Lebensfunke

.

Это только в дурацких романах пишут, будто дух сломить нельзя.

Промозглый ветер, словно изворотливая кобра, закрадывается под куртку, и на сердце разом становится холодно и пусто. Холодно, как и под плачущим декабрьским снегопадом; пусто, как и на безлюдной парковой аллее. Короткая фраза, светящаяся на потрескавшемся экране телефона, порывисто врезается в глаза, оставляя на тонкой душе очередную кровоточающую рану. Юля «Ты сама должна понимать, что это не приведёт ни к чему хорошему. Я заслуживаю чего-то большего, нежели твои постоянные манипуляции. Для нас обеих будет лучше, если мы прекратим трепать друг другу нервы и вовремя разойдёмся. Давай поставим точку.» «Вы заблокированы пользователем». – Ну и пожалуйста, – обиженно шипит Лиза, пряча ледяной мобильник в карман и с ненавистью сверля взглядом ни в чем не повинный фонарный столб. – Нужна ты мне... И на глаза как по команде наворачиваются дурацкие слезы. Потому что Юля Лизе нужна, вообще-то. Невыносимо нужна. Как и все остальные друзья, ушедшие от неё за последний год; друзья, которые каждую секунду были рядом после тяжёлого расставания с человеком, разрушившим её до основания, и в ответ получавшие холодность и пренебрежение, необоснованную грубость и извечные эмоциональные качели. Опустошённая душа стремилась опустошить души тех, кто тщетно пытался наложить швы на открытые раны и вытянуть девушку на свет. Самые преданные долго оставались рядом, позволяли часами плакать в плечо, терпеливо переносили язвительные нападки и бережно перевязывали пьяные шрамы на запястьях. Но, рассыпавшаяся на тысячи осколков отчаяния, Лиза не могла выразить банальной благодарности. Безответная любовь уничтожила в ней способность проявлять теплоту к окружающим. Сердито проведя кулаком по стремительно намокающим глазам и – абсолютно неискренне – прокляв свою самую стойкую подругу, продержавшуюся аж до вчерашней ссоры, уничтожившей последний лучик надежды в израненной душе, Лиза дрожащими руками выуживает из кармана потрёпанную пачку. В отсыревшей коробочке уныло кривляется последняя сигарета, и Лиза понимает, что если сейчас кто-то или что-то помешает ей привычным образом снять напряжение, то сегодня она точно кого-нибудь убьёт. Ведь этот день, как и сотни предыдущих, с самого начала пошёл под откос, и спасти его мог лишь терпкий пепельный осадок на лёгких. Зажав сигарету между зубами, Лиза нервно чиркает старой зажигалкой и подносит слабое пламя к пепельному кончику, ладонью прикрывая его от порывов печального зимнего ветра. Поджечь сигарету получается далеко не с первого раза. Лиза злится, шипит что-то себе под нос и морщится, когда на её обескровленную щёку падает мокрая снежинка. Первые дни декабря балуют калининградцев лишь противным мелким дождём, порой дополняющимся не менее противным сырым снегом. Наконец слышится треск подпаленного никотина. Лиза торопливо прячет зажигалку в карман, облегчённо затягивается и морщится от знакомого жжения в горле: она, на самом деле, ненавидит курить. Ненавидит с тех пор, как около года назад – когда её несложившиеся отношения начали постепенно взрезать нутро – впервые попробовала. Но в нынешнем состоянии кажется, что чем ей хуже, тем ей лучше, а пустоту на сердце легче всего заполнить дешёвым недомоганием. Выпустив дым в серое, плачущее небо, Лиза судорожно выдыхает и душит запертые внутри слезы привычным чувством ненависти ко всему миру. А несколько мгновений спустя вновь наклоняется, чтобы ещё раз вдохнуть горький дым, но внезапно получает ощутимый толчок в плечо. Оглушëнная тоской, Лиза уже по привычке забывает о существовании людей вокруг; и настолько глубоко уходит в себя, что даже не слышит тихих шагов за своей спиной. Она крупно вздрагивает от невольного контакта с чужим телом и абсолютно нелепо роняет сигарету в раскинувшуюся у ног лужу. Никотиновый утешитель жалобно шипит, с тихим треском гаснет и, соприкоснувшись с кусочком мокрого льда, начинает уныло дымиться. У Лизы в голове тут же возникает банальный ассоциативный ряд. И от чувства собственной беспомощности хочется по-детски разреветься. Однако малодушие уже традиционно давит показная, сметающая всё на своём пути грубость. – Смотри, куда прëшь! – взрывается Лиза и резко оборачивается, дабы без зазрения совести уничтожить неуклюжего прохожего. Но вспыхнувший взгляд, обратившись на незнакомца, тут же изумлённо и испуганно гаснет. Проходит короткий момент осознания, по окончании которого Лиза заключает, что она, наверное, готова прямо сейчас умереть от обрушившегося ей на голову стыда. В двух шагах от непутёвой студентки переминается с ноги на ногу растерянная девушка примерно её лет или чуть старше; высокая и изящная, облачённая в длинное серое пальто, с гладкими светлыми волосами, струящимися по лопаткам, и с белой тряпичной сумкой, болтающейся на плече. Но Лизу в этот момент не слишком волнует безусловная внешняя привлекательность незнакомки. Ведь взгляд испуганных ореховых глаз почти сразу цепляется совсем за другое, и в тот же миг мерзкое понимание и чувство вины остаются на стенках души стыдливым жжением. Глаза девушки закрывают крепкие солнечные очки, хотя на улице совсем пасмурно, а тонкие пальцы сжимают рукоять инвалидной трости, хотя на ногах она держится абсолютно устойчиво. Два чёрных стекла укоризненно прикованы к лицу собеседницы, а покрытые каким-то лёгким блеском губы вдруг обиженно сжимаются. – Блин, я не то хотела сказать... – Лиза думает, что она сейчас, как минимум, провалится сквозь землю от стыда. Неуклюже чешет затылок и тщетно пытается собрать расползающиеся во все стороны слова во вразумительное предложение. – Я... – Извините за беспокойство, – неожиданно обрывает её девушка, улыбаясь уголком губ; улыбаясь настолько холодно и притворно, что у Лизы по спине бегут мурашки. А секунду спустя незнакомка разворачивается, и, – мерзкая догадка оправдывает себя – белой тростью легко и непринуждённо ощупывая дорогу перед собой, стремительно удаляется. И идёт она так уверенно, горделиво и грациозно, что Лиза чувствует себя буквально втоптанной в землю. – Что же за день такой... – шипит она непонятно на кого и обессилено прикладывает руку к остывшему лбу. Снова достаёт из кармана телефон и, стараясь игнорировать всё ещё маячащее на экране сообщение, смотрит на время. – Да твою ж мать, – Лиза понимает, что она уже катастрофически опаздывает на работу и старается хотя бы не взорваться на месте. Прячет мобильный обратно в карман, уныло окидывает взглядом свою несчастную сигарету и, продолжая безмолвно перебирать весь известный ей дворовый жаргон, торопливой поступью направляется к выходу из парка, в котором она неизменно околачивается в перерывах между учёбой и подработкой – просто потому, что возвращаться в ненавистную съёмную квартирку, поделённую с не менее ненавистными соседками ей абсолютно не хочется. Постоянное желание сбежать от всех и вся не покидает Лизу ни на секунду. Сбежать от окружающих её людей, от вставших поперёк горла обязанностей и, самое главное, от себя самой; от своего редкостного умения влипать в неприятности, своей неизлечимой наивности и терзающей сердце, искусственно взрощенной грубости. Осознавая, что ни от людей, ни от обязанностей, ни от себя ей сбежать не суждено, Лиза приходит к выводу, что она за свои двадцать лет так и не смогла приспособиться к жизни в социуме и что природа, вероятно, ошиблась, сделав её человеком – куда разумнее было бы родиться каким-нибудь глупым насекомым, не способным испытывать отвращение к самому себе; не способным чувствовать в принципе.

Но день жизни – это день жизни, за один день мало ли что может случиться.

К кофейне, в которой она с недавнего времени подрабатывала, Лиза почти подбегает. Едва не убив выходящих на улицу школьников, сжимающих бумажкие стаканчики с дымящимся какао, залетает внутрь, с трудом подавляет в себе соблазн по-хулигански перемахнуть через стойку и, старательно изображая интеллигентного человека, чинно следует к благоухающей кофемашине, возле которой суетится её сменщица Виолетта. – Если ты не прекратишь опаздывать, я тебя уволю, – вместо приветствия заявляет официантка и швыряет в подругу мятый коричневый фартук. – Тебя саму скоро уволят, – смеётся Лиза в ответ. Они с Виолеттой познакомились всего неделю назад, – когда Лиза, собственно, и устроилась работать в уютную забегаловку, – однако за этот короткий срок успели понять, что вместе они не соскучатся. Лизу, вечно хмурую, потерянную и скептичную, безудержно дурная Вилка дополняла безупречно. Она умела поднять настроение даже в самый отвратительный день. Шутила, смешила, надоедала своей беспорядочной болтовнёй, но никогда не пыталась перейти к откровенному разговору, не спрашивала ни о чем личном, не пыталась нежно поддержать, если замечала, что Лиза расстроена, – и этим нравилась ещё больше. Ведь Лиза сама себе уже успела наобещать, что ближе, чем на дистанцию сугубо приятельского общения, она больше никого не подпустит. И в этом они с Виолеттой идеально сходились – им обеим не нужно было ничего «серьёзного». – За работу, бездельница. Свари очкарику за восьмым столиком капучино, – отдаёт распоряжение Вилка. Лиза лишь беззвучно усмехается на её невыносимую привычку за глаза оскорблять посетителей кофейни и покорно плетётся к кофемашине. День проходит в обыкновенном, суетно-рабочем ритме. Лиза, погрузившись в нескончаемые размышления о – вероятно, отсутствующем – смысле своего существования, машинально обслуживает гостей да рассеянно переговаривается с напарницей. Бесконечные кофейные чашки вихрем крутятся перед глазами, болтовня беззаботных школьников звенит в ушах, руки уже как-то машинально выполняют своё профессиональное предназначение, а ноющая тоска и чувство собственной никчёмности постепенно отступают от сердца. Пускай работа в общепите, как ей и полагается, напоминала Лизе перманентный поединок с бестактными посетителями, бессчётными заказами и горами грязной посуды, эти часы были для неё минутой отдыха и абсолютного абстрагирования от извечных переживаний. Аромат кофе и свежей выпечки убаюкивал, неиссякаемый каламбур Виолетты поднимал настроение. Когда у неё были силы раздумывать о чем-то хорошем, Лиза невольно отмечала, что ей удивительно повезло устроиться именно в это кафе. В отличие от всех её прошлых халтурок, на которых девушка порой подвергалась угрозе быть убитой обстоятельствами, уж явно выходящими за рамки понятия «достойные условия труда», эта работа хотя бы была безопасной и уважительной. Под вечер, однако, Лиза всё же начинает дремать на ходу: бессонная ночь, проведённая за подготовкой к контрольной по истории, даёт о себе знать. В очередной раз прикорнув за барной стойкой, Лиза поначалу даже не слышит звон колокольчика на двери. И даже не обращает внимания на неожиданно счастливое Вилкино: – Мишель! За спиной раздаётся радостный топот ног напарницы. Лиза с удивлением поднимает голову, с трудом размыкая отяжелевшие веки… И в этот момент ей настолько хочется провалиться сквозь землю, что табуретка, на которой она нахально расселась, жалобно кренится и чуть не заваливается вбок вместе со своей непутёвой хозяйкой. На пороге кофейни стоит – Лиза буквально не может поверить – девушка, пару часов назад налетевшая на неё в парке. Такая же, как и тогда, невыносимо спокойная и элегантная. Пускай в тёмных очках и сжимающая в ладони рукоять белой трости, но абсолютно уверенная в себе. Таинственная незнакомка с солнечной улыбкой, совсем не похожей на тот саркастический оскал, которым она одарила Лизу на дождливой аллее, приветствует бестактно повисшую у неё на шее Виолетту, обнимая официантку одной рукой и поглаживая по лопаткам. – Ты где пропадала? – с шутливым возмущением осведомляется Вилка, хватая улыбающуюся девушку под руку и проворно ведя её между столиками. – Да на работе навалилось всё и сразу, сил не было по кафешкам бегать, – долетает до Лизы мелодичное. Она в этот момент из бессмысленного страха быть обнаруженной трусливо ретируется за кофемашину. Лишь несколько мгновений спустя до испуганного разума доходит, что посетительница её всё равно не заметит. И от этого понимания почему-то становится стыдно. Лиза с лёгкой паникой наблюдает за развеселившейся Виолеттой, которая провожает молчаливо улыбающуюся посетительницу к столику у окна. И от выступившего между ними контраста кружится голова: ведь неловкая, взъерошенная и по-юношески непосредственная Вилка совершенно не гармонирует со спокойной, уверенной и очень взрослой на вид блондинкой, что с высоко поднятой головой следует за приятельницей, ловко лавируя меж столиками. Словно и нет тёмных очков и белой трости. Словно нет мрака перед – наверняка невероятно красивыми – глазами. На фоне спотыкающейся об свои же ноги официантки она кажется непреклонной Снежной королевой – хотя изначально создаётся стереотипное впечатление, что всё должно быть наоборот. Когда до ушей улыбающаяся Виолетта возвращается к барной стойке, Лизе только и остаётся, что пугливо высунуться наружу и жалобно захлопать глазами. – Это ещё кто? – лепечет она, выразительно указывая глазами на расположившуюся в невысоком мягком кресле и сейчас сосредоточенно перерывающую содержание своей сумки девушку. – Да знакомая, – Вилка снисходительно машет рукой и вдруг с ухмылкой хлопает Лизу по плечу. – А что? Понравилась? – Нет… В смысле, да… Но нет, – бестолково бормочет Лиза. – Просто интересно. – Лучше и не скажешь, – Вилка сдавленно смеётся. – Сделай ванильный латте, бездельница. – Слушаюсь, – ворчит Лиза, а краем глаза продолжает наблюдать за очередной жертвой своей грубости. Загадочная незнакомка тем временем извлекает из сумки бежевую тетрадку на спирали, раскрывая её по центру и начиная проворно проводить пальцами по исписанным страницам. Затем несколько раз перелистывает, пока не находит чистую, и следом задумчиво заносит ручку над бумагой. Лиза думает, что от изумления она сейчас врастёт в землю да так и останется стоять столбом до конца жизни. – Вилка-а… – оторопело тянет Лиза и едва не проливает сироп мимо чашки. – А как она?.. – Господи, ты из какого века? – обрывает её Виолетта и выразительно закатывает глаза. – В наши дни инвалиды – это не люди с физическими ограничениями, а такие бестолочи, как мы с тобой. Эта ещё посостоятельнее нас вместе взятых будет. – Верю... – бормочет Лиза и отрешённо кивает. – Так откуда ты её знаешь? – Она приходит сюда по будням уже месяца три, – излагает Вилка. – В первый день врезалась в меня, и я облилась кофе. С тех пор дружим. – Чудно, – хмыкает Лиза. – Получается, твоя постоянница? – Не моя, а твоя, – вдруг заявляет Вилка, бросая взгляд на потрескавшиеся наручные часы. – Моя смена закончилась целых сорок секунд назад, как ты могла молчать? Обслужи её. – Вилка, нет!.. Стой! – с отчаянием шипит Лиза, с чрезмерной экспрессией машет руками и едва не сметает со столешницы составленные в ряд кофейные чашки, а сдавленно хохочущая Вилка шлёт ей воздушный поцелуй, посла чего пулей улетает в подсобку собираться домой. И Лиза понимает, что она конкретно попала. Ведь она почему-то уверена, что незрячая девушка её каким-то образом да узнает. На этот раз Лиза делает кофе с таким усердием, словно от этого зависит чья-то жизнь. Периодически поглядывает на таинственную незнакомку, которая неспешно что-то строчит в своей тетрадке, да продолжает ворожить над чашкой. В конце концов, вероятно, достигнув крайней степени отчаяния, Лиза белой пенкой рисует на напитке дурацкое сердечко, словно этот нелепый жест способен умалить её вину. И