Love Over Diamonds

От лица Брайана: Мы на этой ферме приучились рано вставать. Не с петухами, конечно, те вообще безумные – начинают орать в три часа ночи, но с в шесть утра мы уже выходили из своих комнат. Русские девушки, наши гостьи, в это время, конечно, еще спали. Еще один наш гость – Пол Прентер – тоже спал, но это и слава богу…       Место встречи неизменно – большая уютная кухня, где каждый готовил себе, что хотел. Я предпочитал на завтрак овсянку, Дикки обычно жарил яичницу с беконом, Фредди готовил себе овощной салат, а Роджер… Роджер сегодня был явно не в духе. – Так когда мы будем записывать «I’m in Love with My Car»? Не сегодня, я полагаю? – спросил он, делая себе огромный бутерброд с маслом и сыром. Ответом ему была гробовая тишина. Ну, почти: Фредди тёр свёклу для салата и тихонько насвистывал одну из множества музыкальных тем своей сложнейшей «Богемской рапсодии». – Меня что, никто не слышит?! – Роджер повысил голос. – Я думаю… – проговорил Фредди и тут же продолжил насвистывать, даже громче прежнего. – О чём ты думаешь? О свекольном салате с лимонным соком? – съязвил Роджер. – О твоей песне, – спокойно сказал Фредди и продолжил свистеть. – Вот! – патетически воскликнул Роджер. – О моей песне! А когда ты говоришь о песне, которую написал ты, то говоришь «наша песня»: «какая классная вот эта наша новая песня», «давайте поработаем над нашей новой песней»… – Да что ты кипятишься? – примирительным тоном произнёс Дикки. – Просто мы еще не решили, какие песни войдут в новый альбом. А сейчас мы записываем «Рапсодию»… – Мы её уже третью неделю записываем! Тут уже я не выдержал: – И что ты предлагаешь? Бросить «Рапсодию» и начать работать над твоей песней? – Ага, и ты туда же?! – завопил Роджер. – Над моей песней! – Ну ты же её написал… – я пожал плечами. Мне вообще-то не хотелось начинать день с таких глупых разборок – какая чья песня и в каком порядке над ними работать. Обычно у нас всё получалось как-то само собой. Я догадывался, почему Роджер не в духе: дело было не только в том, что Фредди сомневался, подойдет ли к новому альбому песня Роджера. Песня вообще-то была ничего так, очень задорная, драйвовая. Думаю, вопрос вообще не стоял, брать её или не брать, скорее, на какой стороне пластинки её поместить – на первой или второй. И вопрос этот нужно было решать не сейчас, а много позже… Дело было в другом: приехал Пол Прентер… Скользкий чувак, мне он самому не нравился, но мне-то что, на самом деле? А вот Роджеру его присутствие совсем было не в тему – этот пол явно вклинивался в отношения между Роджи и Фредди… То есть он что-то уж очень сильно обхаживал нашего Фредди. Такое было ощущение, что парень решил стать нашим менеджером через… Ох, лучше не думать, через что он хотел пролезть к нам в группу. – Слушай, дорогуша, – Фредди отложил недотёртую свёклу и разглядывал свои пальцы, перепачканные свекольным соком. – Не хочу тебя расстраивать, но пока мы не закончим «Свекольную рапсодию», мы не будем не то что записывать, даже вообще подходить к твоей песенке про любовь к твоей тачке. Дикки разразился гомерическим хохотом – Фредди оговорился и назвал «Богемскую» рапсодию «Свекольной» и даже не заметил. Я сам не сразу сообразил, но когда до меня дошло (секунд через пять), я присоединился к хохоту Дикки. А до Роджера так и не дошло, ему, видимо, показалось, что мы все смеемся над тем, что он написал песню – признание в любви к своему автомобилю – «Alfa Romeo». – Ах так?! – Роджер швырнул бутерброд в стену и вышел из кухни. – Ребята, посмотрите! – воскликнул Дикки и показал пальцем: когда Роджер замахнулся, чтобы метнуть свой бутерброд, сыр упал на пол, и бутер Роджера впечатался маслом