Don't stop the music

Чёрные руки скользят по белым клавишам. По огромной королевской зале эхом уже который час разносится музыка. Фортепиано пело под пальцами принца, а Блитц смотрел на него, не моргая и затаив дыхание. Словно иначе спугнёт мелодию. Сломает сказку, потревожив воздух. Столас прикрыл глаза, его осанка натянулась, руки расслабились в мягком движении. Он грациозен, строг и погружён в игру, как будто больше ничего не существует — он где-то там, в другом мире с другими законами, и не последовать за ним туда ну невозможно. А Блитц застрял между мирами. Его взгляд, его разум захватила изящная фигура любимого демона, его сердце и слух — эта музыка. Музыка, музыка — сказочная, чарующая, как и сам Столас. И если понятие «я влюбился в тебя снова» не чушь какая-то, то можно поклясться: это сейчас с бесом и происходит. Столас не просто играл, он, чёрт возьми, создавал под пальцами магию, так нежно и профессионально оглаживая-нажимая глянцевые клавиши. И ему совсем не нужна была для этого книга, не нужны были склянки и зелья: он сам, как будто заклинание. Сам, как песня. Не отпустит. — Ты знаешь эту, Блитц? Улыбка принца сменяется неподдельным удивлением, когда он наконец поворачивает голову в сторону. Блитц… впервые пялился на него в упор так поражённо и так влюблённо: совсем не в своём характере. Он, наклоняясь вбок, всё это время смотрел Столасу в лицо: ловил улыбки, напряжение, каждую маленькую деталь — и как ему не надоело, интересно? Дело ли всё в этой магии? — Столас… — его голос звучит хрипло и тихо. Он прочищает горло, но и это не помогает. — Я люблю тебя. Тот смущённо хихикает, пряча тонким запястьем вспыхнувшую краску на лице. Белые зрачки убегают в сторону и всё метаются: на Блитца — обратно, на Блитца — обратно. И это мило до одурения. — Я тоже тебя люблю, — произносит он наконец, собравшись с мыслями. Но, кажется, его собеседник остаётся не удовлетворён таким ответом. Он резко встаёт на табурет, возвышаясь, и берёт лицо принца в свои руки, заглядывает в алые глаза со строгим очарованием. — Столас, ты не понял, — произносит он с той же эмоцией и целует. Коротко, так мало-мало, но доходчиво. — Я люблю тебя. Ты прекрасен. Теперь скрыться от его пристального взгляда некуда, Столас вздрагивает, улыбается, — как дурак, — не может сказать и слова. «Я тебя тоже» ответ, очевидно, неправильный, «спасибо» — тупой, «нет» — ещё тупее. И как будто ответа-то его не ждут, но стучащее в бешеном ритме сердце это не готово было осознать. — Да брось, это всего-лишь навык. Так много кто умеет, — гений. Выбрал из всего «ещё тупее», да до такой степени по-идиотски это подал, что Блитц аж скривился в привычной манере — хорошо хоть не отпустил. — Я тебе часто такие слова говорю? — приблизившись ещё сильнее, спрашивает бес. «Нет» — крутит головой. Блитц смеётся. — И чё ты выёбываешься? Столас и сам заходится смехом, обнимает его и шепчет «спасибо». Слышит тихий вздох и чувствует, как хвостом его обнимают за талию и прижимают к себе ещё ближе: особенность бесов. Невероятно милая привычка Блитца. Признание в любви. — Ты такой… Я не знаю. Никто так не сможет, кроме тебя, короче. Ты дурень, вот что я хотел сказать, — принц хихикает. — Ну и… невероятно талантливый. Это очень красиво, Столас, правда. Вообще всё: от того, как ты выглядишь, когда и играешь, и до самой музыки. Очень красиво. Столас довольно воркует и целует-целует-целует его в шею. Поднимает на Блитца глаза и сталкивается с ним взглядом: тоже смущённым, наигранно спокойным и уверенным, но таким тёплым-тёплым-тёплым, каким обычно не бывает. — Спасибо, милый. Я так рад, что тебе понравилось. Кажется, для этого всю жизнь и учился играть: чтоб увидеть тебя таким восхищённым однажды, — бес показательно закатил глаза. — Всю жизнь со мной планировал встречаться? — С нашей первой встречи, — поцелуй. — Ну, то