наконец, собравшись с силами, направляется к столику у окна. Безалаберный план спасения приходит в голову буквально за несколько шагов до цели. Лиза думает, что трусливо сбежать от проблемы – лучший выход в её ситуации, и решает молчать, как партизан. Тихонько подкрадывается к столу, ставит чашку рядом с изящной ладонью, придерживающей исписанный лист, и уже собирается с чистой совестью испариться... Но план её все-таки с достоинством проваливается. – Виолетт, это ты? – неожиданно подаёт голос посетительница и даже поднимает голову, оборачиваясь на официантку. У Лизы снова появляется жуткое ощущение, будто стëкла чёрных очков заглядывают ей прямо в душу. – Нет, это не я... В смысле, не она... – бестолково бормочет Лиза и всё ещё надеется, что сумеет избежать повторного знакомства. Однако вмиг изменившееся выражение лица девушки – с расслабленного на удивлённое, а потом и обиженно-рассерженное – заставляет её разувериться в существовании какой-либо святой силы. – Ей что-то передать? – потерянно уточняет она, осознавая, что пауза неловко затягивается. – Нет, спасибо, – бормочет блондинка и медленно поворачивает голову обратно, устремляя взгляд тёмных очков на страницу тетради. – Я... – вдруг выдаёт Лиза абсолютно против воли. И хочет даже обратиться к девушке по имени, но тут же понимает, что не запомнила его, пускай её эмоциональная напарница десять минут назад поздоровалась с подругой буквально на всю кофейню. Глупо заикается и несколько секунд тщетно пытается сформулировать связное предложение. Посетительница не шевелится и даже не дышит, очевидно, в равной степени с Лизой осознавая их крайне дурацкое положение. – Я, наверное, должна извиниться?.. – то ли спрашивает, то ли констатирует факт Лиза, нервно хрустя пальцами. – За то, что нагрубила... – Тяжёлый день? – интересуется девушка с такой неприкрытой иронией, что Лиза на секунду даже обижается. Однако не оставляет попыток вымолить прощение. – С моей стороны это было очень некрасиво... – лепечет она едва слышно. – Я просто... идиотка, не обращай на меня внимания... – Разве мы переходили на «ты»? – атакует незнакомка очередным вопросом. И тут уж Лиза теряется окончательно, ведь обращаться к своей ровеснице на «Вы» для неё, как минимум, непривычно. – Не обращайте на меня внимания, – глупо исправляется официантка. И неожиданно дрогнувшая на чужих губах улыбка заставляет её хоть чуть-чуть расслабиться. – Ладно, забыли, – резюмирует девушка и снисходительно машет рукой. И вновь заносит ручку над бумагой, очевидно, демонстрируя своё нежелание продолжать разговор. Лиза ещё пару секунд мнётся на месте, а потом всё же с облегчением ретируется. Лёгкая тревога, однако, не отступает от сердца практически до конца смены. Обслуживая всё пребывающих посетителей, Лиза продолжает краем глаза наблюдать за девушкой, имя которой она так и не смогла вспомнить. Та долго сидит за столиком и то задумчиво поворачивает голову к окну, то снова что-то строчит в своей тетради, неспешно пьёт кофе и выглядит такой загадочно-красивой, что отвести от неё взгляд не представляется возможным. Она начинает собираться лишь за полчаса до закрытия кофейни. Легко поднимается из-за столика, складывает вещи в сумку и удивительно ловкими, проворными пальцами проверяет, не оставила ли что-то на столе. А заодно готовит банковскую карту, чтобы расплатиться. И тут Лиза понимает, что она сглупила ещё раз: ведь совсем забыла принести гостье счёт. Подрывается со своей табуретки для сна, хватает потёртый терминал и, спотыкаясь об свои же ноги, молниеносно пересекает помещение. – Вот, – едва не столкнувшись с посетительницей, заявляет она и бестолково тянет терминал вперёд. – Что? – на всякий случай уточняет девушка, очевидно, не ожидавшая столь резкого появления дурной официантки. – А... идиотка... Не ты... В смысле, не Вы... А я, – тут уж Лиза сбивается окончательно и решает просто молчать. Блондинка явно сдерживает насмешливую улыбку и, наконец, догадавшись, чего от неё ждут, прикладывает карту к холодному экранчику. – Надеюсь, Вы не списали всю мою зарплату, – шутит она в ответ на характерный писк прибора. – Нет, – клянётся Лиза. И зачем-то выдаёт примитивно официантское: – Вам всё понравилось? – Виолетте не скажете? – уточняет девушка, хватая свою трость за ручку и сдержанно улыбаясь уголками губ. – Не скажу... – потерянно отзывается Лиза. – Ваш кофе вкуснее, чем у неё, – сообщает незнакомка, легко обходит Лизу стороной и, не попрощавшись, покидает кафе. А до полусмерти перепуганная неожиданным комплиментом официантка ещё некоторое время стоит подле столика и не шевелится, прижав несчастный терминал к груди. События сегодняшнего дня никак не хотят укладываться в её бестолковой голове. Очевидно, загрузка на таинственной работе незрячей девушки немного спáла – иначе столь частое посещение ей кофейни Лиза объяснить не могла. Мишель приходила практически каждый вечер. А Виолетта с готовностью содействовала приятельнице в её авантюре и явно нарочно перекладывала на Лизу неизменный «ванильный латте». Лиза рассерженно пыхтела, под маской раздражения, однако, затаивая трепетную радость. Ведь Мишель ей, на самом деле, ужасно нравилась. Пускай в то же время немного пугала; пускай и оказалась удивительно остра на язык и не упускала возможности так или иначе поддеть застенчивую официантку – она всё равно ужасно располагала к себе. Уже несколько дней спустя Лиза даже перестала бестолково заикаться и молоть чепуху в её присутствии. Было в этой девушке что-то необъяснимое, волшебное и безнадёжно притягательное. Пообщавшись с ней пару минут и выслушав пару-тройку снобистских замечаний в свой адрес, уже можно было сделать вывод о духовной развитости таинственной блондинки. Она была на редкость эрудированной и любознательной – и это сквозило буквально в каждой снисходительно брошенной фразе. Даже имя её, которое Лиза на следующий же день уточнила у Виолетты, оказалось чересчур необыкновенным для такого серого, совершенно обыкновенного мира. Мишель. Помимо всего прочего, Мишель оказалась ещё и удивительно трудолюбивой, вовлечённой. Она, кажется, не умела отдыхать в принципе. Пока ждала кофе, деловито болтала с кем-то по телефону, а потом могла часами сидеть над своей мелко исписанной тетрадью, содержание которой всё ещё оставалось для Лизы загадкой. То повернув голову к окну и задумчиво кусая кончик ручки, то начиная торопливо выплёскивать неведомые домыслы на бумагу. И настолько безукоризненно ровно ложились эти строки, настолько уверенно Мишель отдавала какие-то распоряжения в телефонную трубку, настолько непоколебимой и спокойной она была каждое мгновение, что Лиза рядом с ней ощущала себя абсолютным ничтожеством. Ведь пускай перед её глазами не было бесконечной тьмы, она то и дело неловко спотыкалась, с трудом выстраивала адекватную коммуникацию с незнакомыми людьми, а свои же каракули в блокноте официанта порой не могла разобрать сама – что уж говорить о посторонних. Мишель порой казалась ей ненастоящей, не от мира сего; словно сошедшей со страниц самого трогательного романа со счастливым концом. Ведь для изрядно осточертевшей Лизе действительности Мишель была слишком уверенной и независимой, слишком спокойной и таинственной да и, чего греха таить, слишком очаровательной и красивой. Но главной причиной извечной неловкости Лизы была безусловная сила, таящаяся в хрупком теле любительницы нежного латте; сила, способная разрушить любого здорового человека. – Вам как обычно? – не без иронии уточняет Лиза, проводив Мишель к её неизменному столику у окна. С того дня, как застенчивая официантка при довольно комичных обстоятельствах познакомилась с этой таинственный девушкой, прошло практически две недели. – Как обычно. Спасибо, – откликается Мишель, легко усаживаясь в кресло и доставая из сумки неизменные тетрадь с ручкой. Лиза невольно думает, что она готова бесконечно наблюдать за её ловкими, уверенными, совсем не «слепыми» движениями. По привычке усмехается на деланный официоз, который Мишель наотрез отказывается нарушать, и вприпрыжку скачет к кофемашине. За рассеянными грёзами и затаëнным наблюдением за столиком у окна вечер проносится незаметно. Вежливо выпроводив за дверь последнего посетителя, Лиза с облегчённым вздохом бросает взгляд на часы и сдержанно-торжественно направляется к, против своего обыкновения, засидевшейся до самого закрытия Мишель. – Извините, рабочий день подходит к концу, – тихонько оповещает она. Мишель, несколько минут назад застывшая в своей «мечтательной» позе, мелко вздрагивает и с очаровательной рассеянностью отводит взгляд тёмных очков от окна. – Да? – удивлённо уточняет она и поспешно подскакивает с места. – Подождите секунду, я провожу Вас до выхода, – Лиза сдавленно хихикает, ведь их манера общения – для неё самая настоящая умора; а абсолютно серьёзное отношение к этой чрезмерной вежливости Мишель веселит ещё больше. – Рабочий день закончен, Вы ничего мне не должны, – мягко напоминает Мишель, не упуская возможности ретироваться. – До конца моего рабочего дня ещё целых две минуты. До тех пор я Ваш покорный слуга, – возражает Лиза и наспех протирает столик, следом возвращается к стойке, небрежно забрасывает фартук на вешалку и хватает болтающиеся на кривом самодельном крючке ключи. – Так уж и быть, – тянет тем временем Мишель, при этом потихоньку пробираясь к выходу. Лиза по-дурацки улыбается и, прежде чем её таинственная знакомая успевает сбежать, материализуется у порога и галантно открывает перед девушкой дверь. Мишель на этот жест лишь учтиво кивает и непринуждённо, ритмичным стуком трости пересчитывая ступени, спускается вниз. – Нам в одну сторону, – констатирует факт Лиза, торопливо поворачивая ключ в замке. – Вилка наплела, что Вы живёте в центре, а у меня в том направлении остановка. – И что? – холодно интересуется Мишель, что-то выискивая в своей сумке. Мгновение спустя она выуживает из тканевых недр ключи от квартиры, чтобы, по всей видимости, переложить их в карман, а вместе с ними вовне вылетает социальная карта, с тихим стуком падая на влажный асфальт. Мишель растерянно вертит головой и уже собирается присесть, дабы нащупать карту на земле, но Лиза самоотверженно подскакивает к месту происшествия и первой хватает социалку. – Можем вместе пойти, – предлагает она и с глупой улыбкой вкладывает карту в чужую ладонь. – Мне не нужен поводырь, спасибо, – Мишель со своей обыкновенной холодной улыбкой отправляет вещицу обратно в сумку и отворачивается. – Соблюдайте субординацию, пожалуйста, до конца Вашего рабочего дня ещё целых тридцать секунд. И, задрав голову, начинает грациозно удаляться. Лиза что-то ворчит себе под нос, но на следующие полминуты добросовестно умолкает. Однако, как только её рабочий день уж точно заканчивается, нагоняет Мишель и вновь подаёт голос. – Всё, я свободный человек, – объявляет она. – Мы, кстати, можем перейти на «ты», я не настолько старая. Лишь после возмущённого фырканья Мишель Лиза понимает, что ляпнула очередную глупость. – Нет, я не то хотела сказать... – нелепо пытается оправдаться она. – Ты... Вы... не старая, это я... недоразумение... Это я не заслужила обращения на «Вы», короче... И на этой фразе железное самообладание Мишель неожиданно даёт трещину. Она изо всех сил пытается сдержать улыбку, но всё же улыбается и даже по-доброму, хоть и в своей саркастической манере, смеётся. – Да ладно, – машет рукой и вдруг замедляет ход. – Я и правда... – Ну не начинай!.. те, – Лиза морщится и в который раз проклинает свой длинный язык. Оборачивается и пятится спиной вперёд, виновато разглядывая спутницу. – Просто не привыкла я к этим «Вы»... Чувствую себя... – Подожди, – вдруг обрывает её Мишель, напряжённо к чему-то прислушиваясь. Но ветреная Лиза в произнесённом слове улавливает лишь неформальную интонацию – ведь это сейчас вопрос первостепенной важности. – Вот видишь! – ликует она, продолжая пятиться. – Так ведь лучше... – Лиза, стой! – внезапно выкрикивает Мишель испуганно-рассерженно. А унисон её негодованию за спиной вдруг что-то оглушительно гудит. Лиза, как ошпаренная, отскакивает обратно, в один момент понимая, что она, заболтавшись, потопала через переход на красный свет и что теперь она, похоже, обязана Мишель жизнью. – Твою ж мать! – взвизгивает девушка, как только чёрная легковушка со свистом улетает за поворот. – Какого чёрта он?.. – Ты точно недоразумение, – выдыхает Мишель и обречённо качает головой. Лиза же абсолютно оторопело хлопает ресницами и, вероятно, в состоянии аффекта, решается на очередную глупость: вытягивает руку и несколько раз проводит ею на уровне скрытых под очками глаз. – Когда тебе перед лицом машут ладонью, ты, как минимум, чувствуешь идущий на тебя воздух, – холодно сообщает Мишель и почти обиженно поджимает губы. – Прости... – Лиза с трудом подавляет соблазн дать самой себе по лицу, отдëргивает руку и на всякий случай прячет её в карман. – Я просто... ух... Спасибо?.. – Ты как до своих лет дожила? – фыркает Мишель и, когда светофор наконец загорается зелёным и начинает тихонько звенеть, двигается вперёд. – Этот вопрос мне тоже не даёт покоя, – признаётся Лиза и, внимательно посмотрев по сторонам, проворно следует за Мишель. – Будь, пожалуйста, осторожнее. Не хочу оказаться подозреваемой в твоей смерти, – просит Мишель. – Да как ты это?.. – всё ещё несколько ошарашенно мямлит Лиза. – Ты смотришь на мир одними глазами, – констатирует факт Мишель и усмехается. – А это значит не видеть вообще ничего. Мне приходится слушать, ощущать, запоминать. И в итоге я даже не бросаюсь под машины. – Да я же не хотела... – нелепо бормочет Лиза. – Имея всё, ничего и не ценишь, – философски резюмирует Мишель. И Лиза даже замолкает и искренне не понимает, как ей оправдаться – ведь и правда не ценит. – Это здорово, на самом деле, – бестолково бубнит она. – У тебя словно этот... третий глаз. Хоть я и не догоняю, как можно ориентироваться в темноте... – Органы чувств способны куда на большее, чем мы себе представляем. Даже исключая глаза, – Мишель вдруг уверенно вытягивает руку в сторону и тростью нащупывает бордюр, а следом сворачивает с оживлённого тротуара на тихую аллею, в разрезающий городскую суету сквер. И Лиза, хоть и осознаёт, что её несчастная остановка остаётся чуть в стороне, всё равно продолжает хвостиком семенить за Мишель. – Мои мысли заглушают голос окружающего мира, разговаривать с людьми не умею, притрагиваться к ним боюсь, а ноги у меня одна об другу спотыкаются, – зачем-то излагает Лиза. – И как всем этим правильно пользоваться, я понятия не имею. И Мишель вдруг снова сдавленно смеётся, прикрывая рот ладошкой, ведь у неё назойливая официантка, честно говоря, не вызывает ничего, помимо наивного сострадания. – Ну и не пользуйся, – откликается она, отсмеявшись. И добавляет с едва различимой укоризной: – У тебя же есть глаза. Пускай ты и ими правильно пользоваться, видимо, не умеешь. – Зато могу любоваться... – Лиза едва не ляпает чрезмерно честное «тобой» и нелепо выкручивается: – городом... красивым... И тут же понимает, что бесчеловечнее этого она, наверное, ещё ничего в своей жизни не говорила. Щёки незамедлительно заливаются стыдливой краской, а мысли окончательно путаются в комок. – Любуйся на здоровье, – непринуждённо отзывается Мишель. – А я пока могу всю твою подноготную рассказать. – В смысле? – в этот момент Лиза теряется окончательно. Их диалог, беспорядочно перескакивающий с темы на тему, кажется, любого нормального человека давно должен был бы завести в тупик. Но Мишель держится, по своему обыкновению, спокойно