***
Хе Рён непривычно видеть Гви в белом – это сводит с ума лживой чистотой. Волосы убраны в гладкий пучок и больше не скрывают идеальных черт его лица – ожившая легенда о прекрасном чудовище и очарованных девах, совершенство, облеченное в плоть. Если не знать, как тёмные глаза проливаются карминовым, когда Гви вонзает клыки в человеческую шею. Если не видеть, как его заливает кровью, которая ещё не успела остыть. Хе Рён знает. Хе Рён склоняет колени перед Гви как перед новым правителем, мечтая его убить.***
Хе Рён помнит только, как её руку перехватили тиски чужих пальцев, лишь она замахнулась, сдавили так сильно, что шпилька выпала из хватки. Хе Рён приходит в себя, разжав клыки в последний раз. Поднимается на ноги, оглядывает свои покои, тела слуг, потёки крови – кое-где на полу смазанные следы пальцев. Кровь везде. На её одежде, руках, шее. Её рот полон крови – теплой, железной; она капает с клыков, стекает из уголка губ. Хе Рён облизывается. Она ловит взглядом своё отражение в разбитом зеркале напротив – расхристанная, с размётанными волосами и красным оскалом длинных клыков, королева, выпившая собственных подданных. Хе Рён вдруг вспоминает, как металась по дворцу обезумевшим от голода зверем, как впивалась в шеи собственных служанок, пила их кровь, почти захлёбываясь, вспоминает клыки, вонзившиеся ей в горло. И больше ничего. Хе Рён застывает в ужасе и гневе. Делает невольный шаг назад. Чхве Хе Рён больше не существует.***
— Вы специально это сделали! Хе Рён дрожит от гнева и отчаяния так, что за этой дрожью совсем не ощущает страха. Ей должно быть страшно заявляться в покои Гви и бросать ему подобные слова в лицо. Ей должно быть безумно страшно, потому что он может разорвать её на части, не моргнув глазом. Но Хе Рён только безумно зла. И непроницаемый взгляд Гви выворачивает её ещё сильнее. В отличие от Хе Рён, которая привела себя в порядок, он снова одет привычным небрежным образом, который идёт ему, словно вторая кожа – темные цвета, мягкие складки ткани, длинные полы, еле слышно шуршащие при ходьбе. — Зачем вы меня обратили? Гви даже не поднимается из расслабленной позы, в которой лежит, лишь поворачивает голову с какой-то грациозной, кошачьей ленцой. И от пристального взгляда сердце Хе Рён на миг останавливается. — Я счёл это забавным. И кроме того... мне нужно было обеспечить твою преданность. И бьётся снова. Новая волна гнева вытесняет страх, заставляя Хе Рён совсем потерять самообладание. — Это месть за то, что я пыталась вас убить? — Но теперь ты больше не сможешь мне навредить. Голос Гви оживает – в нем явные ноты торжества. Он буквально упивается своей победой над ней, как кот, загнавший в ловушку мышь. И Хе Рён задыхается от этого самодовольства, теряя, кажется, всю присущую ей осторожность. Бросает холодно: — Я не буду боле вашей союзницей. Вам придется найти других. — Но была. И если вдруг ты, – Гви усмехается ядовито, – или кто-нибудь ещё убьёт меня – люди обратят свой гнев на тебя. Королева, которая продала душу чудовищу и сама стала им. Они тебя уничтожат. У Хе Рён сжимается горло, но она не отводит взгляд, пока Гви смотрит на неё неотрывно. Ей страшно – почти. Она в ужасе. Она в ярости. — Так что лучше тебе остаться со мной. И научиться выживать – и только потом править. Непередаваемая насмешка в голосе Гви подчеркивает последнее слово. — Я человек. И останусь им. Я не буду... питаться людьми. — Ты не сможешь. — Ким Сон Ёль может. — Ким Сон Ёль больше человек сейчас, чем ты когда-либо была. То, как серьезно явно насмехающийся Гви говорит это, уязвляет Хе Рён в самое сердце. — Теперь люди – твоя пища. Такова твоя плата за бессмертие. — Я не хотела бессмертия. — Что ж, – Гви складывает из листа кораблик и пускает его по воде в чаше, – тогда постарайся не зачахнуть от скуки. Позже Хе Рён со злостью обнаруживает, что не может проронить и слезы.***
Хе Рён думает, что сможет жить как Ким Сон Ёль. Но в одну из душных лунных ночей безумный голод приводит её, как на верёвке, в прежнюю обитель Гви. Там прохладнее и темнее, но Хе Рён видит вполне ясно и чем дальше шагает, тем больше чувствует запах крови. Та выплёскивается из наполненной до краев водой ванны, размываясь, когда из нее поднимается Гви, отпустив бездыханное женское тело. Полупрозрачная черная ткань рубашки льнет к коже так, что очертания его стана невольно притягивают взгляд. Вода стекает с его тела, смывая кровь с шеи и ключиц. Гви задумчиво вытирает рот и наконец обращает на Хе Рён взгляд с поволокой. — Чего ты хочешь, госпожа? От сытости Гви более мягок и расслаблен, так, что даже говорит тише обычного – его голос бархатно забирается Хе Рён под кожу. Она устыдилась бы, покраснела, возмутилась – если бы могла думать о чем-то, кроме того, как хочется впиться клыками в чью-нибудь шею. — Есть. Хе Рён свой голос не узнает – нервный, хриплый, голодный. Как бы она ни хотела обратного, она больше не человек. Она больше не может смотреть на людей не как на пищу. Хе Рён слышит поток крови в их телах, как она ускоряется, как замедляется. Знает, какова она на вкус. И Хе Рён страшно. Лишь голод на мгновения загоняет этот страх в дальний уголок. — Где... все... люди? Гви смотрит на неё пытливо. И в следующую секунду земля уходит из-под ног Хе Рён, потому что он смеётся. Искренне, красиво, маняще, так, что на этот смех хочется пойти как зачарованной. — Люди – не простая пища, Хе Рён. Они не хотят погибнуть и скрываются от тебя. Иногда нужно потрудиться, чтобы... Гви внезапно оказывается рядом, опускается подле Хе Рён, смотрит в глаза внимательно. Она не боится – почти. Её ноздри заполняют запах крови и запах Гви; у Хе Рён голова кружится от голода или от вожделения, если бы могла, она выпила бы всю кровь из Гви, но... Он цокает языком недовольно. — Не лишайся чувств. Теплая кровь наконец льётся ей в горло, пачкает подбородок, стекает на шею, и, напившись, Хе Рён впадает в сонное оцепенение, ленивую дремоту, которая оплетает её разомлевшее тело. Хе Рён полуспит у Гви на плече, слушая чье-то медленное сердцебиение. Хе Рён больше не заботят холод, стыд или горечь. Гви усмехается и укрывает её. — Спи, госпожа. Про тысячелетнюю тоску ей ещё предстоит узнать.