в стену и приклеился к кафельной плитке. А теперь он медленно сползал по стене, как гигантская улитка, оставляя за собой блестящий масляный след. – Жуть какая… – проговорил Фредди. Дикки: Как-то нехорошо получилось: Роджи обиделся и убежал. По-моему, это всем испортило аппетит. По крайней мере, мне показалась моя яичница резиновой, а бекон каким-то склизким и противным, как устрица. Бррр, ненавижу устриц! Мы кое-как позавтракали и поплелись в студию. Работа над «Богемской рапсодией» затянулась, что, в общем-то, и не удивительно – эта офигенная песня была и офигенно сложной: количество наложений голоса и инструментов уже перевалило за сотню и продолжало расти. Конца и края не видно было работе только над одной этой песней. Вот я и не удивляюсь, что Фредди и думать не хотел ни о чем другом, ни о какой другой композиции, пока не закончена работа над этой. А Роджер, как с цепи сорвался: «Вы не хотите брать в альбом мою песню!», «Когда уже мы начнем работать над моей песней?!». Он вроде не так говорил, но смысл был такой. Не понимаю, что с ним… Приходим мы в наш сарай, то есть в нашу студию, а Роджера там нет. Ну что за фигня? Я вышел во двор и поорал: «Роджи, ты где? Пора начинать!». Тишина. И тут у меня в груди похолодело: я вспомнил, что мне всё это приснилось сегодня ночью! Бывает такое: проснёшься и не помнишь, что снилось, а потом среди дня внезапно всплывает в памяти этот забытый сон. Да так всплывает, будто это и не снилось вовсе, а было на самом деле. Это как дежавю – словно во второй раз проживаешь какое-то событие… Я вспомнил: вот стою я и зову Роджера, а он не отвечает. Я захожу в дом, а там кто-то висит на веревке, приделанной к потолку… Лица я не вижу – смотрю на повешенного со спины, но понимаю, что это… И тут я заорал (уже не во сне, а наяву): – Фредди! Брайан! – и ворвался в студию. Вид у меня, видимо, был жуткий, потому что ребята уставились на меня, как на приведение. – Что случилось? – спросил Брайан. – Ты чего орёшь? – спросил Фредди. – С Роджером… беда… – произнес я шепотом, голос у меня вдруг пропал. – Да что за фигня? – с досадой проговорил Брайан. А я не мог объяснить. Мне казалось, что если я расскажу свой сон, то я этим самым сделаю его правдой, то есть Роджер действительно… Я даже думать об этом не мог, не то что сказать вслух. Я просто вышел из студии и направился в дом – искать Роджера. Ребята пошли за мной. – Роджи! Ты куда спрятался? – крикнул Фредди, когда мы вошли. – Дорогуша, нам работать надо… Ты где? – Не дури, Роджер, пойдем в студию! – говорил Брайан, заглядывая в каждую комнату. Я ходил по комнатам и коридорам молча. И думал только о том, что мне никогда не снились вещие сны, а значит, с Роджером будет всё в порядке. Поиски не увенчались успехом. Мы снова собрались на кухне. – Вернемся в студию? – спросил Брайан. – Без Роджера? – покачал головой Фредди. – Я знаю, где он, – вдруг сказал я. Вдруг – потому что я сам удивился тому, что говорю. Это было озарение. Или откровение. Или видение. Я внезапно себя почувствовал ясновидящим – я перестал видеть висящего в петле Роджера и начал видеть его в гробу… Да, да! Я прям ясно представил его в гробу: смотрю – сидит наш Роджи в гробу, обхватив колени, и смотрит исподлобья. Я такой думаю: а почему он сидит-то? В гробу ведь лежат! И тут я понимаю, что это не гроб вовсе, а… шкаф! – Он в своей комнате! – объявил я. – Но мы только что туда заглядывали, – скривился Брайан. – Заглядывали, да не везде! – Я даже под кровать заглянул… – задумчиво проговорил Фредди. Он, похоже, опять думает о своей «Богемской рапсодии», он вообще в последнее время, кажется, только о ней и думает. Я пошел в комнату Роджера. Ребята пошли за