и немного надменно, словно для неё выслушивать белиберду неуверенной в себе студентки – самое что ни на есть привычное дело. – Ну, смотри, – многообещающе тянет она. – Ты подрабатываешь официанткой в вечернюю смену. Вечно заспанная и рассеянная. Следовательно, учишься. Судя по тому, насколько тебя обременяет образовательный процесс, ты на третьем-четвёртом курсе. А теперь к деталям. Твои шаги мягкие и, кажется, немного хлюпающие: значит, посреди зимы ходишь в старых кроссовках. За пределами кофейни до меня донёсся запах сигарет, а также ароматы мятной жвачки и какого-то дешёвого парфюма, не способных скрыть тот факт, что ты постоянно куришь. А ещё ты всё время хрустишь пальцами. Делаем выводы: ты устала от жизни, у тебя проблемы с деньгами и недостаток внимания, ты склонна не к самым лучшим способам борьбы со стрессом. Возможно, недавно ты пережила нечто тяжёлое, отражающееся на твоей жизни до сих пор. Явно очень довольная собой, Мишель торжественно выдыхает и якобы нечаянно делает шажок в сторону, выразительно толкая спутницу плечом. А Лизе вдруг – от услышанной правды – становится так обидно, что на глаза наворачиваются бестолковые слезы. – Браво, Шерлок, – сердито ворчит она. – Полиция бы у нас так работала – уровень криминала понизился бы в дважды. – Логика и внимательность, – Мишель снисходительно пожимает плечами, однако, кажется, понимает, что надавила на больное и, дабы не усугублять положение, решает спровадить увязавшуюся за ней студентку: – К слову, с каждым шагом мы всё удаляемся от твоей остановки. – Да, и правда, – охотно соглашается Лиза и останавливается, как только девушки достигают тихой развилки. – Я лучше пойду. А то выспаться ещё надо перед обременяющим меня образовательным процессом. – Давай, – и Мишель вдруг мягко улыбается и чуть-чуть склоняет голову вперёд. У Лизы немедленно рождается жуткое ощущение, будто чёрные очки видят её насквозь. – Пока, – ворчит Лиза, отворачивается и сердито топает в обратном направлении. Но не успевает сделать и пяти шагов, как ей в спину неожиданно прилетает виноватое: – Ли-из? Она вздрагивает, едва не спотыкается об свою же ногу и на всякий случай оборачивается. И Мишель, словно почувствовав на себе чужой взгляд, всё же тянет с очаровательной наивностью: – Ну, прости. Наверное, я наговорила лишнего. И это банальное извинение оказывается Лизе невыносимо нужно. Несколько секунд она оторопело переваривает полученную информацию, ведь подобной сентиментальности она от неприступной крепости под именем Мишель никак не ожидала. Но в конце концов всё же бестолково улыбается и лепечет в ответ: – Зато на «ты» перешли... – Нам и правда не идёт, – соглашается Мишель и мгновение спустя всё же возвращает себе свою обычную хладнокровную мину. – Надеюсь, ты не отравишь мне кофе. – Квиты, – фыркает Лиза. Мишель в ответ лишь лишь снисходительно усмехается и, решив, по своему обычаю, оставить за собой шлейф недосказанности, грациозно разворачивается и, не попрощавшись, неспешно удаляется в сторону тихих калининградских переулков. Лиза некоторое время мнётся на месте, а потом всё же в задумчивости направляется к остановке. Мишель у неё в голове абсолютно не укладывается. Эта девушка своим фантастическим мироощущением заставляет порой усомниться в подлинности её неотъемлемой трагедии: ведь она не то что в пространстве ориентируется лучше Лизы – она ещё и умудряется преподносить себя намного увереннее и достойнее всех, кого Лиза знает, вместе взятых. Её прямолинейный спич всё ещё отзывается тоской на сердце. И всё же этот разговор отчего-то оставляет приятное послевкусие. Ведь Лиза чувствует, что её впервые за долгое время понимают. После двух законных выходных, проведённых за сдачей декабрьской сессии и показавшихся Лизе скорее капитальной переработкой, нежели долгожданным отдыхом, возвращение к обязанностям вечно витающей в облаках бариста воспринимается ей, как путёвка в санаторий. Однако, едва переступив порог любимой кофейни, Лиза внезапно вспоминает об их сумбурном диалоге с Мишель. Высказанная девушкой правда, как ей и полагается, с новой силой врезается в сердце. И от глупой детской обиды хочется глупо по-детски расплакаться. В какой-то момент Лиза даже уныло надеется, что сегодня Мишель по какой-либо уважительной причине не зайдёт. Но Мишель всё же, по своему обыкновению, заходит. И Вилка, тоже по своему обыкновению, сначала повисает у приятельницы на шее, затем проводит к столику, а следом дразнит Лизу неизменным чеком и беззаботно улепëтывает домой. Лиза пыхтит себе под нос какие-то проклятия, а в унисон ей пыхтит и усталая кофемашина, добросовестно смешивающая в чашке необходимые ингредиенты. И Лиза даже сквозь свою дурацкую обиду по привычке выводит на напитке очаровательно бестолковое сердечко, о наличии которого сообщить Мишель изо дня в день всё никак не решается. Со всей осторожностью тащит примирительный латте к бессменному столику у окна, по пути бросая на Мишель беглый взгляд и почти сразу отмечая странную нервозность всегда такой спокойной и уравновешенной девушки. Последние несколько минут она негромко переговаривалась с кем-то по телефону, отвернувшись к пасмурному пейзажу за стеклом и беспокойно постукивая пальцами по столу. Лизе отчего-то становится неловко, ведь до этого момента растерянная и уязвимая Мишель была для неё чем-то из разряда фантастики. Удивление её лишь возрастает, когда Мишель, заслышав шаги официантки, почему-то резко сворачивает разговор. – Всё, тогда встретимся, – торопливо обещает она невидимому собеседнику и кладёт трубку, оборачиваясь на знакомую и как-то неестественно улыбаясь. – Привет. – Даже не «здравствуйте»? – не сдержавшись, язвит Лиза и аккуратно ставит чашку на столик. – Ради тебя готова сделать исключение, – любезно откликается Мишель. – Слушай, тут форс-мажор, я через двадцать минут убегаю. Можешь сразу посчитать? – Ладно, – пожимает плечами Лиза. Её, безусловно, так и подмывает спросить Мишель, что у неё случилось и кому она вдруг понадобилась в восемь вечера, но после вчерашнего желание набиваться к ней в подружки как-то разом пропадает. Посему, пробормотав традиционное «Приятного аппетита», она шустро ускользает обратно за стойку. Может, ей, конечно, кажется, но Мишель в ответ на неожиданное дезертирство даже брови удивлённо-расстроенно приподнимает. Словно ожидала продолжения диалога. Словно даже хотела поговорить. Некоторое время спустя, когда Мишель завершает суетную трапезу, Лиза возвращается к посетительнице с неизменным терминалом. Мишель торопливо и даже чуть-чуть рассеянно вынимает из кошелька банковскую карту и прикладывает её к тусклому экрану. И почти сразу подскакивает с места и начинает суетно собираться. – Дедлайны горят? – не без иронии интересуется Лиза. – Работа такая, – Мишель беспечно пожимает плечами и наскоро накидывает на голову мягкий белый платок. – Начни откладывать на нормальную обувь, мне больно слушать хлюпанье твоих кроссовок, – добавляет с невинной усмешкой и ласково хлопает знакомую по плечу, а следом обходит её стороной, проворно и изящно пролетает меж столиками и под насмешливый звон колокольчика исчезает за дверью. Лиза несколько мгновений потерянно смотрит ей вслед и почему-то снова ощущает себя в чём-то виноватой. Наскоро убирает столик и возвращается к стойке. В растерянной задумчивости относит посуду к мойке и, лишь с тихим звоном отправив её в раковину, вдруг замечает клочок бумаги, явно вырванный из неизменной тетради Мишель, который девушка ловко и неприметно зажала между между чашкой и блюдцем. Лиза удивлённо достаёт записку и разворачивает вдвое сложенный листок. На нём изящным, уже хорошо знакомым ей почерком выведена короткая фраза, заставившая студентку покрыться бестолковыми мурашками. «Встретимся после твоей смены в том сквере?» Оставшуюся часть вечера Лиза откровенно бездельничает. Наспех обслуживает редких посетителей, машинально здоровается, прощается, высчитывает чеки, бесконечно варит кофе и бесконечно думает, для чего, вообще, всё это. Для чего Мишель сначала не обращает на неё никакого внимания, потом – пускай ненамеренно, но все-таки – ранит в самое сердце выловленной в мелких привычках правдой, а теперь предлагает встретиться... Для чего – встретиться? Так и не найдя ответы на свои бессмысленные вопросы, Лиза все-таки решает принять вызов. Добросовестно отрабатывает смену, закрывает кофейню и семенит в сквер. За последнюю неделю запад России словно сковало льдом. Температура внезапно упала с нуля до сурового минуса, за несколько долгих ночей старинный городок по самое горло занесло пушистым снегом, а самобытная Балтика замёрзла и перестала шуметь у подножия тихого пригорода. Едва переступив порог забегаловки и оказавшись на улице, Лиза аж шипит от забравшегося под куртку мороза. Заледенелая дорожка скользит под ногами, студёный вечерний воздух щиплет щёки, а голова, безалаберно не покрытая шапкой, моментально остывает. Мелко вздрагивая от холода, Лиза поспешно направляется к месту встречи. Уже по привычке внимательно смотрит по сторонам, чтобы не угодить под машину, без происшествий пересекает перекрёсток и наконец ступает на тенистую парковую дорожку. Однако увиденное на другом конце аллеи заставляет её остановиться и удивлённо захлопать ресницами. Глазам её предстаёт картина маслом: Мишель, деловито опëршись о ручку трости, с энтузиазмом отчитывает абсолютно несчастного паренька лет шестнадцати, стоящего напротив неё. Тот растерянно переминается с ноги на ногу и так жалобно пялится на девушку, что Лиза не выдерживает и расплывается в умилëнной улыбке. Ледяной ветер доносит до неё обрывки фраз, а в замороженной душе вдруг растекается забытое тепло. – Ты меня понял? – строго резюмирует Мишель. Подросток что-то лепечет в ответ и послушно кивает головой. А Мишель внезапно тихонько смеётся и кладёт руку на его плечо, притягивая юного собеседника к себе и поучительно постукивая его по лопатке. До Лизы долетает шутливое «Иди уроки учи», после чего паренёк не без облегчения от неё отстраняется, бормочет сбивчивое «До свидания», разворачивается и вприпрыжку скачет в сторону старых фахверковых домов. И даже с достаточно приличного расстояния Лиза видит, что, как только малец исчезает за поворотом, тёплая улыбка как-то сразу сходит с губ Мишель, опуская на её лицо тень тревоги. Девушка слегка хмурится, крепче сжимая в ладони рукоять трости и задумчиво вороша носком хрустящий снег. Она, как и всегда, фатально элегантна: в своём неизменном пальто и пушистом белом платке, покрывающем светлые волосы и ловящем застенчивые снежинки; плечи расправлены, голова поднята, взгляд тёмных очков направлен только вперёд. Но в этот момент она выглядит так растерянно и беззащитно, что у Лизы сочувственно вздрагивает сердце. В порыве нежности она мягко улыбается и тихо-тихо, стараясь не хлюпать кроссовками, идёт вдоль припорошëнных лавочек. Мишель же в ожидании переминается с ноги на ногу, а заслышав чужие шаги, тут же замирает и начинает вслушиваться в долетающие до слуха звуки. И желание беззлобно пошутить Лиза в себе преодолеть не может. Заговорщически улыбается, чуть-чуть ускоряет ход и не останавливается возле знакомой, а мимолётно обходит её стороной. Вот только Мишель немедленно склоняет голову вбок и кокетливо приподнимает бровь. – Сбегаешь? – интересуется она со своей обыкновенной насмешкой, не поворачиваясь в её сторону, а продолжая горделиво смотреть прямо. – Не очень-то и хотелось, – фыркает Лиза и делает два шага назад, становясь напротив знакомой. – Как же ты это делаешь... – Потрясающий слух и нюх, как у ищейки, – со сдержанной улыбкой отзывается Мишель. – Я тебя боюсь, – резюмирует Лиза. И зачем-то интересуется: – С кем болтала? – По работе, – отмахивается Мишель. – Ты в детском саду работаешь? – отпускает очередную остроумную шутку Лиза и хихикает самой себе. – Ха-ха-ха, – не без сарказма откликается Мишель, однако тоже по-доброму усмехается. А Лиза вдруг снова по-дурацки смущается, словно в первый раз, мнётся на месте и сбивчиво бормочет: – Зачем звала? – Ну... – тянет Мишель, неопределённо приподнимая плечи. – Извиниться? – За что? – удивляется Лиза. Ведь она искренне полагает, что обижаться на Мишель за что-либо в принципе невозможно. Мишель некоторое время молчит и задумчиво кусает нижнюю губу. В своей манере склоняет голову вбок и снова неуверенно пожимает плечами. – Потеряв зрение, я начала отчётливее видеть окружающих, – вдруг признаётся она с неожиданной откровенностью. – А люди не любят слышать о себе правду. Правда может ранить. – Да нет, правда – это... это круто... – Лиза от внезапного признания теряется окончательно. Тщательно собирает обрывки трезвых аргументов в нелепые оправдания, глупо краснеет и по привычке хрустит пальцами. – Я просто не думала, что человека можно вот так прочитать... пообщавшись с ним буквально десять минут. Тем более в мою дурную голову проникнуть... И Мишель на это лишь очаровательно-виновато смеётся. А Лиза думает, что ничего красивее её улыбки в жизни не видела. Смущённо улыбается в ответ и продолжает заламывать покрасневшие от мороза пальцы. – Прекращай трещать своими костями! – восклицает Мишель и снова смеётся. – А то сейчас не удержусь и опять произнесу спич о твоих психологических травмах. – Молчу... В смысле, прекращаю... – нелепо бормочет Лиза. И отчего-то не может перестать улыбаться. А потом абсолютно неожиданно для себя самой предлагает: – Может, тебя... это... до дома проводить? А то поздно уже, темно... – Ага. Пошути ещё, что я дорогу не рассмотрю, – ворчит Мишель. И, прежде чем Лиза успевает снова удариться в панику, внезапно легко соглашается: – Проводи. И вдруг вытягивает стянутую кашемировым руковом руку. Лиза несколько секунд пялится на изящную ладошку, спрятанную в пушистой белой варежке, не совсем понимая, что от неё требуется. Однако вскоре догадывается и со смущением подставляет своё плечо, за которое Мишель с готовностью берётся. И тут же перехватывает свою трость за середину. Не нащупывает дорогу, а доверяет. Ей, бестолковой любительнице бросаться под машины, позволяет себя вести. И от этого становится и страшно, и приятно одновременно. – Можно спрошу? – сконфуженно уточняет Лиза, когда они неспешно направляются к выходу из скверика. – Можно, – легко откликается Мишель, пожимая плечами. – Ты ведь не с рождения?.. – тут Лиза в очередной раз запинается, ведь назвать Мишель слепой у неё отчего-то не поворачивается язык – это слово кажется слишком грубым для девушки, которая её буквально насквозь видит. – Нет, – беззаботно и без капли смущения отвечает Мишель, избавляя Лизу от необходимости подбирать ей более мягкий диагноз. – Не так давно, на самом деле. Когда на первом курсе была. – А сейчас на каком? – аккуратно спрашивает Лиза. И Мишель в ответ на это почему-то снова смеётся. – Да я закончила давно, – объясняет она причину своего веселья, отсмеявшись. – У меня две вышки, благодаря которым я сейчас работаю и живу полноценной жизнью. От слуха Лизы не ускользает лёгкая ирония, очевидно, касающаяся определения «полноценная жизнь». Она, однако решает, не заострять на этом внимание и излагает: – Ничего себе. По тебе не скажешь, что ты такая... И снова запинается, ведь указание на возраст кажется ей ещё более неуместным, нежели на слепоту. – Пауза неприлично затянулась, – с усмешкой напоминает Мишель несколько секунд спустя. – Такая... взрослая?.. – неуверенно тянет Лиза. – Сколько тебе? – Манерам вообще не учили? – с негодованием фыркает Мишель. И тут же информирует: – Двадцать шесть. – Офигеть... В