться на его недавней травме, которая, к сожалению, все ещё давала о себе знать. Теперешний уклад жизни вполне устраивал Аккермана, и он, наслаждаясь долгожданным покоем, продолжал соблюдать незамысловатые предписания врачей: тяжёлых нагрузок избегал, стресс сводил к минимуму. Дважды в день — утром и вечером, — выполнял упражнения, постепенно разрабатывая повреждённые суставы. Когда позволяла погода, сидел на крыльце, дыша свежим воздухом. Скучно мужчине не было. Да и эти сорванцы, живущие с ним под одной крышей, всегда умудрялись что-нибудь вытворить: вчера, например, им захотелось праздника.              Рождество в Марли справляли всегда. И даже сейчас, спустя полгода после Дрожи земли, традицию решили не нарушать. Конечно, теперь отмечать приходилось скромнее. Пышная ель, по обыкновению стоящая в центре гостиной, сменилась скромными еловыми ветками, разложенными у изголовья камина. Кое-где Габи повесила новогодние игрушки, над дверью — скромный венок из омелы. Леви, совершенно равнодушный к происходящему, ничего против не имел: ему, может быть, эти праздненства уже ни к чему. Он и не помнит — точнее, даже не знает, — когда в последний раз отмечал что-либо. Аккерман редко думал об этом, но, если уж начинал, всегда приходил к мнению, что такого с ним не случалось вовсе. Но дети — не он. Дети — не его натура, не его бремя и не его волнения. Им нужен этот праздник, а Леви мог бы и потерпеть.              Мужчина продолжал вскользь просматриваясь новостные заметки, как вдруг услышал нетерпеливый стук, доносящийся из прихожей. Аккуратно поднявшись, он дошел до входной двери, отворив её. Морозный воздух ударил в лицо, свежим потоком заполоняя дом. На пороге стояла радостная Габи, переминающаяся с ноги на ногу, за ней — Фалько. Девчонка широко улыбалась, сжимая в промёрзших ладонях продолговатую коробку в сухом пергаменте, небрежно перевязанную шёлковой лентой. Было заметно, как от холода слегка подрагивали её колени. Фалько бережно держал её за талию, будто бы пытаясь отогреть. Когда за дверью показался Леви, Браун сразу же протянула ему коробку, весело качнув головой.              — Пора нарушить вашу неправильную традицию, — хихикнула девчонка, расплывшись в мягкой улыбке, — принимайте подарок, мистер Аккерман!              Декабрьское солнце постепенно заходило за горизонт, в последний раз окинув землю своими косыми лучами. День клонился к завершению: прохожие разбежались по домам, но где-то неподалёку, в нескольких кварталах отсюда уже слышались хлопки фейерверков. Густые хлопья снега лениво падали на землю, оседая на заледенелых дорогах. Начинался праздник.              Леви не сразу понял сути происходящего. Некоторое время он вообще ничего не понимал: безмолвно держал в руках свёрток, растерянно моргая. Юная Браун сидела на диване возле него, непоседливо болтая ногами. В глазах её читалось волнение. Габи явно хотела, чтобы мужчина поскорее заглянул внутрь.              — Ну же, открывайте! — фыркнула девчонка, мягко ткнув Аккермана в бок.              Леви одёрнулся, непонимающе взглянув на Фалько. Тот, в свою очередь, лишь пожал плечами, виновато улыбнувшись.              — Сэр, это подарок. Для вас. Вы можете заглянуть внутрь.              — Для меня?              Леви недоверчиво переспросил, мягко проводя пальцем по бархатному пергаменту.              — Да, для вас.              — Вот как.              Мужчина устало выдохнул, наклонив голову вбок. Ещё мгновение, и тканевая лента, обвязанная вокруг коробки, была отложена поодаль. Габи восторженно наблюдала за действиями капитана, с нетерпением выжидая его реакции. Леви распаковал свёрток, освободив коробку от упаковочной бумаги. Внутри было явно что-то тяжёлое и, как догадывался мужчина, хрупкое.              — Стойте! — внезапно воскликнула девчонка, окликнув Аккерман, — вы только не трясите её!              — Я и не собирался.              Несколько мгновений мужчина сидел будто в оцепенении. Крышка от коробки покоилась на коленях, а в руках, словно бесценный трофей, Леви держал сервиз. Его сервиз. Его подарок. Аккерман быстро пробежался взглядом: насчитал четыре фарфоровые чашки, покрытые витиеватым цветочным узором. По центру коробки, в отдельном углублении, расположился небольшой расписной чайничек, украшенный всё теми же незамысловатыми рисунками. Ложка, правда, была только одна: странно, как показалось Леви. Зато, если приглядеться, на ней можно было заметить выгравированную букву «Л». «И где ж они это достали, — рассуждал про себя капитан, мысленно улыбнувшись». В слух, однако, он сказал следующее:              — Вы потратили на это весь сегодняшний заработок?              Мужчина перевёл взгляд на ребят, сидящих возле него. По его лицу было сложно сказать что-то определённое. Он бережно сжимал в руках фарфоровую чашу, с нескрываемым трепетом проводя по ее каёмке.              — Да, — смущённо отозвался Фалько, немного замявшись, — но это ничего, сэр. Работа, она… она ещё точно будет. У нас есть некоторые накопления, это не станет проблемой.              Парень хотел добавить что-то ещё, но не успел:              — Вам не понравилось? — голос Габи зазвучал совсем тихо.              Аккерман заметил ее ладонь, беспокойно сжимающую плечо Фалько. Он тотчас мотнул головой, пытаясь возразить. Капитан почувствовал укор совести за свою бессознательную реакцию.              — Нет, — не сразу ответил Леви, моментально осёкшись, — чёрт, я в том смысле, что…              Дети выжидающе уставились на мужчину, переводя взгляд то на него, но на коробку. Аккерман, устало прикрыв глаза, раздражённо выдохнул, с глухим стуком поставив чашку на стол. Он злился на себя.              — Мне понравился ваш подарок, — уже более мягко, вкрадчиво ответил Леви, отбросив былой скептицизм, — я это имел в виду. Спасибо. Вам обоим.              Лица ребят заметно повеселели. Браун так и вовсе подорвалась на ноги, радостно захлопав в ладоши.              — А я знала! — довольно воскликнула девчонка, хитро прищурившись. — Знала, что вам непременно понравится! Фалько, ну скажи уже что-нибудь!              А Грайс лишь тепло улыбнулся, отчего на его щеках выступил едва заметный румянец. Габи, довольная их маленьким «триумфом», непоседливо кружила возле парня, а тот, в свою очередь, нежно держал её тонкую ладонь, чувствуя свое учащённое сердцебиение. Леви видел, как они счастливы. И был счастлив сам, видя их радость. Это детишки, окрылённые своей же любовью, казалось, были готовы наполнить ею весь мир. Отдать без остатка, не забыв и про Аккермана: частичка их вечного, всеобъемлющего счастья поселилась в сердце отставного капитана, постепенно избавляя его от горести военных лет. А причина этой радости крылась вовсе не в Рождестве. Точнее, не только в нем. Любовь не приурочена к сезону, дню или месяцу: она не относится к конкретному времени. Любовь принадлежит людям, способным уважать, беречь и передавать её, не исказив всей сути. Её проявления могут крыться повсюду, даже в скромном чайном сервизе, лишённом пары ложек.              На потускневшем небосклоне мерцали яркие вспышки фейерверков, мелкой россыпью опаляющие горизонт. Их приглушенные свисты, переходившие в громкие хлопки, сопровождались чьим-то задорным смехом. Для Леви это было впервой. Они сидели на кухне, непринуждённо обсуждали события минувшего года, дожидаясь, пока закипит чайник. В их дом пришёл праздник. Пусть не такой, каким его помнила Габи. Он был скромнее, но оттого не хуже. И Аккерман, кажется, начал привыкать. Начал привыкать к еловым ветвям и стеклянным игрушкам, к рождественским носкам, висящим у камина. Свыкся и с внезапными хлопками, доносящимися при запуске салютов. Всё вокруг теперь казалось другим: сердце открылось для чуда. Неужели он мог родиться в этот светлый, волшебный праздник?              — Вы же отметите свой следующий день рождения? — будто бы невзначай спросила Габи, неторопливо помешивая свой чай, — обещаю, в этот раз мы подарим вам сервиз, в котором точно-точно будут все ложки!              — Меня и этот устраивает, — заверил мужчина, — не за чем искать другой.              Браун, казалось, хотела возразить, но не успела: Фалько поставил на клеёнчатую скатерть небольшую вазочку душистых мандаринов.              — Угощайтесь, — парень жестом указал на фрукты.              Девчонка тут же ухватила самый спелый, большой мандарин и, неумело очищая его от кожуры, вернулась к первоначальной теме своего разговора:              — Ну, если вам не нужен ещё один сервиз, мы обязательно придумаем какой-нибудь другой подарок! — с живостью воскликнула Браун, победоносно вызволив от кожицы несколько мандариновых долек.              Спорить с ней Аккерман не стал.              — Договорились. Только отдай мне это, — недовольно скривился Леви, уставившись на фрукт в её руках, — так чистить мандарины может только извращенец. Я сделаю сам.              — Скажите спасибо, что мы вообще их притащили! — показушно надулась девчонка, нехотя передавая мужчине фрукт, — они такие дорог-у-у-щие!              Фалько неодобрительно зыркнул на неё, отчего Габи залилась звонким смехом. Аккерман, негодующе вскинув бровь, всё же смягчился: он и правда был им благодарен. Мужчина в несвойственной себе манере сдержанно улыбнулся, тихо пробормотав:              — Спасибо.              Их маленькая кухонка наполнилась оживлённым голосами, лязгом посуды и протяжным свистом чайника. За окном, вплоть до глубокой ночи, загорались фейерверки, взрывались петарды и детские хлопушки. Фалько раздобыл бенгальские огни. И всё бы ничего, только к мандаринам Аккерман больше не притронулся: он и сам не умел их чистить.              Леви не привык получать подарки. Не привык отмечать Рождество. Но в следующем году он обязательно поставит в их доме большую, раскидистую ель.