мной. Подхожу к платяному шкафу, открываю – сидит Роджер, обхватив колени руками, и смотрит на нас исподлобья. – Нашли… – проговорил он мрачно. – Наконец-то… Фредди протянул ему руку: – Пойдём, дружище, нас ждут великие дела! Роджер: Мы работали практически каждый день – записывали, перезаписывали, сочиняли музыку, переписывали её… И не потому, что у нас что-то не получалось – напротив, у нас получалось всё! Но нам хотелось большего, нам хотелось достичь недостижимого, мы стремились к идеальному звучанию, к невыразимой гармонии. Ну, то есть к выразимой, конечно, но к выразимой на самом пределе человеческих возможностей. Нам хотелось создать альбом непохожий ни на один… Фредди поставил задачу создать такое, чтобы больше никому и в голову не пришло нас с кем-нибудь сравнивать – даже в лучшую сторону. Чтобы никто даже и подумать бы не смел, типа, это как у Led Zeppelin, толь ко ещё круче… Никаких Led Zeppelin! Это должно быть, как у Queen, и ни как у кого больше! И у нас получалось. Мы это чувствовали. Мы это уже знали. И всё было бы хорошо, если бы не этот сраный Пол Прентер. Вот какого хрена он припёрся? Ходит за Фредди, как хвостик, шутит с ним, улыбается ему, говорит комплименты: – Ты сегодня прекрасно выглядишь, Фредди… Ты сегодня в студии такие ноты выдавал… Вот эту рубашку надень обязательно на концерте… Ты знаешь, я думаю, тебе подошли бы усы… Усы! Он сам усатый, как таракан! Нет, не как таракан, а как сантехник, который приходил к нам в Лондоне прочищать забившийся унитаз. Хуже того, он походил со своими усами на ёршик сантехника, которым он пробивал толчок! Ей богу, мне порой хотелось этого Прентера засунуть головой в унитаз и держать его там, пока он не захлебнётся в дерьме! А главное даже не это, а то, что Фредди ведётся на лесть Прентера – тоже улыбается ему, говорит: «А ты неплохо понимаешь в музыке, Пол…», «А у тебя неплохой вкус, дружище…», «Ты знаешь толк в шоу-бизнесе, дорогуша…». А по-моему, он в другом знает толк – в жополизстве. Или в жополизании… Скользкий тип, короче, этот Прентер. Я замечал, что его и другие недолюбливают. Да все его не любят – Брайан его точно терпеть не может, и Дикки он не нравится. Только Фредди не видит, что Прентер говнюк. Я пытался намекнуть Фредди, что Прентер совсем не тот, за кого себя выдает. – В каком это смысле, Роджи? – спрашивал Фредди. – Ты хочешь сказать, что Пол плохой диджей? Или что он ни черта не смыслит в современной музыке? Я не знал, что ему возразить. Ведь дело было не в том, хороший диджей этот Прентер или дерьмовый, дело было в том, что я любил Фредди, а он с каждым днем отдалялся от меня. И всё из-за этого Прентера. И как-то я подошел к Прентеру и сказал: – Слушай, чего ты добиваешься? – В каком это смысле, Роджи? – Прентер даже стал копировать манеру Фредди. – В прямом, говнюк! – вспылил я. – Я не позволю тебе отобрать у меня моего Фредди! Ты ничего не сделал, для того, чтобы он оправился после той жуткой стрельбы! Ты вообще ничего для него не сделал! Прентер усмехнулся и усы его встопорщились, как у богомола: – Да, не сделал, – процедил он. – Но еще сделаю! И поверь – очень много сделаю… Я хотел было вмазать ему кулаком прямо в его усатую харю, но тут нарисовался Дикки, и я не стал продолжать при нем. Дикки добрый парень и он тоже любит Фредди, а значит, готов терпеть любого, к кому Фредди хорошо относится. Такой уж он, наш малыш Дикки… Тогда я развернулся и ушел. Но я не смирился, я просто решил подождать, когда Прентер облажается, тогда я его выведу на чистую воду и вышвырну из нашей компании, как крысу. Я развернулся и ушел. Мне было больно. А в голове у меня вертелась новая песня Фредди, которую мы еще не записывали. Он ее