смысле... Неважно, – Лиза шипит себе под нос какие-то проклятия, вызывая этим новую вспышку звонкого смеха, и решает перевести тему на не менее занимательный вопрос: – Подожди, ты сказала, две вышки? Ты серьёзно? – Ну да, – подтверждает Мишель с такой интонацией, словно нет в этот мире ничего легче, чем получить два высших образования. – И какие же? – не без опасения интересуется Лиза. Она, честно говоря, уже понятия не имеет, чего можно от Мишель ожидать. Ведь эта девушка ошарашивает её буквально каждые десять секунд. – Режиссёр-постановщик и историк искусств, – всё в той же непринуждённой манере отвечает Мишель. – На режиссёра поступила после одиннадцатого класса, а на третьем курсе решила параллельно податься на историка. – Я в шоке, – резюмирует Лиза. – И где ты сейчас работаешь? – Театр на проспекте Мира знаешь? – Да... даже была там однажды... В школе ещё, – вспоминает Лиза. – И ты?.. – Ставлю в нём спектакли, – с горделивой улыбкой завершает Мишель. – То юное дарование, которое я отчитывала, – актёр из средней группы. Теперь твои вопросы отпали? – Если честно, их стало ещё больше, – признаётся Лиза и рассеянно хихикает, аккуратно заводя спутницу на оживлённый городской проспект. – Блин... Я схожу обязательно... – Ловлю на слове, – улыбается Мишель. – Ну, а ты? Где учишься, куда собираешься? – В педе, – мрачно-лаконично излагает Лиза. – На учителя начальных классов. – Детей любишь? Этот вопрос звучит с такой неприкрытой иронией, что Лиза даже обижается. – Да не особо, – ворчит в ответ. – Я, на самом деле, поступила просто потому... – Не знала, куда ещё? – как и всегда, безупречно метко подсказывает Мишель. – Да, – соглашается Лиза. – Вот из-за таких дурней, как я, распространяется стереотип, что в пед идут балду гонять. – Если бы я не нашла себя к концу школы, я бы, наверное, не поступала, – задумчиво проговаривает Мишель. – Вот смысл тебе мучиться четыре года в вузе, а потом остаток жизни посвятить делу, которое вовсе тебя не влечёт? – Работать-то где-то надо... – бестолково бормочет Лиза. – Меня содержать никто не собирается. – Ладно, давай поставим вопрос иначе, предлагает Мишель. – Что тебе нравится? – Честно... понятия не имею, – Лиза досадливо закусывает губу. Ведь мало того, что она действительно искренне не имеет понятия, что ей нравится, так ещё, по правде говоря, никогда это понять не пыталась. И неожиданно для самой себя признаётся: – Когда ты... просканировала меня, ты, вообще-то, во всём была права... Сразу говорю, я отказываюсь это обсуждать... По крайней мере, пока... Но одно скажу: был... неприятный период. Поэтому я как-то не думала о том, что мне интересно... – Ну, ничего страшного, – Мишель, к облегчению Лизы, ничего не спрашивает. Лишь ласково пихает её в плечо и продолжает мечтательно молоть языком. – Значит, не время было. Найдёшь ещё. Может, в каскадёры подашься. В одиннадцатом «Форсаже» снимешься. – Ну хватит, – Лиза измученно смеётся. – Сворачивай, – в этот момент Мишель с улыбкой подталкивает её к тихому переулку, застроенному старенькими жилыми домами. – А как ты понимаешь, где поворот? – с любопытством спрашивает Лиза, бережно придерживая собеседницу за локоть и стараясь не поскользнуться на заледенелой дорожке. – А как я, по-твоему, в пространстве ориентируюсь? – Мишель снисходительно фыркает. – У меня каждая улица этого города в шагах измерена. – То есть ты разговариваешь со мной и параллельно с этим считаешь шаги? – в который раз поражается Лиза. Мишель лишь беззаботно улыбается и кивает. – Ты точно с другой планеты, – резюмирует Лиза. И ей, на самом деле, в эту секунду очень много хочется Мишель сказать. Признаться уже в своём восхищении её силой духа и задать ещё пару миллионов вопросов о её работе, интересах и круге общения; откровенно поговорить о том, каково лишиться зрения в свои лучшие годы и как не сломаться после этого; а потом по-дурацки расплакаться и признаться в своей безграничной слабости. Ведь в то время как Мишель не поставила на колени инвалидность, её уложили на лопатки примитивно-нездоровые отношения. И этот контраст между ними заставляет Лизу чувствовать себя абсолютным ничтожеством. Но при этом не отбивает рвения довериться, а лишь усиливает. Однако вместо вихря глубоких и личных вопросов из неё совершенно неожиданно вырывается: – Может, встретимся как-нибудь?.. В плане, не в кофейне, а так, просто... Если ты, конечно, не занята. И Мишель это предложение настолько изумляет, что она даже спотыкается об очередной бордюр. – Ну... – неуверенно тянет она, кое-как поймав баланс. И вдруг смущённо улыбается, словно влюблённая старшеклассница, и с очаровательной наивностью бормочет: – Ну, а ты? У тебя же учёба... – Да я сессию уже почти сдала, у меня со следующей недели каникулы, – отмахивается Лиза. – Может, до Балтики как-нибудь съездим? Там сейчас красиво... Даже кататься можно... – На коньках? Я? – и тут Мишель, кажется, совсем расслабляется, откидывает голову и звонко смеётся. – Ой, это зрелище... – А что? – приободряется Лиза. – Мы, кстати, с друзьями в былые годы каждые выходные ездили кататься. Так что я много мест хороших знаю. – Ну, возможно, у меня и завалялась пара коньков с юности, но я на них уже семь лет не вставала, – информирует Мишель и снова хихикает. – Нет, забудь, я расшибусь. – Да поехали, говорю, – не отстаёт Лиза. – Если что, я поймаю. – Чувствую я, ничем хорошим это не закончится, – Мишель насмешливо улыбается и наконец останавливается у одного из стареньких подъездов. – Я подумаю, – обещает и делает шажок назад, поднимая пронзительный взгляд тёмных очков на спутницу. – Тогда договоримся, – Лиза несколько секунд мнётся на месте, а потом всё же тянется вперёд и неловко обнимает её за плечи. Мишель тихонько что-то хихикает и поднимает руку, очевидно, с целью дружелюбно погладить девушку по голове. – Лиза! – возмущается она, нащупав копну взъерошенных волос, покрытых ледяными снежинками. – Почему без шапки? Минус двадцать! – Да я забыла, – бестолково оправдывается Лиза и расплывается в невольной улыбке: ведь суровая Мишель выглядит слишком мило. – Завтра одену. – Наденешь, – со вдавленной усмешкой поправляет Мишель, на что Лиза цыкает и закатывает глаза. – Я проверю. Не хватало ещё чтобы ты уши себе застудила. – Этого не будет, – со смущённой улыбкой обещает Лиза. – Тогда до завтра?.. – До завтра, – Мишель кивает, последний раз треплет её по плечу, разворачивается и неспешно отходит к подъездной двери. В этот страшно холодный вечер Лизе впервые за долгое время было по-настоящему тепло.

Потом мы будем свободны...

Остаток рабочей недели промелькнул, словно вспышка преждевременного новогоднего салюта, который в районе двух часов ночи какой-то умник запустил прямо у Лизы под окном. И за эти дни в Мишель нежданно-негаданно произошла таинственная перемена. Её маска высокомерной Снежной королевы со звоном раскололась о тот искренний морозный вечер, рассыпалась на тысячи мягких снежинок, обнажая спрятанную глубоко внутри нежность. Девушка начала улыбаться при встрече, сама тянулась укрыться в неловких Лизиных объятиях, подолгу болтала о чём-то будничном и незначительном и даже почти перестала отпускать язвительные шутки в адрес застенчивой официантки. А Лиза, в свою очередь, бессовестно ей любовалась. С особым усердием колдуя над неизменным ванильным латте, со смущённо-влюблённой улыбкой поглядывала на столик у окна, восхищённым взглядом ловя каждое изящное движение ловких рук; продолжала бестолково улыбаться, когда ей в уши журчащим потоком затекала чужая невыносимо грамотная, выверенная речь; подолгу рассматривала мягкие черты лица, не спрятанные за стёклами очков, однако, как только Мишель поднимала голову, сразу краснела и пугливо отводила взгляд. Ведь ощущение, будто Мишель её разыгрывает и на самом деле всё-всё видит, не покидало ни на секунду. – Ну мы поедем кататься или нет? – со сдержанной улыбкой спрашивает Лиза, пока Мишель чинно располагается за своим любимым столиком. Заманить девушку на – исключительно – дружескую прогулку Лиза пытается уже несколько дней. Только вот прямолинейность таинственной леди вдруг рассеивается в воздухе; со снисходительной усмешкой она извечно уходит от ответа, перескакивает на другую тему либо ошарашивает знакомую дурацким «Это что, свидание?». И Лиза ясно понимает, что её, судя по всему, взялись тестировать на нервы. И принять игру, на удивление, оказывается совсем несложно. Со стойкой непреклонностью она переносит иронические насмешки, старается хотя бы притворяться собранной и отважной, внутренне тая свою неотъемлемую стеснительность, и упрямо не оставляет попыток уговорить Мишель провести выходной вместе. – Я подумаю, – туманно отзывается Мишель, сдерживая умилëнную улыбку. – Хватит думать. Просто скажи, – требует Лиза и тихонько смеётся. – А то я плюну тебе в чашку. – Ты отвратительная, знаешь? – фыркает Мишель. И всё же расплывается в очаровательной улыбке и отвлечённо излагает: – Возможно. – Возможно, – передразнивает её Лиза. И, старательно притворяясь униженной и оскорблённой, отправляется добросовестно исполнять свои трудовые обязанности. Следующие полтора часа проходят за привычным стыдливым наблюдением за самой красивой, с Лизиной точки зрения, девушкой на планете, сосредоточенно что-то записывающей в своей неизменной тетрадке. И к концу рабочего дня Лиза уже даже не надеется на какой-либо определённый ответ, однако Мишель, в романтичной неспешности выпив кофе, всё же его даёт. – Ладно, – тянет она, прикладывая карту к терминалу. – Давай в субботу в десять. – На станции, – с энтузиазмом уточняет Лиза и аж подпрыгивает от радости. – Ты из своих коньков точно не выросла? – Ради тебя откопала их в чулане и примерила. Жить можно, – улыбается Мишель. – Только я на пару часов и обратно. У нас сейчас репетиции с утра до вечера. На праздниках премьера, так что, сама понимаешь, мне не отдыха. – Что хоть ставите? – с интересом спрашивает Лиза, не сводя с собеседницы откровенно влюблённого взгляда. – «Искру жизни» Ремарка, – откликается Мишель. И, разумеется, не забывает поддеть: – Слышала о таком? – Слышала, конечно, – обиженно ворчит Лиза. – И «Три товарища», между прочим, читала... Лет шесть назад... – Умница, – хихикает Мишель и ласково треплет её по вечно взъерошенным волосам, свободной ладонью обхватывая рукоять неизменной белой трости. – Тогда до встречи? – Ага... – бормочет Лиза и, не выдерживая, расплывается в смущённой улыбке. А потом смотрит вслед удаляющейся фигуре и думает, что сейчас лопнет от радости. И это забытое, детское чувство абсолютной безмятежности растекается по венам трепетным, снежным теплом. На главный Калининградский вокзал Лиза прибегает, по своему обыкновению, с пустяковым опозданием. И тут же её сковывает дурацкая неловкость; ведь Мишель уже стоит у входа и потерянно оглядывается. Выглядит она, по меньшей мере, непривычно: облачённая не в бессменное серое пальто, а в короткую куртку и бежевые спортивные штаны, одной рукой придерживая висящую на плече сумку, очевидно, с коньками внутри, а другой – сжимая рукоять трости. И в этом бесконечном потоке снующих туда-сюда людей она кажется такой маленькой и беззащитной, что Лиза невольно ускоряет шаг, а уголки губ уже автоматически приподнимаются в заботливой улыбке. Приблизившись к девушке, ветреная студентка всё же не сдерживается от очередной остроумной шутки. Крадучись обходит Мишель стороной, снисходительно надеясь остаться незамеченной и поприветствовать подругу дурацким «Бу!». Однако Мишель, конечно же, всё замечает. Со сдержанной улыбкой оборачивается и метко пихает знакомую в плечо. – Ты что удумала? – интересуется она и солнечно усмехается. – Не узнала тебя, – смеётся Лиза в ответ и уже привычным жестом берёт Мишель под руку. – Электричка через пять минут. Придётся бежать. – А ещё можно приходить вовремя, – ворчит Мишель, прежде чем Лиза со смехом завлекает её в шумящую толпу. Выдохнуть им удаётся, лишь когда бесконечный человеческий поток заносит их в старенькую электричку. Лиза с облегчением плюхается на свободное сиденье, а слегка растерянная Мишель опускается напротив. – Ты чего? – с заботой спрашивает Лиза и ободряюще хлопает девушку по коленке. – Давно не была в людном месте, – бормочет Мишель и нервно улыбается. – Знаешь, вообще-то не очень уютно себя чувствуешь, когда ничего не видишь, а со всех сторон на тебя наседают человеческие массы. – Поверь, смотреть на это ещё неуютнее, – фыркает Лиза и сжимает в руке чужую холодную ладошку. И чтобы отвлечь Мишель от секундной тревоги, (ведь ей искренне хочется, чтобы Мишель ни секунды не тревожилась) горделиво излагает: – Я, кстати, начала читать эту твою «Искру жизни»... Взяла в университетской библиотеке... Постараюсь осилить к спектаклю. А то буду как дура там сидеть. – И как тебе? – Мишель сдерживает искристый смешок, ловкими пальцами щекоча Лизино запястье, чтобы она «перестала уже её хватать». – Я не любитель писателей потерянного поколения, – не забывает выпендриться умным термином Лиза, – и их жизнеутверждающих... этих... – Сентенций? – с усмешкой подсказывает Мишель. – Чего? – как по команде теряется Лиза и вспоминает, что на Мишель её жалкие попытки покрасоваться, вообще-то, не действуют. – Нравоучений, – переводит Мишель, кажется, едва сдерживаясь от смеха. – Ты ещё и полиглот, – фыркает Лиза. – Пока нет, – Мишель многозначительно улыбается. – На данный момент лишь английский и французский на довольно посредственном уровне. – Слушай, а можешь меня русскому научить? – просит Лиза и всё же, не сдержавшись, смеётся. – Скажи честно, тебе нравится меня унижать? – Нет, – улыбка говорит об обратном. – Это абсолютно нормально. Я в двадцать лет тоже ничего не умела. – Поскорей бы мне достичь твоего пенсионного возраста, чтобы стать такой же умной, – ворчит Лиза и снова хохочет. Ведь насмешки Мишель, почему-то, вовсе не ранят. Мишель невольно смеётся вместе с ней и лишь поучительно пихает подругу в плечо. Старенькая пригородная электричка наполняется теплом. Зеленоградск встречает двух спонтанных путешественниц своим обыкновенным, только ему свойственным умиротворением; своей утончённой немецкой красотой. А ещё пьянящим ароматом моря, не угасающим даже посреди зимы. Проталкиваясь сквозь сборище гомонящих туристов, Лиза ни на мгновение не отпускает руки Мишель, волоча её за собой, как тряпичную игрушку. А Мишель не сопротивляется и, кажется, впервые не стремится взять ситуацию в свои руки, а позволяет себе довериться безалаберной студентке. Выдохнуть удаётся, лишь когда бесконечная толпа все-таки заканчивается. – Ты уверена, что мы сможем покататься в уединении? – не без иронии уточняет Мишель. – Уверена, – с готовностью отзывается Лиза. И добавляет горделиво: – Места надо знать. Туда, правда, пилить километра четыре, но... – Лиза, я тебя убью! – заявляет Мишель и снова обессиленно смеётся. – Можем вернуться к толпе туристов и поехать на автобусе, – предлагает Лиза, на что Мишель лишь со скепсисом фыркает. И всё же сдержанно улыбается и крепче сжимает холодную ладонь. Куршская коса обдаëт чистым морским воздухом, как только девушки, преодолев, по словам Мишель, просто чудовищное расстояние, ступают на мелкий песок, смешанный с застенчивым снегом. С края высокой самобытной дюны виден, кажется, целый мир. Нежное небо, не оттенённое облаками, белоснежный берег и безбрежное, безмолвное море, скованное льдом и простирающееся до самого горизонта. Лиза на несколько мгновений теряет дар речи. Она слишком долго не видела чего-то красивого. Слишком долго не пыталась