есть… не планировал, скорее мечтал. Но ты меня понял, я думаю. Блитц нахмурился. — «Мечтал», — сказал, будто пробуя слово на вкус. Повторил. Не понравилось. — Ты слишком хорош для меня, Столас. Это глупость какая-то, как тебя угораздило влюбиться в меня, да ещё и так сильно, что ты используешь подобные словечки. Мечтатель хренов. Столас мелодично рассмеялся, проворковав что-то наподобие «ну как в тебя можно не влюбиться», и Блитц невольно улыбнулся от последовавших тут же ласканий и поцелуев. Но не успокоился. — Ты, блин, на пианино игрец, дофига из себя чтец, знаешь много всего, ещё кто знает сколько умеешь, высший демон, так ещё и принц. Добей меня, скажи, что ты на самом деле ангел, — Столас от такого предположения засмеялся громче, усиливая напор поцелуев и воркований. Блитц довольно-недовольно промычал. — Да перестань. — Нет, не перестану, — пропел и затянул в долгий сладкий поцелуй. Гладя большими пальцами его лицо, согревая теплом, прогоняя страх. Медленно и нежно. Он весь такой, медленный и нежный. Мягкий и чуткий. Лучший мужчина, джекпот — но говорить это вслух было бы слишком уж глупо. — Я люблю тебя, Блитц, и для этого не обязательно быть чтецом, игрецом и что ты там ещё сказал. Пусть в нашей паре я буду занудой-всезнайкой, а ты будешь прекрасным собой. — Ну да, в семье не без урода, — получил в лоб. — Ай! — Твой единственный недостаток это упёртость не к месту, милый, — строго произнёс принц, смеряя его похолодевшим в момент взглядом. — Это ты дурень. — Я знаю, — снова получил. — Эй, а это за что? Я же согласился с тобой! — Ты не должен был с таким соглашаться! — Ай, ну и я крайний теперь! Тебя не поймёшь, Столас, блять! Тот вдруг хихикнул. Чмокнул в ушибленное место в качестве извинения и заметил: — Ну видишь, уже не ангел, Блитци, — тот снова закатил глаза, обидевшись. А Столас продолжил ворковать, будто ничего и не было. — Мой смысл жизни, милый, был всегда сведён к тому, чтобы показывать семейство Гоэтии с лучшей для него стороны. Быть примером для подражания, достойным правителем, сыном, мужем, отцом и так далее — кем угодно, лишь бы не опозорить род, быть лучшей версией себя, понимаешь? Я был одинок и меня учили разным навыкам, которые подняли бы меня над другими. Над «низшими», потому что они же такие недостойные, над моими братьями и сёстрами. Я изо дня в день заучивал ноты, плакал над инструментом и считал себя бесталанным. Пробовал снова. Что-то получалось, что-то не выходит до сих пор. Я читал книги и представлял, что у меня есть друзья, с которыми я хожу на приключения. Пересказывал мягким игрушкам статьи энциклопедий. Рисовал во время уроков на полях тетради, а мои учителя ничего не могли со мной поделать. Тебя рисовал часто, после нашей встречи. Потому что ты, любимый, самый яркий образ из моего детства, на фоне всех королей, королев и слуг. — Ты меня вспоминал? — Блитц не смог скрыть удивления. Всю жизнь он считал, что только для цирка Кэша Баксо визит принца Гоэтии стал настоящим событием, особенно учитывая, как впоследствии тем же днём обогатился его основатель. Ну, то есть… Это же странно. Ладно, хорошо, он в детстве приглянулся Столасу. Допустим. Они провели вместе его день рождения. Ага. Блитц притащил домой кучу ценностей, про цирк написали в газетах и привели кучу народа на пару выступлений. Супер. В жизни Столаса изменилось… что? — Конечно, вспоминал, — кажется, он даже возмутился от такого вопроса, но виду не подал. — Разумеется, Блитц. В моей жизни ещё долго не происходило ничего более потрясающего, чем ты. — Тебе так нравятся клоуны? Я имею в виду… буду знать, ролевые игры мы ещё не пробовали. Столас насупился. — Про детство говорим, имей совесть. Тот глупо хихикнул от неловкости. Пропел «прости» и тыкнул пальцем в его клюв с нелепым «буп». — Ролевые игры это отличная идея, милый, но что про меня в