только однажды спел, когда мы были вдвоем:       Love of my life - you've hurt me       You've broken my heart and now you leave me       Love of my life can't you see       Bring it back, bring it back       Don't take it away from me, because you don't know       What it means to me Я сразу понял, что он поёт обо мне. Он назвал эту песню «Любовь всей моей жизни». А может, он пел не обо мне. Может быть, он пел её так, будто это я думаю о нём этими словами… Он обязательно расскажет мне, о чем он думал, когда сочинял эту песню. И если он сам не догадается мне рассказать об этом, я его сам спрошу. Не сегодня, не завтра, когда-нибудь… Фредди: Пол уехал на неделю в Лондон, и мне кажется, я по нему скучаю: он всегда угадывает моё настроение, и поэтому мне с ним легко и просто. А вот неугомонный блондинчик Роджер меня беспокоит – он уже месяц сам не свой, как будто его подменили. То сидит мрачный, слова из него не вытянешь, то дурачится с русскими девчонками всё свободное время… Правда, свободного времени у нас не так много – уже пятую неделю работаем над «Богемской рапсодией» практически не отрываясь. Ну, то есть отдыхаем, конечно, но не так, как в городе, когда мы могли в любой день забить на работу в студии, завалиться в какой-нибудь клуб или паб… Нет, здесь мы постоянно в работе – весь световой день. А вечером уже не до бурных развлечений, сил уже не хватает. Сегодня опять у ребят настроение хреновое, даже непонятно почему. И Брайан на меня косится, как будто что-то хочет сказать, но не решается. – Брайан, ты что-то хотел сказать? – не выдержал я. – Нет, с чего ты взял? – ответил он и отвернулся посмотреть в окно. Демонстративно отвернулся! Чтобы показать, что не хочет со мной разговаривать. На кухне повисла гнетущая тишина. Дикки заерзал на стуле, он тоже неуютно себя чувствовал в этой напряженной обстановке. – Может быть, ты хочешь что-то сказать? – спросил я его. – Нет. А что я? – Дикки надул щёки. Я посмотрел на Роджера. Он намазывал хлеб маслом – методично и ровно. Я стоял и смотрел на него в упор, но Роджи или не замечал меня, или делал вид, что не замечает. – Ладно, тогда я скажу. Все, наконец, повернулись ко мне и выжидательно на меня уставились. – Мы скоро закончим работу над «Богемской рапсодией» и начнем работать над песней «I’m in Love with My Car». Роджер улыбнулся так, словно он только что обыграл меня в теннис, чего, разумеется, еще ни разу не случалось. Он встал со стула, потер ладони и сказал: – Ну что, завтракаем и за работу? Когда мы шли через двор в каретный сарай-студию, я слышал, как Брайан тихонько напевал:       The machine of a dream, such a clean machine       With the pistons a pumpin', and the hubcaps all gleam       When I’m holding your wheel       All I hear is your gear       When my hand’s on your grease gun       Oh it’s like a disease son        I'm in love with my car       Gotta feel for my automobile       I'm in love with my car       String back gloves in my automolove!        Роджер: Наташа с Катей поселились в нашем (то есть в гостевом) доме в Рокфилде. Мне кажется, они всем здесь нравились – весёлые, заводные девчонки, но при этом скромные и ненавязчивые. С ними было так просто, будто мы знали их сто лет. А ведь мы с ними совсем недавно познакомились, и при жутких обстоятельствах. И по-моему, Катя влюбилась в Фредди. Жаль бедняжку, ей явно ничего не светит – Фредди относится к ней даже не как к своей младшей сестренке, а как к милой племяннице. В общем, очень спокойно и по-родственному. А Наташа… – Роджер, привет! – девушка бежала ко мне навстречу с букетиком полевых цветов: ромашки, васильки, ещё какие-то мелкие и миленькие цветочки… Я вдруг испугался – я так и увидел в своем разыгравшемся воображении, как она при всех (ребята стояли неподалёку и тоже смотрели на девушку с цветами) вручит мне букетик и в порыве чувств повиснет у меня на шее… Ага, размечтался… Наташа подбежала, помахала букетом у меня перед носом и, звонко рассмеявшись, спросила: – Классный? – спросила она у меня указывая на цветы. – Кто? – растерялся я. – Букет! – сказала девушка. – Я насобирала в поле за оградой. У меня план! – и она внимательно посмотрела на меня, будто оценивая – стоит ли посвящать меня в свои планы. – И какой план? – вздохнул я. Только что я испугался, что она скомпрометирует меня своим букетиком, а теперь мне стало ужасно жаль, что она мне его не подарила. – Каждое утро я буду собирать цветы и фотографировать букет. – И что? – И ничего, к концу лета у меня будет миллион фотографий моих букетов! – Дорогуша, – усмехнулся Фредди. – Лето – это всего девяносто два дня, а не миллион. К тому же сорок пять дней уже прошло, так что… – Какой ты зануда, Фредди! – девушка прошла мимо нас своей изумительной порхающей походкой – она была совсем как бабочка-лимонница в своем лимонном коротком платьице, – но отойдя на несколько шагов, обернулась: – миллион – это просто значит очень много. Достаточно много. Это во-первых, а во-вторых, может быть, я буду делать по тысяче фотографий в день, тогда их будет миллион. – Тогда их будет сорок семь тысяч, – невозмутимо ответил Фредди. – Да ну тебя… – и тут Наташа вдруг что-то вспомнила: – Роджер! – крикнула она. Я стоял и ждал, что она скажет дальше. – Роджер, не поможешь мне? – Чем я могу помочь? – спросил я. – Мне нужна ваза для моего букета. – Так спроси у хозяев… – Я их боюсь, – Наташа изобразила страх, выпучив глазки и сжав губки. Вот же актриса! – И потом: у тебя в спальне я видела как раз такую вазу, которая мне нужна. Брайан присвистнул: – Ничо себе… – Я просто проходила мимо! – Наташа сверкнула на него глазами. – Дверь была открыта, я заглянула… Ну пожалуйста! Я хотел было ей сказать, чтобы сама зашла и взяла вазу, но вспомнил, что закрыл свою комнату на ключ. Это всё из-за кота! Хозяйский кот повадился пробираться в мою комнату, открывать шкаф с одеждой и укладываться там спать. Меня достало чистить свои вещи от его шерсти, и я стал закрывать комнату. – Ладно, я сейчас, – сказал я ребятам и пошел в дом. – А у тебя здесь миленько, – Наташа стояла посреди моей спальни, разглядывая картины, что я привез с собой из Лондона. – Это что? – Пейзаж, – я пожал плечами. – А почему такой мрачный? – Потому что это пейзаж ада! – Ух ты… Но вообще бррр! И тебе не страшно? – Нет, – сказал я. – Эта картина меня успокаивает, глядя на нее я понимаю, что моя жизнь – это ещё не ад. Наташа рассмеялась. – У тебя отличное чувство юмора, – заявила она. – Настоящее английское. – Но ведь я англичанин… – Ах да, точно. Она поставила цветы в вазу и пошла к двери. – Тебя ребята ждут, – сказала девушка нерешительно. – Ну да… А почему ты вазу-то не взяла? – Я передумала, пусть букет останется у тебя. Я подошел к ней и сказал: – Спасибо… И вдруг Наташа шагнула ко мне и обняла руками за шею. Она приблизила своё лицо к моему и поцеловала меня в губы. Я замер от неожиданности. И только я уже хотел ответить на её поцелуй, взял её за талию, открыл губы… как девушка выпорхнула из моих рук, повернулась вокруг себя подняв подол платья, и выскочила из комнаты, весело смеясь. «Что, блин, это было?» – подумал я и облизал свои губы, пытаясь запечатлеть в памяти вкус поцелуя. – Роджер! – услышал я голос Брайана со двора. – Ну ты идёшь? – услышал я раздражающий голос Бри. Пора в сарай, работа ждёт. Фредди: Кажется, у Роджера что-то с этой русской девушкой