замечать красоту. Её маленький, огранëнный болью мирок наконец впустил в себя луч света. В какой-то момент она ощущает, как чужие пальцы выразительно сжимают её ладонь. Лиза вздрагивает, вырываясь в действительность, оборачивается на спутницу, и что-то горькое вдруг растекается по телу, заставляя сердце болезненно сжаться. В эту секунду ей больше всего на свете хочется, чтобы Мишель увидела открывшуюся им красоту; хочется разделить своё восхищение с таинственной девушкой, за такой короткий срок ставшей для неё центром вселенной. Осознание своей беспомощности, невозможности сделать хоть что-нибудь, давит на виски и охлаждает кровь. И, дабы на навеять меланхолию, она лишь бормочет с бестолковой улыбкой: – Нужно скатиться с дюны... – Почему я не удивлена? – Мишель фыркает и снова пихает её в плечо. Откровенно говоря, ничего другого от прогулки с Лизой она и не ожидала. Но этот факт не остановил её в стремлении поязвить над студенткой. – Давай, снега много, не испачкаемся, – подбадривает подругу Лиза и тянет вперёд. – Лиза, нет! – вскрикивает Мишель, прежде чем Лиза, крепко сжимая чужую ладонь, с громким смехом сигает вниз. Мишель беспомощно поскальзывается на мягком снегу, заваливается на Лизу сверху, и вместе они, смешивая хохот, визг и проклятия, катятся вниз, оставляя на благородной дюне скомканный след. Снег закрадывается за воротник, путается в волосах, холодит кожу лица, а мир закручивается перед глазами беспорядочным декабрьским вихрем. Заканчивается всё тем, чем и должно было закончиться. Едва не кувырнувшись, Мишель налетает на затормозившую Лизу, тёмные очки резко соскакивают с её лица и откатываются вбок. И искренний смех Мишель внезапно окутывается дымкой притворства. Она резко отворачивается и вытягивает руку, пытаясь нащупать аксессуар на снегу, при этом продолжая ужасно ненатурально хихикать и ворчать что-то о Лизиной безалаберности. – Давай помогу, – самоотверженно предлагает Лиза, тянется за очками и пытается ненароком заглянуть Мишель в лицо; ведь в этот момент она неожиданно понимает, что ещё ни разу не видела её глаз. Но Мишель упрямо отворачивается, со сбивчивым «Спасибо» принимает очки и дрогнувшей отчего-то рукой возвращает их на законное место. И только после этого вновь поворачивает голову на спутницу. – Теперь я тебя точно убью, – шипит она. И всё же не выдерживает и снова смеётся, пытаясь стряхнуть снег со светлых волос. – Зато со мной не скучно, – резонно замечает Лиза, поднимаясь на ноги и галантно подавая Мишель руку. Та доверчиво хватается за протянутую ладонь и тоже встаёт. – Не поспоришь, – ворчит, натягивая тёплую шапку на лоб. – Холодно. – Сейчас согреемся. Готовь коньки, – отдаёт распоряжение Лиза и бодрым шагом направляется к заледенелой прибрежной воде. Коньки всё же оказываются немного малы обеим, поэтому процесс смены обуви превращается в очередную комедию. Сначала они, усевшись прямо на холодном льду, с шипением и кряхтением, пытаясь не поцарапаться о блестящие лезвия, натягивают твёрдые ботинки, затем Лиза тянется к чужим лодыжкам, помогая Мишель покрепче затянуть шнурки, и тут же смеётся от с новой силой обрушившегося на неё потока ругани и умилительно-жалобного «Ты мне сейчас ногу сломаешь!» А когда все шнурки оказываются завязаны, а все ноги проверены на отсутствие переломов, девушки наконец осмеливаются подняться. Лиза складывает рядом две сумки из-под коньков и неизменную белую трость, делает несколько пробных движений и с удивлением отмечает, что трёхлетний перерыв от катания не отразился на возможностях тела. Ноги охотно вспоминают траекторию, а голова заполняется дурным юношеским ветром. Отъехав чуть в сторону и обернувшись на Мишель, Лиза не сдерживается и громко хохочет. Ведь всегда такая гордая и статная девушка теперь абсолютно растерянно переминается с ноги на ногу и, кажется, совершенно не понимает, как ей дальше действовать. – Что замерла, режиссёрка? – дразнится Лиза и со смехом проносится мимо неё. – Не надо коверкать русский язык своей толерантностью! – взрывается Мишель, на что Лиза хохочет ещё громче. – Иди сюда, грамотейка, – продолжает язвить она, подъезжает к подруге и хватает её за холодные руки. – Лиза, только не быстро! – умоляет Мишель, но Лиза, вопреки просьбам, разгоняется и на всех парах даёт задний ход, увлекая девушку за собой. Лезвия коньков звенят, соприкасаясь с изрезанным льдом, морозный воздух наполняет лёгкие, а бесконечное небо, кажется, так и стремится обрушиться на счастливые головы. Лиза с совершенно бестолковой улыбкой смотрит на позеленевшую от ужаса Мишель и уже автоматически думает, что ничего красивее этой девушки природа ещё не придумала. Лёгкие заполняются счастьем и стужей. – Лёд точно не треснет? – бормочет Мишель, когда Лиза, всё же сжалившись, чуть-чуть замедляется. – Тут неглубоко, – с оптимизмом отзывается Лиза. – Успокоила, – ворчит Мишель и несмело отталкивается левой ногой. – Молодец, – улыбается Лиза, отпуская одну её руку и со звоном разворачиваясь на сто восемьдесят градусов. Мишель сосредоточенно пыхтит, едва не заваливается вбок, забавно машет руками, пытаясь поймать баланс, и всё крепче сжимает чужую ладонь. И некоторое время их по-детски счастливые улыбки молчат и не слышно ничего, кроме тонкой песни коньков. Они держатся за руки так, будто от этого зависит чья-то жизнь, и всё катятся вперёд, навстречу прохладному солнцу, вдыхают колючий воздух и чувствуют себя такими свободными, что хочется взлететь. Их миром становится бесконечное, безлюдное море, купол чистого неба и закрадывающаяся в душу любовь, крепко сжатые руки, восхищённые вздохи и скрежет вырвавшихся на волю коньков. – Ты собралась перетащить меня на другой берег? – интересуется наконец Мишель и с абсолютно дурацкой улыбкой оборачивается на спутницу. – Какая ты неженка, – Лиза смеётся и всё же плавно затормаживает, отпуская объятую стужей ладонь. – Мы ста метров не проехали. – Куда ты? – жалобно тянет Мишель, прислушиваясь к звону чужих коньков. – Да здесь я, не боись, – хихикает Лиза, подкрадываясь сзади и осторожно обхватывая девушку за талию. – Потанцуем? – Ещё чего... – ворчит было Мишель, но тут уж Лиза без предупреждения разворачивает её к себе, хватает за холодную ладонь и с улыбкой до ушей направляет в неказистых пируэтах. – Доверься мне, – требует в ответ на возмущённое «Лиза!», смеётся и ловит, когда Мишель неловко заваливается вбок. Девушка продолжает недовольно что-то бухтеть, но в итоге не выдерживает, расплывается в улыбке и позволяет бестолковой бариста дурачиться, раз ей так угодно. Вот только, как и всегда рядом с этой чудаковатой студенткой, слишком быстро голову теряет, хохочет, как сумасшедшая, едва не падает, но продолжает доверчиво растворяться в чужих руках. А Лиза её кружит и кружится сама, притягивает к себе и толкает в сторону, смеётся, бормочет какие-то нелепые комплименты и с такой очаровательной искренностью пытается казаться статной и галантной, что у Мишель тает сердце. – Сейчас четверной сделаю, – неожиданно заявляет Лиза, мягко выпуская чужую руку и отъезжая спиной вперёд. – Лиза, нет! – Мишель громко смеётся и выразительно крутит пальцем у виска. – Я твои останки собирать не буду, так и знай! – Прыгаю! – оповещает Лиза, разгоняется и с силой отталкивается от звенящего льда. Подлетает на полметра, пытается прокрутиться, однако, естественно, спотыкается об свою же ногу, с досадливым «Ай!» поскальзывается при приземлении и с грохотом приземляется на пятую точку. Со стороны Мишель как по команде слышится взрыв искреннего, заразительного хохота. – Что ты ржёшь?! – обиженно осведомляется Лиза и демонстративно растекается по холодному льду «звездой». – Ты где?.. – сквозь смех выговаривает Мишель и, пытаясь удержать равновесие, неловко машет руками. – Левее, – ворчит Лиза, а Мишель, продолжая булькать от смеха, потихоньку катится в указанном направлении. А подобравшись к Лизе, обессиленно опускается на колени и снова начинает смеяться, укладываясь рядом. – Ну не смейся, – тянет Лиза, с усердием изображая крайнюю степень обиды. – Мне больно, вообще-то. – Ну я же говорила, – и Мишель искренне старается не смеяться, но всё равно смеётся, откидывая голову. А Лиза невольно думает, что готова целую вечность слушать её смех. – Что разлеглась? – продолжает ворчать она, пытаясь незаметно повернуться в сторону Мишель. Но Мишель, конечно, чувствует на своей щеке чужое дыхание, аккуратно прерывает поток звонкого смеха и тоже наклоняет голову, мягко улыбается, смотрит. Лиза ощущает на себе взгляд тёмных очков, и ей, на самом деле, ужасно хочется, чтобы Мишель перестала прятаться за чёрными стёклами. Чтобы показала себя настоящую. И в какой-то момент ей даже кажется, что она вот-вот это сделает... Но тут Мишель, по своему обыкновению, выбрасывает абсолютно неожиданный вопрос. – Что вокруг нас? – почти шепчет и сводит брови «домиком». Лиза на несколько секунд теряется, с недоумением хлопает глазами, а потом всё же озадаченно отводит взгляд, смотрит на небо, на лёд, на белеющий вдалеке берег... И слова вдруг начинают литься сами собой. – Мы с тобой лежим в самом центре огромного мира, – меланхолически заговаривает она. – Над нами бесконечное небо... светло-голубое, безоблачное, холодное... Тёмный лёд простирается до самого горизонта. Он изрезан глубокими трещинами, наполнен маленькими пузырьками, припорошëн мягким снегом... А над морем нависают белые дюны... Как великаны... И никого вокруг, ни единого человека... Только безбрежное море, я и ты... И Мишель даже ничего не отвечает. Но её улыбка, мягко расцветшая на губах, говорит громче любых слов. А Лиза, прежде чем сжать в своей руке чужую, с облегчением думает, что крошечный шанс показать Мишель хоть краешек этого прекрасного мира у неё все-таки есть. – Лиза, сколько времени?.. – сквозь сдержанный смех спрашивает Мишель, пытаясь отдышаться. Вдоволь повалявшись на потрескавшемся льду, они снова поднялись на ноги и ещё долго катались, заваливались друг на друга, падали, вставали и хохотали до слез из глаз. Морозное утро насквозь пропиталось счастьем. Забытым, искренним, бескрайним счастьем. – Сейчас... – Лиза с абсолютно дурной улыбкой лезет в карман куртки, выуживает оттуда замёрзший телефон и бросает взгляд на потрескавшийся экран. – Час. – Час?! – восклицает Мишель и, кажется, чуть не поскальзывается снова. – Лиза, мне в два надо быть в театре! Лиза полсекунды переваривает полученную информацию, а затем сгибается пополам и в который раз начинает смеяться, как сумасшедшая. – Хватит ржать! – взрывается Мишель, поспешно выхватывает из кармана свой мобильный и требовательно всучивает его Лизе. – Найди, пожалуйста, в контактах Редиску. – А чего не Морковку? – фыркает Лиза и всё же, под низменное ворчание Мишель, покорно обнаруживает нужный номер и нажимает на кнопку вызова. Мишель вырывает у неё из руки телефон и, неловко покачиваясь, отъезжает на пару шагов, а когда загадочный Редиска снимает трубку, своим обыкновенным деловито-утончëнным тоном заявляет: – Привет... Я чуть-чуть опоздаю. Вы начнёте без меня, хорошо?.. Нет, ничего не случилось... Просто... Она с выражением совершенной паники на лице оборачивается на Лизу, очевидно, пытаясь выдумать убедительную отмазку. А Лиза, подавившись очередным приступом смеха, обессиленно опускается на лёд, сдавленно хрюкая в прижатые к лицу ладони. – По семейным обстоятельствам, – резюмирует Мишель, отчего Лиза не выдерживает и смеётся чуть ли не в полный голос. Мишель шикает на неё и, пошатываясь, отъезжает ещё чуть-чуть в сторону, свободной рукой прикрывая динамики, чтобы хоть чуть-чуть приглушить с потрохами сдающий её смех. – Нет, я не вышла замуж. Ты что, с ума сошёл? – осведомляется она у собеседника пару секунд спустя, а Лиза вновь растягивается на льду и хохочет, уже не сдерживаясь. – Всё, отстань, я скоро приеду... Отстань, говорю! Пока. Мишель с возмущённым фырканьем бросает трубку и оборачивается на повизгивающую от смеха Лизу. – Что смешного?! – восклицает она, торопливо пряча телефон в карман. – Впервые вижу, чтобы начальник так оправдывался перед своими подчинёнными, – объясняется Лиза, пальцами ловя набегающие от смеха слезы. – У нас демократия! Власть в их руках! – заявляет Мишель и катится обратно к девушке. – Поэтому мне надо гнать домой, Лиза! – Ну ладно, ладно, – тянет Лиза, подскакивает на ноги и ловит вновь потерявшую равновесие Мишель. А та вдруг смущённо улыбается и мимолётно, но ужасно крепко и тепло обнимает. – Спасибо, – шепчет на ухо и неловко похлопывает Лизу по плечу. А Лиза заботливо обвивает руками чужую талию, улыбается так, что сводит щёки, и думает, что никогда не была так счастлива. И ведь всего пару недель назад она была уверена, что разучилась улыбаться. Обратная дорога заняла немного меньше времени. В основном потому, что Мишель, обретшая вдруг несоизмеримый заряд энергии, то и дело подгоняла обессиленную подругу. А затем снова волнующаяся толпа, гремящая электричка, вечно куда-то спешащий вокзал. И крепко сжатые руки, усталые, молчаливые улыбки и в унисон бьющиеся сердца. В полупустом вагоне они перекинулись лишь парой незначительных фраз; лишь из соображений традиций дружеских прогулок. Мягкое молчание и стук колёс убаюкивали и совсем не напрягали. Под конец пути Мишель даже сентиментально задремала на чужом плече. И Лиза готова была поклясться, что при таком раскладе она не прочь уехать до конечной, однако рассудила, что потом за такие фокусы ей прилетит по полной программе, и на нужной станции всё же растрясла ушедшую в себя девушку. Беспорядочная болтовня вновь вступает в права, только когда путешественницы торопливо вырываются из вокзальной суеты и ступают на тихие тротуары родного города. – Мне надо забежать домой переодеться, – сообщает Мишель, упорно таща Лизу в нужном направлении. – И гнать в театр... Господи, во что я ввязалась, начав общаться с тобой?.. Лиза не сдерживается, звонко смеётся, но всё же обиженно пихает её в плечо. – Скажи, давно так не веселилась, – ворчит. – Это уж точно, – фыркает Мишель. И спрашивает: – Ты сразу домой? – Вообще-то, нет, – отзывается Лиза и, внимательно посмотрев по сторонам, переводит её через дорогу. – Надо встретиться с научным руководителем по поводу последнего экзамена. Так что домой я только к вечеру. – Понятно... – мямлит Мишель и некоторое время молчит. А потом вдруг выбрасывает вопрос, которого Лиза, честно говоря, ожидала меньше всего. – Может, тогда зайдёшь ко мне? А то поздно, темно, а тебе ехать на окраину... – В смысле?.. к тебе?.. – Лиза давится воздухом и смотрит на Мишель так, словно та предложила ей что-то неприличное. – Ты имеешь в виду, на ночь?.. – Ну... да?.. – отчего-то совершенно неуверенно откликается Мишель. – Если хочешь, конечно. – Ну я... не знаю... Давай... – испуганно соглашается Лиза. И вдруг глупо краснеет и в безнадёжном смущении лепечет: – Тогда я встречу тебя у театра, хорошо?.. – Было бы здорово, – улыбается Мишель и несколько взбудораженно переводит дыхание. И на следующем перекрёстке, на котором ей предстоит свернуть в сторону своего дома, совсем тихо и очаровательно-растерянно уточняет: – До вечера?.. – До вечера, – так же тихо отвечает Лиза, бестолково улыбается и даже не решается обнять её напоследок. Лишь несколько раз бормочет невнятное прощание и, спотыкаясь об свои же ноги, направляется в сторону университета. Осознание того, насколько же быстро они с Мишель перешли все допустимые грани, никак не хочет укладываться в голове.

Нас унижали, да, но мы не униженные. Униженные – другие, те, кто надругался над нами.