детстве: нет, мне не настолько нравятся клоуны. Мне понравился ты. Блитц снова неловко усмехнулся. — Ну да, я, конечно, всегда знал, что я красавчик, но чтоб настолько… Охохо, понравился тебе ещё до начала полового созревания. Думаю, это и правда любовь, потому что в таком возрасте у тебя всё равно бы не вст— Его рот нагло заткнули. Столас пару раз хлопнул глазами осуждающе и поймал ладонью ещё одну усмешку. — Тебе так некомфортно слышать, что я тебя люблю? — «да иди нахуй с такими вопросами, Столас», приглушённо через руку. Обиделся. — Я ещё не закончил, потерпи, пожалуйста, а то ты никогда не поймёшь. Так вот, я, одинокий, скромный, послушный мальчик, который всегда старался быть таким, каким меня хотят видеть окружающие, встречаю тебя… Ты… Ты, как искра, Блитц. Ты сверхновая. Ты прекрасен таким, какой ты есть, потому что ты в первую очередь можешь позволить себе таким быть. Ты настоящий. Ты можешь позволить себе кричать от злости, улыбаться, лишь когда хочешь, ты можешь выкинуть пошлую шуточку без причины и вести себя так взбалмошно, но так искренне. И ты шлёшь нахуй всех моих родственников без стеснения, это же просто невероятно. — А чё они. Заслужили. Особенно Стелла и, — он закатил глаза, — Андрэ. Я для них уже давно свободный день в календарике I.M.P. присматриваю. Столас рассмеялся, услышав, как вслед за ним Блитц подхватил дурацкое сокращение имени его шурина. Чертовски милым это делало то, что оба они использовали своё пренебрежительное «Андрэ», чтобы показать, как сильно ненавидят этого голубого павлина. И хотя бес — что наверняка — мог разойтись в словарном запасе хоть до миллиона матов при его упоминании, он всё равно раз за разом выбирал взамен способ своего королевского бойфренда. Унижать без унижения — слишком в стиле Столаса, чтоб не повторить. И он себе не отказывал. — И как? Присмотрел? — Да пока сучий день нескоро, но им обоим не повезло, что мы с моими ребятками празднуем его по полной. Я их грохну, Столас, я не шучу. Они даже меня уже заебали, как ты с ними вообще жил. Тот хихикнул и поцеловал своего беса в белую щёку. — Вот об этом я и говорю тебе, Блитц. Ты настоящий. Ты бы никогда не стал притворяться, что кто-то по типу Андрэ тебе нравится, просто потому что таков твой статус. Ты занимаешься тем, чем хочешь, ты ведёшь себя так, как хочешь, ты выступал в цирке и наслаждался этим, теперь ты профессиональный ассасин и босс, потому что это то, к чему тебя потянуло: ты весь соткан из своих «хочу» и своих «могу» — все мои «хочу» и «могу» это ложь. Блитц поёжился. — Это немного сложнее, чем тебе кажется. Я-то много чего хочу и хотел. Как минимум, в цирке я выступал, потому что там родился. — Нет, не только поэтому. Те искры в глазах, когда ты был на сцене, когда ты сейчас рассказываешь о своём детстве — они не могли мне показаться. И они доказывают, что ты это любил. Правда любил. — Я был ужасным клоуном, — он усмехнулся. — А я ужасный принц, — Столас улыбнулся в ответ. — Я даже в шахматы играть не умею, хотя казалось бы, более королевской игры не придумать. — Я научу, — Столас недоверчиво нахмурился, но Блитц остался серьёзным. — Что? Я умею. Я тебе больше скажу, в нашем трио БФБ я играл в них лучше всех. Почти. Иногда Барб меня жёстко объёбывала, никакой пат бы не спас. Человек-рокировка, взятие на проходе и ладья в самом дальнем углу поля на большой диагонали. То, о чём ты меньше всего думаешь, когда у тебя всему пиздец да ещё и ферзя нет. — Я понимаю, о чём ты говоришь, но очень поверхностно, Блитц. Мне не даются стратегии. И я тебе по секрету скажу, что меня из-за этого считают не очень умным в кругу семьи. — КТО БЛЯТЬ?! АНДРЭ?! Столас рассмеялся. — И он тоже. — Нашёл мне кого слушать. Зато ты охуительно играешь на пианино и чувствах бедняг, которые застали твою сильную форму вживую. И на моих, но в хорошем смысле. В смысле, я