Наташей… Не думаю, что прям настоящая любовь, но вполне может быть романчик. Надо же! А еще ведь недавно мы с Роджи… Но больше всего меня бесит, что Роджер пытается меня контролировать и вообще ведёт себя неадекватно: вернулся из Лондона Пол, привез хорошие новости – нас ждет турне в Японию. Я столько лет мечтал побывать в стране восходящего солнца! Правда, это не сам Пол договорился, но он обещал свести меня с нужными людьми, которые могут не просто концерт нам устроить, а организовать полноценный тур с множеством концертов и на очень выгодных условиях. А Роджер прям взъелся на Пола, постоянно задирает его, всем видом показывает, что тот лишний здесь… А сегодня чуть драку не затеял. Мы с Полом прогуливались вдоль ограды фермы, там такая удобная дорожка – настоящая аллея, усаженная липами и жасмином… Дело было к вечеру, становилось прохладно, а я был в одной футболке. Пол остановился, снял с себя куртку и накинул мне на плечи. Я поблагодарил его, смотрю – на другом конце аллеи стоит Роджер, уставившись на нас. Я помахал ему рукой – иди, мол, к нам. Роджер усмехнулся и пошел в обратную сторону – от нас, а не к нам. А уже вечером смотрю – он подходит к Полу, и они о чем-то говорят, я подхожу ближе и слышу: – Так ты ничего не понял, смотрю, – это Роджер. – А что я должен был понять? – это Пол. – Я же тебе сказал, чтобы ты валил отсюда. – Так я и не к тебе приехал. – Послушай меня, усатая морда…       Роджи умеет быть грубым, я это всегда знал, но я не думал, что он опустится до такого – будет разговаривать с моим другом, как какой-то гопник из лондонской подворотни.       – Послушай меня, усатая морда, – сказал Роджер, – тебе здесь не рады. И если я завтра проснусь, а ты ещё будешь здесь, я тебя пинками отсюда выпровожу.       – Ты серьезно думаешь, что я тебя испугаюсь, соберу свои вещи и убегу? – Пол действительно не испугался, его усы по-боевому топорщились, а взгляд яростно сверлил Роджера. – Я молодость в Белфасте провёл, я там и не таких петухов видел…       – Ты кого петухом назвал, козлина ты драная? – и Роджер двумя руками резко толкнул пола в грудь.       Пора было вмешаться – я знал, на что способен Роджи в гневе, он не раз мне это показывал, сбивая с ног одним ударом двухметровых здоровяков, проламывая головы бандитам…       – Роджер, стой! – крикнул я.       И вовремя – Пол двинулся на Роджи, сжав кулаки, а тот уже встал в стойку, выставив левую ногу чуть вперед и переведя вес тела на правую ногу. В любой момент он резким прямым ударом справа мог нокаутировать Пола Прентера. И хорошо если обойдется только лёгким сотрясением мозга – наш ударник запросто мог и вышибить мозги из человека.       Роджер увидел меня, выругался, плюнул в землю и ушел к себе.       – Горячий парень, – сказал мне Пол, усмехаясь.       – Ты ещё не знаешь, насколько, – кивнул я.       – Может быть, прогуляемся? Обсудим будущее турне по Японии? – предложил Пол мягким и, мне показалось, вкрадчивым голосом.       – Нет, у меня что-то голова болит, – сказал я. – Завтра поговорим.       И я пошел к себе. Уже в кровати, выключив свет, чувствуя, как кружится вокруг меня густая и пушистая темнота, я вспомнил о песне, которую недавно написал. Песня была еще совсем сырая, надо было над ней поработать… Но вот что странно: когда я вспоминал эту песню, перед глазами у меня вдруг возникло лицо Роджера. Но не такое злобное, как сегодня, когда он чуть не подрался с Полом Прентером, а другое – милое и робкое, и в то же время чуть насмешливое…              Ты и не вспомнишь,       Все чувства проходят –       Не вечно ничто под луной;       В старости даже       Я буду рядом с тобой, чтоб напомнить:       Тебя люблю я – и навечно!