Ровно в девять вечера Лиза подбегает ко входу величественного калининградского театра. Мягкие снежинки неспешно вальсируют в тёмном небе, беззвучно опускаются в пушистые сугробы, забираются за воротник и холодят шею. Занесённый снегом двор залит лучами стройных фонарей и светом, исходящим из балконных окон. Тело обволакивает уютная тишина. Лиза останавливается, прислушивается и сдержанно улыбается: из-за дверей доносятся звонкие голоса, судя по всему, толпы весёлых актёров во главе с любимой руководительницей. А мгновение спустя во двор высыпают и сами весельчаки. Абсолютно счастливая Мишель в окружении парней и девушек самого разного возраста: от подростков лет тринадцати и до совсем взрослых, уже явно состоявшихся артистов, при этом глядящих на молодого режиссёра с не меньшим уважением. – Молодцы, ребята, отлично поработали, – звучит искренняя похвала улыбающейся Мишель. Она вновь облачена в длинное серое пальто, вновь высоко держит голову, вновь кажется неприступной крепостью. Только вот у Лизы на душе снова что-то тёплое разливается: ведь буквально сегодня утром она сумела в деталях рассмотреть совсем другую сторону этой гордой девушки. Актёры тем временем со всех сторон обступают руководительницу, пытаясь покрепче её обнять. И Мишель улыбается и старается дотянуться до каждого подопечного, каждого потрепать по плечу. А потом разношëрстное творческое сборище постепенно растекается в разные стороны. Некоторое уходят парами, некоторые – компаниями, а кто-то и по одиночке. Вокруг Мишель продолжают вертеться лишь несколько мальчишек, среди которых Лиза признаёт то самое «юное дарование», которое Мишель около недели назад отчитывала на аллее тихого скверика. В какой-то момент хихикающие актёры оборачиваются на Лизу и тут же начинают хихикать ещё громче. – А Вас подружка у ворот ждёт, – оповещает начальницу один из школьников. – Это та самая? Из-за которой Вы опоздали? – подскакивает второй. Мишель в своей манере морщится и замахивается на ребят тростью, на что те смеются ещё громче. А затем с двух сторон подхватывают девушку под руки и проворно тащат её к Лизе, не забывая выразительно переглядываться. – Доведите её до дома в целости и сохранности, – велит третий паренёк, когда Мишель подталкивают к удивлённой и смущённой Лизе. – Обязательно, – бормочет Лиза, пока Мишель шутливо шипит на актёров. Ребята ещё некоторое время хихикают и дразнятся, а потом всё же убегают в сторону засыпающих дворов. Как только беспечный подростковый смех стихает вдалеке, Мишель наконец улыбается расслабленной, для одной только для Лизы существующей улыбкой и с готовностью протягивает руку. – Поклонники? – усмехается Лиза, аккуратно сжимая в своей ладони чужую. – Отбоя от них нет, – вздыхает Мишель. И тихонько смеётся. – Как экзамен? – Да насрать на него, – машет рукой Лиза. Мишель в ответ на это лишь возмущённо фыркает и качает головой. – В смысле, куратор сказала, что я, как обычно, не готова, но на четвёрку выкручусь. – Сила гуманитариев, – смеётся Мишель. – А у тебя как? – в свою очередь интересуется Лиза. – Вижу, подопечные души в тебе на чаят. – Да, они у меня настоящая семья, – Мишель горделиво улыбается. – Работа полным ходом. Осталось лишь два-три ген-прогона, и мы готовы. – Уже не могу дождаться, – признаётся Лиза. – Удивительно, никогда не была поклонником театра. А появилась ты – и всё с ног на голову встало. – Поговори мне тут, – ворчит Мишель и в своей манере пихает подругу в бок. – Да я же в хорошем смысле, – Лиза весело фыркает. И тут же замолкает на несколько мгновений, словно не решаясь сказать что-то очень важное. Но всё же собирает всю свою смелость в кулак и выдаёт: – Можем поговорить об этом, кстати... В плане... Ты же вроде и так меня насквозь видишь, чего уж замалчивать... – Ну... – и Мишель, кажется, даже смущается, от столь неожиданной инициативы. – Давай, конечно... – И всё же усмехается: – Выговориться захотелось? – Ты не думай, к тебе у меня тоже полно вопросов, – предупреждает Лиза и крепче сжимает чужую ладонь. – Мне уже страшно, – фыркает Мишель и расслабленно замолкает. И до конца дороги их сопровождают мягкая тишина и нежные снежинки. Лиза неоднократно пыталась себе представить, как живёт эта таинственная девушка. Сомнений в том, что Мишель в состоянии без чьей-либо помощи вести быт, у неё не было ни малейших. Но и это убеждение не умаляло любопытства. Оказалось всё ровно так, как Лиза и думала. Даже ещё проще. Самая обыкновенная квартира: маленькая, уютная, прибранная, пахнущая декабрьскими мандаринами и лёгкими духами хозяйки. И Лизе сразу становится как-то по-домашнему спокойно. Она уже успела забыть это чувство умиротворения. Уже успела привыкнуть к ощущению безнадёжности, постоянно сопровождающему её в поделённой с ненавистными знакомыми квартире. – Дать тебе что-нибудь из разряда батиной футболки, чтобы поудобнее было? – с улыбкой спрашивает Мишель, проворно сбрасывая верхнюю одежду и проходя в маленькую спаленку. – Давай, – хмыкает Лиза в ответ, с нескрываемым восхищением наблюдая за тем, как Мишель облегчённо оставляет трость и легко, непринуждённо передвигается по наизусть выученной комнате, подходит к небольшому комоду и присаживается на корточки. – Лови, – Мишель выуживает из ящика уютно помятые шорты с футболкой и метко швыряет в сторону Лизы. А следом достаёт что-то похожее и для себя. – Отвернись, – очередное распоряжение. – Как скажешь, – фыркает Лиза и послушно поворачивается к ней спиной. – Только ты тоже не смотри, хорошо? – Зараза, – Мишель сдавленно смеётся и ворчит свою излюбленную гипотезу о том, что воспитанием Лизы занимались бездомные собаки. Наскоро переодевшись, Мишель аккуратно подхватывает блузку и брюки, в которых ходила в театр, вешает их в шкаф, а потом оборачивается на Лизу и мягко улыбается. – Включить тебе свет? – предлагает она и кивает в сторону небольшой настольной лампы. – Да не. Люблю болтать в полумраке, – откликается Лиза. Мишель в ответ на это тихонько усмехается. – Что у тебя за наполеоновские планы на сегодняшний вечер? – спрашивает и осторожно присаживается на край аккуратно заправленной постели. – Да ладно тебе, – Лиза закатывает глаза и несмело садится напротив, позволяя себе взглянуть прямо в тёмные стёкла. И даже сердце замедляет ход от осознания, что они впервые так близко. В абсолютной тишине, без лишних ушей, сидят буквально в полуметре друг от друга. И, кажется, наконец говорят о чём-то действительно важном. – Почему ты так не хочешь возвращаться домой? – неожиданно спрашивает Мишель. И, как и всегда, попадает точно в цель. Лучшего вопроса для начала откровенного разговора, наверное, и быть и не могло. – Ну... – Лиза опускает взгляд и нервозно хрустит пальцами. – Я просто квартиру снимаю с двумя дурами... Они вечно своих парней таскают, спать не дают... – Какой ужас, – Мишель морщится и вдруг вытягивает руку, кладя её поверх холодных Лизиных ладоней, чтобы та не переломала себе пальцы. – Не то слово, – вздыхает Лиза. – В общагу меня не пускают, поскольку я местная, дома оставаться тоже уже не могла... А денег на нормальное жильё нет пока... Вот и приходится... – Бедненькая, – Мишель сочувственно смеётся и крепко сжимает чужие руки. – Зато стрессоустойчивость железная, – Лиза выдаёт подобие весёлой усмешки и всё же поднимает взгляд. Какое-то время вглядывается в тёмные стёкла, а потом тихо-тихо то ли утверждает, то ли спрашивает: – Ты всегда на собеседника смотришь, знаешь... Даже я порой не решаюсь взгляд поднять, когда о чём-то серьёзном разговариваю, а ты всегда держишь голову высоко... – Привычка, – Мишель улыбается и пожимает плечами. – Как в детстве мама приучила в глаза смотреть, так до сих пор отучиться не могу. – Может, ты тогда... – неуверенно тянет Лиза и всё ещё сомневается, уместно ли вообще просить Мишель об этом. – Может, ты... снимешь очки?.. На несколько секунд комнату окутывает вязкая тишина. Улыбка тает на губах Мишель, а брови её выразительно сходятся на переносице. – Нет, Лиз... – едва слышно откликается она и даже медленно опускает голову. – Прости... Не могу... – Почему? – бестолково интересуется Лиза. И Мишель молчит так долго, что девушка уже не надеется на ответ. Но он всё же поступает. – Когда я видела, мне часто говорили, что у меня красивые глаза, – чуть ли не шепчет Мишель и грустно улыбается. – Что они полны чувств и всё такое... Я просто боюсь... – она снова замолкает и взволнованно прикусывает нижнюю губу. А Лиза слушает и ощущает, как вдоль позвоночника рассыпаются противные мурашки. – Боюсь, что сейчас она пустые и померкшие... – завершает Мишель совсем отрешённо. – Глаза, отражающие такую прекрасную душу, не могут быть пустыми, – неожиданно красиво заявляет Лиза. Сама себе удивляется. Да и Мишель тоже изумлённо приподнимает брови. – Ну... – она растерянно улыбается и, кажется, даже смущённо краснеет. Однако вновь назидательно хмурится и упрямо мотает головой. – Пожалуйста, – почти шепчет Лиза и крепко сжимает чужую руку. – Дай мне увидеть тебя. Мишель молчит, нервозно кусает нижнюю губу и долго мнётся с ответом. Вновь бледнеет, а рука её становится холодной, как лёд. – Лиз, правда... – бормочет едва слышно. – Не нужно... – Давай поговорим, – просит Лиза. – Я же вижу, что тебя до сих пор это ранит... Раз уж решили быть честными, то будем честными до конца. – Ну... – снова тянет Мишель и неопределённо ведёт плечом. И этот жест, по мнению Лизы, означает согласие. Или хотя бы маленький шажок к согласию. – Не бойся, – заботливо шепчет, мягко вырывает свою ладонь из сжавшей её руки Мишель и несмело тянется к лицу девушки. Осторожно, словно боясь обжечь, берётся за крепкую дужку. Мишель не шевелится и даже не дышит, однако никакого протеста не выражает, очевидно, смирившись с судьбой. Лиза тихо выдыхает и медленно, слегка дрожащими руками тянет очки на себя. Она почему-то заведомо готовится к тому, что Мишель опасливо зажмурится. Что ей понадобится время, чтобы открыться. Но всё оказывается совсем иначе. Мишель не закрывает глаз. Мужественно скрывает волнение. А Лизу наконец пронзает её обнажённый взгляд. Глаза и правда тусклые, помертвевшие; когда-то, должно быть, очаровательно карие, теперь же – неясно серые. Глядящие мимо. И всё же отражающие то, чему гордая девушка не позволяла лечь на лицо. Безграничный страх быть отвергнутой. Боль от безвозвратной потери чего-то незаменимого. Едва пробивающаяся сквозь отчаяние любовь ко всему миру, навсегда для неё закрытому. Они долго молчат. Мишель всё бледнеет, до крови кусает губу и, кажется, с трудом держит голову прямо, борется с желанием отвернуться. А Лиза вновь и вновь изучает её и думает, что даже бесцветные глаза не способны обесцветить эту девушку. Что для неё она даже после сброшенной маски осталась лучом света в беспросветной тьме. – Расскажешь, как это произошло?.. – спрашивает наконец и вновь аккуратно берёт её за руку, пытаясь подарить хоть немного тепла. Мишель задумчиво склоняет голову вбок, несколько мгновений молчит, а потом покорно вздыхает. Обе мелко вздрагивают от понимания, что теперь от серьёзного разговора им точно не отделаться. – На первом курсе я заболела, – вступает тихо и неуверенно, цепляясь за чужую ладонь, как за спасательный круг. – Знаешь, Лиз, просто на будущее: если в городе эпидемия, не пренебрегай должной защитой. – Горькая усмешка. – В тот год была вспышка гриппа. Отовсюду слышала нравоучения касательно масок и антисептиков... Но что меня, бестолковую студентку, могло напугать? Вот так ехала в автобусе, кто-то рядом чихнул, потом лицо руками потрогала... и это едва не стоило мне жизни. Мишель громко сглатывает, а Лиза снова ощущает, как по спине рассыпаются отнюдь не приятные мурашки. – У меня болезнь протекала с какими-то аномальными осложнениями, – Мишель досадливо вздыхает. – Хорошо, что жива осталась, на самом деле. Уже когда в больницу легла, выяснилось, что это не грипп даже, а дифтерия. Полагаю, помнишь с уроков биологии, какие у неё бывают побочные эффекты... – И как ты с этим справилась? – бормочет Лиза едва слышно. Ей, по правде, ужасно неловко. Вести откровенные разговоры у неё никогда особо не получалось. Она банально не умела находить грань между поддержкой и жалостью. Однако от Мишель исходило такое трогательное и неожиданное доверие, что неуверенность постепенно отступала от замёрзшего сердца. – Было... просто ужасно... – на выдохе признаётся Мишель и всё же, не выдержав, опускает голову. – Мир каждый день темнел у меня перед глазами. А я ведь... всегда такой жизнерадостной девчонкой была... Я так любила свой город: эти тихие калининградские улочки, немецкие соборы, Балтийское море, Куршскую косу... Я всегда знала, что никогда отсюда не уеду. И когда я понимала, что больше не увижу ни свой дом, ни дорогих мне людей, я просто... В какой-то момент я даже думала, что не хочу жить... Лиза пытается сказать что-то отвратительно банальное, но слова застревают в горле вместе с горькими слезами. Слезами, впервые вызванными болью за другого, а не за себя. – Но потом я подумала... – продолжает Мишель как будто с проблеском надежды в голосе. – Подумала, что... может быть, раз я не умерла тогда, я все-таки для чего-то в этом мире нужна?.. И что если я опущу руки, это будет... предательство самой себя... – Да, как будто бы... – глупо лепечет Лиза. – Поэтому я собралась и просто... продолжила жить, – Мишель рассеянно пожимает плечами. – Да, было невыносимо трудно, страшно, больно... Очень многие люди, которых я считала друзьями, тогда загадочным образом испарились. Но рядом были те, от кого я и не ожидала поддержки. Семья, одногруппники, преподаватели, даже случайные прохожие, которые банально помогали мне перейти дорогу – каждый человек, проявивший ко мне заботу, когда я так в ней нуждалась, заставил меня подняться на ноги. Она вновь замолкает, а Лиза, искренне не зная, что ещё сказать, ласково гладит холодные костяшки дрожащими пальцами свободной руки. И Мишель даже забавно морщит нос. – Мне пришлось заново учиться читать, писать, ходить... – продолжает она, мягко улыбаясь. – Порой влипала в такие неприятности... – девушка измотанно смеётся. – Заходила не в тот подъезд, врезалась в прохожих... – А как в университете? – с растерянной улыбкой спрашивает Лиза, ощущая, как возникшее было напряжение потихоньку рассеивается. – Мне сделали тысячу шагов навстречу, – вздыхает Мишель. – Даже неловко как-то... Мне позволили продолжить учёбу несмотря на то, что я слегла почти на полгода. Конечно, было тяжело... Но я через не могу ходила на лекции, друзья помогали повторять и готовиться к экзаменам, практику и сессию держала наравне с другими... Оглядываясь назад, я, честно говоря, сама себе поражаюсь... Откуда во мне взялась эта сила? Ведь поначалу я готова была сдаться... – Ты от рождения такая сильная, – бормочет Лиза и вдруг осторожно подаётся вперёд, неловко обнимая девушку за плечи. И Мишель этот жест удивляет настолько, что она даже вздрагивает и на мгновение задерживает дыхание. Но тут же расслабляется и тянется навстречу. Устраивает подбородок на чужом плече, тихо выдыхает и какое-то время молчит. Но наконец настаёт её очередь вытрясти из собеседницы самое тяжёлое. – Лиз? – вступает тихо-тихо. – М? – откликается моментально растаявшая в объятиях Лиза. – С тобой-то что случилось? – аккуратно спрашивает Мишель. – Что со мной случилось? – Лиза как по команде теряется, мягко отпускает её и испуганно хлопает глазами. – Я твою подноготную ещё в первые дни нашего знакомства расписала, – со сдержанной улыбкой напоминает Мишель. – И, как бы грубо я тогда ни высказалась, я знаю, что попала в цель. – Мгновение неловкой тишины. – Расскажешь? – едва слышная просьба. – Ну... – бормочет Лиза и ощущает, как впервые за долгое время её вновь захлëстывает волна горькой обиды. Дышать становится чуть-чуть труднее. – Ерунда, на самом деле... Я не рассказываю не потому, что мне трудно говорить по душам, а скорее потому, что мне просто стыдно... Меня