тебя люблю, — и чмокнул прямо в клюв, видимо, почувствовав, что подал несоизмеримо мало знаков любви своему партнёру. — Ты знаешь… Пошли они нахуй со своими шахматами. Меня считали бесталанным, потому что люди не смеялись с моих шуток, а теперь я затыкаю им рты свинцом. Кто кого переиграл. Столас медленно сплёл их пальцы и поцеловал избитые красные костяшки. Всю жизнь в его голове не укладывалось: ну кто в здравом уме вообще мог назвать его бесёнка бесталанным? Он был обаятелен в каждом вдохе, даже стоя на сцене с нелепой червелошадью, не переставал улыбаться, как настоящий артист. И принц был уверен, — уверен наверняка — что тот номер, который ему посчастливилось застать, был лишь верхушкой айсберга. Что Блитцо Баксо, когда его так ещё звали, был самым очаровательным клоуном в своём цирке. Самым трудолюбивым, самым звёздным, самым-самым. И это так нечестно. Так нечестно, что всё закончилось и больше не повторится. Никогда. Блитц, видимо, поймавший его меланхоличные мысли, вдруг спросил: — Эй, совёнок. Ты же много мюзиклов знаешь? Можешь сыграть кое-что? Столас, конечно, предполагал, что, будучи выращенным в цирке, Блитц относился к «театральным детям», что он умеет держать себя перед толпой, умеет петь, умеет подать себя и вжиться в роль. «Там, на сцене, ты другой человек. Там нет места зависти, грусти. Там есть твоя улыбка, свет прожекторов и внутреннее желание прыгнуть выше головы. Ну или съебаться, тут уж как пойдёт. На сцене никогда не было Блитца — ну, разве что в детстве — там был кто-то другой. Кто-то ярче, сильнее. Но при этом тот, кого всегда недостаточно для бурных оваций. Я бы никогда не смог стать заменой отцу в качестве главного в цирке, шоумена, лидера. Но я хотел. И каждый раз, возвращаясь за кулисы, Блитц — вернее, Блитцо — приходил в себя и разбивался о тишину, которая его окружала. Я любил выступать. Но выступать не любило меня. Такова жизнь, таким родился». Но чтоб настолько? Просить у него сыграть песню из мюзикла? — Да, я её знаю. Но… Мм, Блитц? Могу я спросить, зачем? — Перед каждым шоу, чтобы сбавить мандраж, мы что-то прогоняли все вместе. Садились в круг, стучали, хлопали в такт. Кто-то напевал мелодию, остальные изображали, что оказались главными героями. Угадай кто? Конечно, Физз, можешь даже не гадать, — он улыбнулся так мягко, отходя назад, в центр огромной залы. Обернулся на Столаса с этой улыбкой, совсем не пытаясь её скрыть. — Лучшая часть выступления всегда происходит не на глазах у публики. Даже репетиции интереснее шоу, на них… ну типо, все настоящие, как ты сказал. Я эти сборы очень любил. И всегда мечтал спеть под живую аранжировку. Столас ухнул от удивления, белые зрачки блеснули в глазах на секунду. Он будто боялся ошибиться в предположении, да и Блитц смотрел на него слишком спокойно-уверенно-доверительным взглядом, что ну никак не могло означать, что он хочет сейчас… Спеть. Песню. Пока Столас для него играет. — Я… я не могу сказать, что я прям лучший в мире певец, я даже распеваться не то, чтобы собираюсь, — он неловко усмехнулся и дёрнул плечами, чтобы случайно не обнять себя за них, — но с тобой… В смысле… если ты не против… я бы хотел. Один дьявол знает, каких усилий Столасу стоило сдержать себя от счастливого визга. Он раньше не слышал, как Блитц поёт — никогда не слышал, но только что понял, что жуть как в этом нуждался. Просто услышать его. Услышать его настоящего, ведь в музыке нет места фальши. В музыке только они двое. — Я тоже могу налажать, не волнуйся, милый, — резко оборачиваясь к инструменту, пролепетал принц. Блитца, видимо, это сильно смутило, и чисто для вида он возмутился. — Знал бы, что ты так отреагируешь, ни за что бы не предложил. Но Столас принял это персонально. — Как отреагирую? Обрадуюсь? — Мне неловко, Столас, пожалуйста, играй, ну! Тот вздохнул снисходительно, посчитав это