сломали банально проблемные отношения... Такая депрессия из-за разрыва солидна, быть может, в четырнадцать, но никак не в двадцать... – Всё, что так тебя ранит, имеет значение, – назидательно замечает Мишель и хмурится даже. – А что случилось? Почему разошлись? Абьюз?.. – Я не... – и в этот момент Лиза чувствует, как что-то ужасно тяжёлое сдавливает ей горло. Кажется, настало время самой себе признаться в том, что она так упрямо последний год отрицала. – Я не могу назвать это... так... – бормочет невнятно. – Почему? – Потому что это была... девушка... не парень... – признаётся на выдохе и, откровенно говоря, не без опасения ожидает реакции Мишель на внезапный каминг-аут. – И что? – как ни в чем не бывало уточняет Мишель. – Ну... ведь женского абьюза не существует, правда?.. – в окончательном смущении бурчит Лиза. – Почему не существует? – возмущается Мишель. – Абьюз – это ведь не только про тираничных мужиков, как нам с детства преподносят. Женщины, в отличие от этих примитивных существ, способны так манипулировать и давить на эмоции, что перспектива физического насилия уже может показаться не такой уж и чудовищной. – Какой кошмар, – у Лизы аж дрожь по спине проходит. – Ну... не знаю даже... Да, последний год она... как ты выразилась, манипулировала мной... Но называть это абьюзом... – Ли-из, – измученно тянет Мишель и крепче сжимает похолодевшие ладошки. – Не имеет значения, как это называется. Значение имеет лишь то, что тебе больно. И с этим нужно что-то делать. – Что с этим делать?.. – мямлит Лиза и растерянно улыбается. – К мозгоправу идти? – Знаешь, ты со своими мозгами и сама справишься. Ты сильная, – уверенно говорит Мишель. – Просто нужны близкие люди рядом. – Да я... не умею... – бормочет Лиза. – От меня все друзья разбежались, потому что веду себя, как свинья. – В плане? – с терпеливой улыбкой интересуется Мишель. – После разрыва я стала такой... грубой... – тихо признаётся Лиза и заливается краской от стыда. – Они мне помогали, давали рыдать в плечо, а я в ответ срывалась на них... Мне кажется, я вела себя, как... она... Повторяла её поступки... Манипулировала, намеренно делала больно, пыталась вызвать чувство вины, а потом строила из себя жертву, чтобы ко мне возвращались... – Да, не очень приятно, – соглашается Мишель. Несколько секунд молчит и вдруг аккуратно извещает: – Но, Лиз... За то время, что мы общаемся, я не заметила в тебе ничего, что хоть немного бы меня оттолкнуло... Ну, разве что в нашу первую встречу. – Ехидная улыбка. – Да я рядом с тобой вообще... изменилась... – бурчит Лиза и так сильно смущается, что у неё аж уши гореть начинают. И Мишель тоже краснеет немного, улыбается и продолжает сжимать чужие ладони. – Вот объясни, почему таких бестолковых лапочек, как ты, тянет на плохих девочек? – фыркает Мишель, а Лиза давится воздухом и думает, что сейчас испепелится от смущения. – Я не... отстань, – мямлит и вырывает вспотевшие отчего-то руки из чужих, пряча в них лицо. А Мишель, очевидно, очень довольная своей выходкой, тихонько смеётся. – Я сейчас спрошу, на кого тебя тянет, – фыркает Лиза, изо всех сил стараясь собрать жалкие остатки своей уверенности во что-то вразумительное. – Да какая разница? – откликается Мишель с какой-то грустной улыбкой. – Ну кто-то же должен делить с тобой это уютное гнездышко, – неловко хихикает Лиза. Пытается поддеть в ответ, однако чувствует, что её юмор снова свернул не в то русло. – Брось, Лиз, – совсем тихо отвечает Мишель, продолжая неискренне, грустно улыбаться. – Кому нужна слепая девушка? «Мне нужна» – едва не ляпает Лиза, однако успевает вовремя прикусить язык. – Сама ты брось, – строго хмурится и снова хватает Мишель за руку. – Это ведь... не главное... Ты же... вон какая... Мишель даже тихонько усмехается. – Мы с тобой не так долго знакомы, чтобы ты успела понять, как много нужно возиться с инвалидкой, – обречённо резюмирует она. – Не говори так, – просит Лиза и едва подавляет в себе желание снова её обнять. – Если люди кидают тебя без причины, значит, проблема в них, а не в тебе. И не нужно из-за этого ставить на себе крест. – Да дело даже не в этом... – бормочет Мишель и хмурится, кажется, не решаясь признаться ещё в чём-то. – Помнишь, ты увидела, как я болтаю с тем юным очарованием? – В сквере-то? – Лиза улыбается. – Как такое забудешь... – В общем... – Мишель вздыхает, кусает губу и словно через силу излагает: – Он невольно подслушал разговор директора театра и ещё какой-то шишки из управления... Эти двое изначально были против того, чтобы я работала... Сама понимаешь, почему... И сейчас они пытаются найти предлог, чтобы меня вышвырнуть... Мой посыльный, так сказать, хотел меня предупредить, чтобы я была с ними осторожнее... – Вот засранцы, – красноречиво резюмирует Лиза. Мишель даже усмехается. – Да забей. Когда зрители начнут рукоплескать твоим шедевральным спектаклям, эти стервятники будут локти кусать. – Успех моих постановок – для них не аргумент, – вздыхает Мишель. – Не могут они смириться с тем, что их подчинёнными заправляет девочка со справкой. И так всё время, понимаешь? Люди упорно не хотят за моим состоянием рассмотреть мои достоинства... Меня оценивают не по моей эрудиции, не по умению держаться в обществе, не по результатам моего труда, а по диагнозу в медицинской книжке... И я просто... Я страшно устала доказывать всем подряд, что я чего-то стою... Высказавшись, Мишель резко замолкает, словно в ней кончается воздух. Молчит и Лиза. Молчит, потому что не знает, что вообще можно сказать или сделать, чтобы Мишель стало хоть немного легче. Осознание собственной беспомощности вновь давит на виски. – Рядом с тобой всегда будут люди, которым не придётся ничего доказывать... А пока есть эта опора, всё поправимо... – бормочет тихо-тихо. – Безусловно, – Мишель невесело усмехается. – Но что я буду делать, если лишусь работы? В этот театр я попала случайно: предшественник уволился, а декан моего факультета был знаком с бывшим руководителем, порекомендовал меня... Второй раз мне так не повезёт, Лиз... – Актёры не допустят этого произвола, – с уверенностью утверждает Лиза. – Они тебя защитят в случае чего. – Если бы их слово что-то значило, – хмыкает Мишель и замолкает. Какое-то время в тёмной комнате держится мягкая тишина. Лиза робко улыбается, гладит чужие костяшки и думает, что ещё никогда и ни с кем так не разговаривала; ещё никому так не доверяла; ещё ни с кем не ощущала такого домашнего спокойствия. – Вот мы и открылись друг другу, – резюмирует наконец Мишель и снова поднимает голову, с застенчивой улыбкой сводя бровки домиком. – Лиз? – М? – отзывается Лиза и понимает, что она, наверное, готова бесконечно слушать это нежное обращение. – Ты на меня посмотрела, – констатирует факт Мишель и выразительно хлопает ресницами. – Можно теперь я посмотрю? – А... ну, валяй... – удивлённо соглашается Лиза. И Мишель вдруг мягко вырывает свою руку из чужой, несмело поднимает её и аккуратно, невесомо касается плеча подруги. А Лиза, когда до неё доходит, как именно Мишель собралась «посмотреть», всерьёз задумывается, сможет ли она это пережить. Прохладные пальцы неспешно скользят по плечу, переходят на шею, на мгновение задерживаются на созвездии родинок, и, пересчитав холодные звёздочки, продолжают путь вверх. Мишель улыбается, что-то сбивчиво бормочет и бестолково краснеет, а Лиза думает, что у неё от смущения сейчас начнёт полыхать голова. Ладонь Мишель переходит на бледную щёку, большой палец очерчивает линию челюсти. Девушка сдавленно хихикает и касается чужого носа, поднимается до лба... А когда длинные пальцы внезапно зарываются в её волосы, Лиза едва ли не мурчит от удовольствия. – Так и думала, – с улыбкой произносит Мишель, касаясь выбритого затылка. – Почему? – смущённо лепечет Лиза. – Тебе подходят короткие. И наверняка чёрные, да? – и тут Мишель вдруг останавливается и задерживает руку на чужой щеке, отчего у Лизы опасно учащается сердцебиение. – Ага... – бормочет она и несмело вытягивает руку, устраивая её поверх чужого запястья. Мишель мелко вздрагивает, втягивает носом воздух и испуганно хлопает ресницами. Время теряет чёткую форму. Набравшее обороты сердце гулко обрушивается куда-то вниз. В абсолютной тишине и таинственном полумраке становится трудно дышать. – Лиза... – выдыхает Мишель едва слышно, очевидно, почувствовав, что дистанция между их лицами стремительно сокращается. Два сердца одновременно замирают. Два сознания отключаются. Два тела повинуются лишь внезапному порыву двух одиноких душ. Окутанное шёпотом «не надо» тонет в поцелуе. Лиза сама не понимает, как ей в голову взбрело такое выкинуть. Да и, откровенно говоря, даже не пытается понять. Аккуратно, невесомо касается, словно впервые. Ловит испуганный выдох и, чтобы Мишель ни секунды не нервничала, заботливо проводит свободной рукой по гладким волосам. Мишель, кажется, всё ещё хочет противостоять происходящему. Она каменеет, пытается отстраниться, но железное самообладание неумолимо рушится, тает под напором желания. И девушка невольно тянется навстречу, мелко вздрагивает, запускает пальцы в тёмные волосы и отвечает так по-юношески неумело, что Лиза беззвучно хихикает от очарования. И тут же со смущением понимает, что у Мишель попросту очень давно никого не было и что на ней теперь лежит огромная ответственность: ведь именно она должна подарить любовь девушке, которая на протяжении семи лет безуспешно пыталась заморозить своё сердце. Впоследствии Мишель ещё не раз будет говорить, что она этого не хотела. Но Лиза уже в тот момент знает, что Мишель очень даже хочет. Как бы она ни пыталась бороться с собой, тело её перестаёт подчиняться разуму. Кожа девушки раскаляется у Лизы под ладонями, Мишель прерывисто выдыхает в чужие губы, а её ладонь неосознанно сжимает тёмные волосы. И она сама бессовестно пытается продлить этот момент, целует, словно впервые, забывает о необходимости дышать, короткими ногтями впивается в Лизин затылок. Лиза уже несколько секунд спустя едва не теряет сознание, ведь настолько откровенного ответа на свою выходку она никак не ожидала. Бледная кожа покрывается мурашками, руки мелко дрожат, а перед глазами всё начинает плыть. Ощущение времени стирается за стремительно-бесконечным поцелуем. Сердце то ли набирает обороты, то ли вовсе замирает. Дышать становится то ли как никогда легко, то ли практически невозможно. Перед глазами Лизы темнота, в которую она с готовностью окунается. Перед глазами Мишель – кутерьма, в которой девушка боится потерять саму себя. Обе как-то упустили момент, стёрший грань между сном и явью. Где-то на подкорке остались долгие объятия, сбивчивый шёпот, горящие щёки и разливающееся по телу чувство смущения. Но отчётливые черты не отложились в голове ни у одной. Лиза просыпается от пустоты рядом с собой; что-то тёплое и живое, что согревало её всю ночь, неожиданно ускользнуло из-под ледяной руки. Некоторое время Лиза сонно пытается воссоздать в своей голове минувший вечер. Воспоминания, однако, отказываются принимать чёткую форму, смешиваясь в сплошной цветастый вихрь. Лиза поднимает с подушки тяжёлую голову, смахивает со лба надоедливую чёлку и наконец оборачивается, взглядом пытаясь выхватить успевший уже стать родным силуэт. Мишель она обнаруживает в весьма загадочном положении. Растрёпанная, заспанная и непривычно растерянная; непривычно беззащитная; непривычно без тёмных очков. Она сидит на краешке кровати, опустив голову и сложив руки на коленях, и молчаливо кусает губу. Слышит проснувшуюся Лизу, – абсолютно точно слышит – но почему-то никак на неё не реагирует. – Мишель? – сипло спрашивает Лиза и взволнованно хмурится. Девушка молчит. Не оборачивается. – Мишель? – чуть громче зовёт Лиза, вытягивает руку и аккуратно касается чужого плеча. – Лиз... – наконец откликается Мишель и всё ещё не поворачивает голову. Молчит так долго, что Лиза уже не надеется на продолжение диалога. Однако полминуты спустя всё же выдыхает и шепчет едва слышно: – Зачем тебе это?.. – Что – это?.. – недоуменно бормочет Лиза, изо всех сил пытаясь заставить не проснувшийся ещё мозг функционировать. – Зачем тебе... незрячая девушка?.. – поясняет Мишель ещё тише и будто испуганно вжимает голову в плечи. – Столько вариантов вокруг, а ты... Лиза давится воздухом и какое-то время даже не знает, что ответить. Молчит, пытаясь сформулировать убедительный довод, но мысли уже привычно спутываются в беспорядочный клубок. – Миш, – неожиданно для самой себя мягко говорит она. Несколько секунд мнётся, а потом всё же аккуратно усаживается позади неё, прижимаясь своей спиной к чужой. Мишель вздрагивает. – Послушай, пожалуйста... – бормочет несмело. С трудом собирает связные предложения, однако не позволяет себе растеряться и замолкнуть. – Знаешь, я постоянно окружена людьми... Родственники, одногруппники, соседи, знакомые... Все они зрячие. Но, веришь ли... никто из них не видит этот мир таким красивым, каким видишь его ты... Мишель не отвечает, не шевелится и как будто даже не дышит. И Лиза, выдержав мучительную паузу, взволнованно выдыхает и продолжает: – Иногда кажется, что все вокруг слепые, а ты одна зрячая, – едва ли не шепчет. – Мы с тобой ещё не так долго знакомы, и ты пока не успела понять, насколько я ограничена, – слабо откликается Мишель. – Лиз, поверь, тебе быстро надоест возиться со мной. Я никогда не смогу заменить тебе здоровую полноценную девушку. – Ты никого мне не заменяешь... – и Лиза даже мимолётно обижается на такое заявление. Однако тут же одëргивает себя, мягко улыбается и расслабленно признаётся: – Сама не понимаешь, какая ты необыкновенная. Думаешь, каждый может вот так лишиться зрения и не пасть духом, а продолжить учиться, устроиться на крутую работу, остаться добрым и счастливым человеком? Нет, Миш. Большинство ломают банальные жизненные неудачи, а ты... Таких, как ты, один на миллион, правда... – Это ничего не меняет, – отрешённо возражает Мишель. – Не отрицаю, я горжусь тем, что смогла переступить через себя... Но я всё равно остаюсь инвалидом. Сильным духом, слабым – уже не имеет значения... – Имеет, – твёрдо отвечает Лиза и медленно поворачивает голову, щекой прижимаясь к чужому плечу и с тихим вздохом прикрывая глаза. – Я ведь только рядом с тобой смогла в жизни что-то красивое рассмотреть, – сообщает после короткой паузы. – Раньше не умела да и не пыталась особо... Помнишь ведь меня в нашу первую встречу? Тот человек не умел улыбаться. А сейчас я только и делаю, что улыбаюсь. Ты научила меня... видеть. Видеть по-настоящему. Ведь ты это умеешь, в отличие от очень и очень многих... Зачем мне кто-то другой?.. Мишель не находит, что ответить. И всё же не выдерживает. Невольная улыбка касается её губ и постепенно топит лёд вокруг скованного инеем сердца. – Вопрос только в том, нужно ли это тебе, – едва слышно резюмирует Лиза. – Прости, если я не так поняла. И Мишель снова молчит – ведь Лиза поняла всё именно так. Прагматичный и расчётливый разум до сих пор пытается противоречить опустошённой душе, у которой наконец появился шанс переполниться любовью; пытается и всё же трескается по швам, уступая через край бьющим эмоциям. Девушка медленно, неуверенно разворачивается и садится к Лизе лицом. Без капли страха и стыда пронизывает тускло-серыми глазами. Растерянно улыбается. Находит на смятом покрывале чужую руку, сжимает, держит. – Спасибо тебе, – до невозможности искренний шёпот. – За всё. Просто... Лиз, дай мне немного времени... Хорошо? – Сколько угодно, – обещает Лиза и аккуратно тянется навстречу. Они обнимают друг друга не только мелко дрожащими от волнения руками. Обнимают глазами, которые видят больше других, обнимают сердцами, стучащими в унисон, обнимают моментами, шаг за шагом приведшими две пустые души в это откровенное морозное утро, пахнущее мандаринами и приближающимися праздниками.

...мы уже не просто приговорённые к смерти, у нас появился крохотный шанс. Вот и всё – но сколь же огромная разница между отчаянием и надеждой.