забавным, видимо. Выпрямил спину, размял пальцы, поставил перед лицом ноты. Настучал коготком ритм и прикрыл глаза. Мелодия мягко разнеслась по помещению и Блитц, сам того не желая, вздрогнул. Память подкинула воспоминания минувших дней, Физза и Барби, поющих на расстоянии вытянутой руки от него, но на этот раз… что-то было очень иначе. Мелодия. Нежная, лёгкая. Столас, кажется, вообще не прилагал усилий, нажимая на чёрно-белые клавиши, как если бы касался самого Блитца после утреннего пробуждения. Любовно-лениво: щёки, шею, грудь мягкими подушечками пальцев, невесомо ткнул клювом в чувствительную кожу между шипами на спине и гладил его, гладил, пока тот сам не попросит отвязаться. Хоть минуты, хоть часы напролёт, без остановки любовался бы им. От этой мысли стало так тепло. Сейчас нет мандража перед выступлением, нет сестры и друга, нет толпы бесов, которых он в один день поневоле оставил без работы и дома. Нет полупустого зала, убытков, строгого взгляда отца, нет обгоревшей открытки «я тебя люблю» на день рождения. Нет ничего, в этом мире остались только он и Столас. Его голос — его руки. Музыка в своей эссенции. Есть их любовь. У Столаса замирает дыхание, когда он слышит такой знакомо-незнакомый голос за спиной. Руки сами вторят и играют, головой он совсем не видит нот, головой он утопает в том маленьком окошке в прошлое, что открылось только для него и, возможно, только однажды. Прямо как в цирке: «Только сегодня! Только сейчас! Не пропустите!» У Столаса билет в первом ряду. И, кажется, он тоже понял, что такое «влюбиться заново». Сам собой, машинально, лишь помня, что в песне именно так и было, он подпевает — но только подпевает и не рвётся наперёд. Нет, это звёздный час его бесёнка. А он лишь только бэк-вокал, и то не факт. Но, кажется, Блитц и не против даже такого внезапного дуэта. Клавиши звучат чётче, голоса рвутся, сливаются воедино, резонируют в ушах, и зала теперь точно превращается в их собственный большой-маленький мир. Как будто за пределом этой комнаты нет дворца, нет Вии, сидящей в наушниках у себя и не слышащей этой гармонии, нет сумасшедшей Стеллы и её тупого брата, пытающихся их прикончить. Есть они. Больше ничего. За короткий проигрыш Блитц успевает вернуться к табурету и сесть на него, поджав под себя ноги. Его сильный голос слабеет, пианино снова переходит на нежный шёпот. Если б Столас не играл, он не сдержался бы и облокотился на его плечо, настолько этот экспириенс вскружил ему голову. Ему — кто не выступал столько лет и заработал целую фобию — внезапно от музыки стало… хорошо. Как раньше. И пока они вместе тянули завершающие ноты, Блитц обдумывал свою неаккуратную шутку «в семье не без урода». С каким-то облегчением на сердце пришёл к заключению, что Столас, может быть, и прав — но пока только «может быть», а то так можно и зазнаться. И пока звучала последняя из них, Блитц позволил себе положить голову на плечо своего совёнка — а тот обнял его так крепко и поцеловал в лоб, где гордо и немного ревниво красовалось клеймо цирка Баксо. — Он был не прав. И пояснять не надо, кто и в чём. Столас звучал так искренне, так непривычно, будто ниже, чем обычно — и, кажется, что их расплавило обоих. Блитц всхлипнул. — Он был не прав, мой бесёнок, они все были не правы, милый. Ты так прекрасен. Я люблю тебя. Так сильно люблю. Блитц обвил кончиком хвоста обнимающую его руку и снова всхлипнул. Задрожал. Обнял в ответ, прижался, зарываясь в сладко пахнущие перья. — Я тебя тоже, Столас. Я тебя тоже люблю, очень. Прости, что я… это… ненадолго. Мне просто надо… Но тот только тихо прошептал ему «чшш», не собираясь даже обвинять в слабости из-за внезапных слёз. Гладил по голове, кажется, даже успел сам протереть глаза и точно — Блитц был уверен наверняка — улыбался. Фортепиано пело под пальцами принца. Из-за этого принца невозможно не петь.