Последние дни декабря с раннего детства были для Лизы порой, заставляющей верить в чудеса. Всё начиналось с наивных самодельных подарков, которые ей подкладывал под подушку младший брат, а заканчивалось ежегодной вылазкой на Балтийское море в компании друзей и звенящих коньков; предновогодняя неделя – вся, от тонкого аромата живой ели и до пушистого снегопада, покрывающего сугробами чарующую полночь, – у Лизы неизменно ассоциировалась с добром и искренностью. В этом году любимый праздник приобрёл для неё особо яркий оттенок – он был окрашен любовью. С той откровенной ночи, наполненной былой болью и надеждами на грядущее счастье, Мишель захватила её разум и сердце; крепко засела в голове и раз за разом растекалась по коже волнами колючих мурашек. Каждое долгое объятие, каждый несмелый поцелуй, каждый честный разговор заставили Лизу окончательно убедиться в том, что день, когда её оставила лучшая подруга, в итоге стал точкой отсчёта в совсем новую, окутанную счастьем и спокойствием жизнь. Тридцатого числа родители Мишель сообщили, что коллективно подхватили какой-то вирус, и строго-настрого запретили девушке приезжать. Но не успела Мишель расстроиться, как Лиза с энтузиазмом поведала, что в её семье этот волшебный праздник уже лет десять как традиционно справляется порознь. Идея объединить два одиночества пришла сама собой. Новый год был спонтанно отмечен в сумраке квартиры Мишель. Мандарины, «Ирония судьбы», шампанское, грохот салютов за окном... А затем и сброшенные чёрные очки, бесконечные поцелуи, добела раскалившие холодную январскую ночь, и светлое, морозное утро, красноречиво встреченное умозаключением Мишель: «А в темноте, оказывается, эмоции ещё ярче». И следующие несколько часов проходят в ужасно неловкой тишине. Обе попросту не могут понять, как они умудрились так быстро и бестолково влюбиться по уши. Мишель ещё какое-то время ловит приступы уныния, сжимается в тёплых объятиях и на всякий случай по десять раз на дню уточняет у Лизы, точно ли она готова с ней «возиться». А Лиза терпеливо повторяет, что ей, кроме Мишель, никто не нужен, обнимает и смахивает бегущие из обнажённых глаз слезы. Ведь она абсолютно ясно понимает, что до встречи с этой девушкой её жизнь не представляла собой никакого благородного смысла; что Мишель научила её мечтать, смеяться и прямо смотреть на собеседника; что другой такой – абсолютно разбитой и непоколебимо сильной – во всём мире нет и быть не может. И Мишель, кажется, наконец принимает тот факт, что от Лизы ей не отделаться, и решает всецело отдаться чувствам, что последние семь лет были заперты глубоко внутри. Лиза поначалу даже удивляется: ведь она и не подозревала, что Мишель так любит спать в обнимку, держаться за руки и говорить о чём-то сокровенном. Но привыкнуть к этому оказывается совсем несложно. В день премьеры спектакля Лиза переживает настолько, словно ей нужно выходить на сцену и исполнять главную роль. Путём кровопролитной междоусобицы отвоёвывает у соседки утюг и минут тридцать выглаживает свою единственную рубашку – натурально, чёрную и уже слегка заношенную. А затем даже приглаживает во все стороны торчащие волосы, раз десять перед выходом проверяет, не забыла ли билет, и наконец покидает ненавистную квартиру. К театру она, по наказу Мишель, подбегает заранее. Дрожащими руками всучивает билет контролёру и торопливо поднимается по пустым, залитым светом лестницам. В здании царит волшебное предвкушение. Из буфета уже доносится тихий звон бокалов, сотрудники театра суетятся возле гардеробов и входов в зал, удивлённо косясь на растерянную девушку, пришедшую за сорок минут до начала постановки. Обнаружив после долгих поисков нужный ей вход, Лиза, затаив дыхание, словно перед прыжком с парашютом, подходит к бархатной занавеске, бурчит пожилой сотруднице напыщенное «Я к Мишель» и проходит наконец в пока безлюдный, окутанный сумраком зал. От увиденного на лице невольно рождается улыбка. Сцена заполнена взбудораженными актёрами. Одни одеты в мятые полосатые пижамы, другие – в нацистскую военную форму, третьи – в гражданское в стиле сороковых; на локтях у узников синей краской выведены персональные номера лагерных заключённых, грим придаёт лицам что-то абсолютно нечеловеческое, страшное. Артистов окружают не менее мрачные декорации – колючая проволока, из дерева и картона сооружённый макет барака и табличка на переднем плане с выгравированным на ней названием лагеря – Mellern. А среди шумящей, взволнованной толпы стоит Мишель. Настолько красивая, что Лиза аж спотыкается на бархатных ступеньках и едва не летит с лестницы кувырком. На девушке чёрное платье чуть ниже колен, туфли на невысоком каблуке, а неизменные чёрные очки придают образу шарма и таинственности. Мишель все дёргают за руки, что-то у неё спрашивают, неразлучная компания её шестнадцатилетних поклонников разряжает атмосферу искромëтными шуточками. И Лиза видит, что Мишель не потеряна в толпе. Каждого она слышит, каждому улыбается, каждого поддерживает и совсем не боится, что её растопчут равнодушные и озлобленные прохожие, как это было на главном калининградском вокзале. Мягко улыбаясь, Лиза спускается к первым рядам и заинтересованно наблюдает за мрачной толпой. Первым её замечает один из преданных дружков Мишель. В ту же секунду подросток подскакивает к руководительнице и радостно что-то сообщает ей на ухо. Мишель в ответ шутливо замахивается на него тростью, но всё же со сдержанной улыбкой разворачивается и неспешно идёт к лестнице. Лиза краснеет, приветливо машет ребятам рукой и семенит навстречу. Мишель ловко преодолевает несколько скрипящих ступенек, с ясной улыбкой практически подбегает к Лизе и наконец обнимает; обнимает так крепко, что Лизе сразу становится всё понятно: боится. – Чего дрожишь, сирота казанская? – подбадривающе похлопывает девушку по плечу. – Всё будет хорошо... – Ты видела этих клоунов? – Мишель сдавленно смеётся и закатывает глаза. – Им сейчас играть умирающих заключённых, а они веселятся! Внимательно наблюдающие за ними ребята тут же начинают корчить рожицы со сцены. – Покривляйся мне тут! – с угрозой предупреждает Мишель, резко оборачиваясь на юных коллег. А Лизе остаётся только умиляться оттого, насколько хорошо Мишель знает свой дружный коллектив. – У них просто боевой настрой, – с улыбкой вступается за актёров Лиза. – Вот только попробуйте мне не отыграть так, чтобы все сидели и рыдали! – резюмирует Мишель. – Расходитесь по гримёркам ребят, скоро толпа нагрянет. – Слушаемся, Станиславский, – откликается кто-то из старших. Актёры дружно смеются, а Мишель лишь шутливо машет на них рукой и снова оборачивается к Лизе. – Ты отличный руководитель, – замечает Лиза и, когда артисты разбредаются за кулисы, не выдерживает и быстро целует её в щёку, мягко притягивает ближе и обнимает крепко-крепко. – А ты весьма приятный наблюдатель, – с улыбкой поддевает Мишель и устраивает подбородок на чужом плече. – Всё будет хорошо, – заботливо бормочет Лиза и проводит пальцами по светлым прядям. – Не переживай. – Я больше за ребят переживаю, – отзывается Мишель. – Выходить на всеобщее обозрение страшнее, чем наблюдать за спектаклем из-за кулис. – Да, – соглашается Лиза. – Но они видят край сцены, на которой стоят. А ты каждый раз делаешь шаг в неизвестность. Мишель смущённо улыбается, краснеет и снисходительно машет рукой. – Да ладно, – лепечет она. – Ты же всё равно меня поймаешь... если я шагну в неизвестность. – А они друг друга поймают, – хихикает Лиза. – Так что не бойся. Я постараюсь поплакать ради тебя. Мишель смеётся, беззлобно пихает её в плечо и снова тянется навстречу, растворяя страх в объятиях. И стараться Лизе особо не приходится – слезы начинают течь без малейших её усилий на первых минутах спектакля. Беззаботные ребята, что час назад дурачились за кулисами, на сцене превращаются в абсолютно взрослых, глубоких артистов, без толики притворства проживающих каждую эмоцию; а солидные актёры с многолетним опытом за спиной оставляют в гримёрках свою деловитость и отдаются работе с искренностью, обыкновенно присущей беспечным подросткам. Измученные узники в полосатых пижамах закручиваются перед глазами в сплошной чёрно-белый вихрь. Резкие окрики комендантов рассыпаются по спине ледяными мурашками. Колючая проволока, украшающая сцену, по ощущениям, обвивается вокруг сердца. Порой Лиза отвлекается от сюжета и переводит взгляд на темнеющие кулисы. Она знает, что Мишель стоит там, в бархатном полумраке, сложив руки на груди, и вслушивается в каждое слово, каждое движение своей команды, визуализирует происходящее, что-то шепчет себе под нос, поддерживает на расстоянии, быстро обнимает и негромко хвалит, когда очередное юное дарование, отыграв свой эпизод, убегает со сцены. Два часа пролетают, как один миг. Но Лиза, пускай абсолютно теряет ощущение времени, уже на первых минутах спектакля убеждается, что этот вечер, вероятно, окончательно разделит её жизнь на до и после. Созданная Мишель история рвёт сердце на части и тут же бережно накладывает швы на кровоточащие раны. Ставит перед Лизой нескончаемые вопросы и сама же на них отвечает. Уверенную точку в беспорядочном потоке размышлений ставит краткий диалог двух главных героев, почти дословно вырезанный из книги: – Что, так худо было? – Хуже некуда. Хуже, чем всегда. – Хуже было, потому что в тебе теперь жизни больше... – Думаешь? – Да. Мы все изменились. – Мы все изменились... – одними губами повторяет Лиза и жмурится. Слезы застилают глаза, а колотящееся внутри сердце захватывает понимание того, что они – они с Мишель – правда изменились. И теперь всё будет по-другому. К концу постановки слезы мало-помалу иссякают, но трагический финал вновь заставляет их течь ручьём. По бокам от Лизы, на её счастье, сидят сентиментальные школьницы, которые охотно составляют ей компанию и громко хлюпают носами. А когда на усыпанную пеплом сцену медленно опускается занавес, зал на мгновение погружается в абсолютную тишину. Лиза ввиду бесконечных обстоятельств от слова совсем не была знатоком театра. Однако в тот момент она отчего-то убеждённо думает, что так просто не бывает; что зрители берутся свистеть и аплодировать, как только кулисы начинают шелестеть по полу, а следом стремятся побыстрее сбежать. Но теперь ценители искусства некоторое время, кажется, приходят в себя, переваривают увиденное... И лишь потом, постепенно вынырнув в реальность, начинают оторопело хлопать. Один за другим, словно поочерёдно выходя из транса. Россыпь изумлённых хлопков набирает силу и превращается в гром аплодисментов, лишь когда занавес вновь взлетает наверх, а на авансцену выступает вереница актёров. Одетые в полосатые пижамы улыбаются сквозь не растаявшую ещё в глазах боль, закованные в военную форму постепенно сбрасывают маску бесчеловечности. Артисты берутся за руки и синхронно кланяются, а в зале начинают свистеть и кричать «Браво!». А минуту спустя из-за кулис появляются ещё три фигуры. Покрасневшая от смущения Мишель и ведущие её под руки преданные ребята в лагерных робах. Очевидно, постановщица долго отказывалась выйти на сцену и принять заслуженные овации. Она сконфуженно улыбается и всем своим видом демонстрирует, что на всеобщее обозрение её вытащили против воли. А подростки с довольными улыбками доводят Мишель до выстроившихся в линию актёров и выталкивают на пару шагов вперёд. И зрители, догадавшись, что на сцене появился режиссёр, начинают так грохотать и скандировать, что Мишель смущается ещё больше. Неловко кланяется, улыбается и краснеет. А с первых рядов вдруг слышится скрип сидений: это поднимаются на ноги ценители искусства, пришедшие с букетами для артистов. Цветами оказываются задарены и актёры всех всех возрастов, и, конечно, их застенчивая наставница. Лиза улыбается, как дурочка, сквозь солёную пелену в глазах смотрит на окончательно засмущавшуюся Мишель, растерянно обнимающую букет белых тюльпанов, хлопает так, что болят ладоши, и понимает, что теперь всё будет по-другому. И Лиза до посинения кожи кукует во дворе у дверей театра. Поначалу мимо неё бесконечным потоком плывут впечатлённые зрители; жарко споря об увиденном, вытирая сентиментальные слезы, выражая восхищение работой команды или просто блестящим взглядом изучая вечернее небо. Лиза рассеянно изучает нескончаемые лица, переминается с ноги на ногу и втягивает голову в плечи, пытаясь укрыться от холода. И даже когда восхищённые ценители искусства иссякают, разбредшись в разные стороны, она продолжает топтать свежевыпавший снег да поглядывать на высокие двери театра. И час спустя Лиза отмораживает себе буквально всё, что можно. Но продолжает преданно ждать. И знает, что не сдвинется с места, пока на крыльце не появится Мишель. Мишель материализуется там в тот момент, когда Лиза от отчаяния уже начинает подпрыгивать на месте и растирать замёрзшие ладоши. Она, разумеется, не одна – вокруг неё толпятся не отошедшие ещё от своего триумфа актёры. Старшие держат себя, как и всегда, статно и сдержанно, а счастливые подростки галдят, скачут вокруг любимой руководительницы, хватают её за руки. И Мишель смеётся так, что Лизе тут же становится теплее. Ребята, по своему обыкновению, заметив Лизу, начинают сдавленно хихикать в кулак, что-то шептать Мишель на ухо, а потом уворачиваются от угрожающе поднятой трости. Юные артисты смеются и торопливо разбегаются в разные стороны. Взрослые же удивлённо косятся то на Мишель, то на Лизу, однако всё же соблюдают тактичное молчание, вежливо прощаются с режиссёром и тоже расходятся. И лишь когда двор пустеет, Мишель наконец начинает вертеть головой и выискивать девушку в пространстве. – Я здесь, – тихо бормочет Лиза, в несколько больших шагов сокращает разделяющее их расстояние и без предупреждения обнимает. Так крепко, что Мишель от неожиданности даже изумлённо охает, а завёрнутые в крафт-бумагу тюльпаны возмущённо шуршат в её руках. – Холодная... – рассеянно констатирует факт Мишель и по привычке тает в объятиях. – Ты что, всё это время ждала меня на улице? Сумасшедшая? – Да... – смеётся Лиза и чувствует, как на глаза снова наворачиваются слезы. – Мишель, ты просто... У меня нет слов... – Ну ты чего? – Мишель ласково-растерянно касается её холодной щеки. – Лиз... Это же просто постановка по слезливому роману немецкого классика, – смущённая улыбка. – Да, это, безусловно, страшное время, но... Что ты так близко к сердцу принимаешь?.. Ты ведь не любитель... писателей потерянного поколения, – беззлобная усмешка. – Да просто эта история... – Лиза прерывисто вздыхает и ледяными ладонями сжимает её свободную руку. – Она ведь и о тебе, Мишель... – Да не дай бог, – фыркает Мишель. – Совсем того? – Ну не в прямом смысле... – Лиза нервно смеётся. – А это... как его... аллегорически, вот. – Молодец. Садись, пять, – продолжает язвить Мишель. – Я о том говорю, – не отступает Лиза, – что ты, как и персонажи «Искры жизни» этой, сквозь все невзгоды продолжаешь прорываться к свету, не позволяешь обстоятельствам поставить себя на колени или уничтожить в себе человечность... – Прекрати, – Мишель невольно расплывается в смущённой улыбке. – Я не заключённая концлагеря, Лиз, у меня всё намного проще. Не нужно делать из моего положения трагедию. – Ну и мы не современники Второй мировой, – замечает Лиза. – Сейчас другое время, другие проблемы у людей... Зачастую такие мелочные и незначительные... И ведь чаще всего люди ломаются из-за какой-то ерунды, сдаются после первой неудачи... А в тебе... и правда искра жизни... – Ли-из, – тянет Мишель, застенчиво улыбается и касается её щеки. – Ну, а ты не прекрасная? – Куда мне? – сконфуженно интересуется Лиза. – Ты любишь людей за то, какие они глубоко в душе, и не акцентируешь внимание на клейма, которые на них повесило общество, – тихо говорит Мишель. – Это и есть настоящая, непритворная любовь. Ты можешь обесценивать это своё умение, можешь воспринимать его как должное, но поверь, я-то знаю, что так любить умеют очень немногие. Так что не одна я тут необыкновенная. – Да как тебя не любить... – Лиза не выдерживает и смущённо смеётся, а уши у неё начинают бестолково гореть. – Ты же... – Лиза, – с показной строгостью прерывает её Мишель и улыбается. – Всё это можно сказать короче. – И как же? – удивлённо бормочет Лиза. На нос ей падает тёплая снежинка. А Мишель лишь чарующе улыбается, лёгким движением руки освобождает глаза от чёрных очков, тянется вперёд и оставляет на замёрзших губах мимолётный поцелуй. После чего возвращает аксессуар обратно на нос и с тихим смехом щёлкает оторопевшую Лизу по лбу. – Считай, я вняла твоим восхищениям, – резюмирует Мишель и хватается за чужую руку. – Идём. Искорка моя. – Не будь милой, – Лиза притворно морщится и, не выдерживая, смеётся. – Образ заумной стервы идёт тебе больше. – А ты всегда оставайся такой же застенчивой и неуклюжей, – дразнится Мишель в ответ. – Ми-иш, – тянет Лиза и мягко останавливает её в нескольких шагах от калитки. Вновь подаётся вперёд и обвивает руками чужие плечи. – Ну что? – ласковым шёпотом спрашивает Мишель, свободной рукой касаясь холодной щеки. – Я просто хотела сказать, – бормочет Лиза и жмурится от счастья, – что я только благодаря тебе заискрилась. – Взаимно, подлиза, – улыбается Мишель. – Теперь вместе искриться будем. .