Буря

То, как они встретились в аэропорту — подтверждает, что это определенно стоило всех дней, часов, минут, когда не смогли быть рядом. Хес не забудет этот загоревшийся взгляд Володи, а ведь стоило только найти его среди толп. Его небольшой чемодан скатился в сторону, а сам подбежал, толкая чуть ли не каждого встречного на своем пути, и прижал к себе так сильно, что едва не сбил с ног самого Губанова, обхватив худощавую спину ладонями. Лёша буквально чувствовал его ритм сердца, сбитое дыхание, а внизу было слышно что-то подобное всхлипам. Вова не признается ему, что обдумывал их «столкновение» в самых разных деталях, от того каким же он увидит Хесуса до того, что же они друг другу скажут в этот момент. Каждому из них до сих пор непривычно воспринимать весь хаос, что происходит между ними как что-то серьезное, а не просто шутки и очередной стеб. Семенюк долго не мог принять то, что в действительности хотел быть с ним. К осознанию того, что его останавливал именно этот факт, добавилось то, что одновременно с этим не хотелось быть собой из-за сильного влечения. Все эти мысли делали еще хуже. Надуманная обида настолько влияла на разум, что единственным выходом из этой ситуации считалось избежать любого их контакта, да и тем более гордый Губанов также не сразу пошел навстречу. Вроде бы оба взрослых человека, им достаточно и разговора, но хватило лишь пару слов для того, чтобы пропасть из жизней друг друга на несколько месяцев. Но случайное присутствие двоих в одной и той же локации расставило всё по своим местам. Лёшин отъезд сильно ударял и по разуму, и по сердцу. Вова попросту не мог понять чужое рвение, но пытался готовить себя морально к этому. Попыток было недостаточно, ведь даже в день отлета не сумел явиться и попрощаться. Так было проще, бессонную ночь разделять не в аэропорту с дорогим человеком рядом, а в собственной постели, умываясь слезами. Но сейчас это вовсе неважно, — думается Володе, стоя в объятиях Хеса. Сейчас нет ничего важнее. Дорога до отеля изматывает, даже сильнее чем сам долгий полет и душещипательная встреча, которую ждали оба. Утро синее-синее, Вова нежится в белоснежных простынях, едва прикрывает ими спину, расположившись ближе к краю кровати. Лёша же стоит напротив панорамного окна, опираясь бедрами о высокий комод, и смотрит вдаль. Бушующие синие волны, море словно разъярено, будь у него настроение, подобно человеку, — поглотило бы все на своем пути, омывая песок на берегу. Они только встретились, у обоих была дорога друг к другу сложная, вроде бы нужно отдохнуть и завалиться спать, но эмоции берут верх и не позволяют отпустить друг друга даже подремать. Увидеться на нейтральной территории для них было тем еще испытанием времени, нервов, что постоянно норовили подорваться ссорами и сомнениями, но сейчас это вовсе неважно. Семенюк укладывается щекой на локти, оглядывая излюбленное лицо в тысячный раз за все эти часы, что они наедине. Сейчас спокойнее, будто бы простой взгляд до этого был чем-то неправильным и даже преступным, иначе он не может объяснить то, почему так радуется всего лишь возможности смотреть на него вне монитора. Худые скулы, устало прикрытые глаза, потрепавшаяся укладка с единственным упавшим завитком на лбу, едва заметные припухшие губы, что смущенно сжались в полуулыбку — Губанов сразу замечает этот взгляд на себе, он словно знает, что Володя делает так каждый раз, будто не верит, что они сейчас смотрят на друг друга собственными глазами, а не через монитор компьютера.       — Мне кажется, там скоро будет буря, — сипло выдает Хес, почти что шепотом, кивая макушкой в сторону окна. Вова тут же поворачивается, его бледная кожа сияет в синих лучах. Он покачивает макушкой, наблюдая буйство природы, и Лёша не может также не разглядывать откровенно, — думаю, в ближайшие часы лучше не выходить. А Семенюк в эту секунду думает, что Лёша — его личная буря из чувств, Лёша — дом, Лёша — причина молчания. Иначе он не может объяснить то, что между ними происходит в последние годы разлуки. Весь этот беспорядок, что возникает внутри каждый раз, когда ему стоит просто поднять взгляд на Хеса перед собой. Хлеще всего, что он когда-либо ощущал.       — Иди сюда, Хес, — шепчет Вова, приподнимаясь с расправленной постели, и усаживается на край кровати, привычно сутулясь и едва дотягиваясь пятками до ледяного пола. В их номере явно не так уж тепло, но этот холод чувствовался где-то на фоне. Чёрт с ней, с бурей. Губанов не смеет отказать и делает всего два шага вперед, но мгновение, и уже тёплые руки Семенюка падают на спину, одним движением притягивают к себе, доводя до мурашек. Они нежно ведут ниже, подбираясь к талии, и проникают под тонкую футболку, тут же обжигая холодную кожу своими горячими касаниями. Подбородок Володи упирается куда-то в грудь, легкие касания кончиком носа щекочут бледную шею. Непривычно видеть перед собой сейчас худые кисти, что вечно прятались за длинными рукавами, сопровождались недовольным бурчанием Хеса. Володя же воспринимает это за жест доверия.       — Замёрз? — спрашивает невзначай, не желая отвлекаться от тела напротив, и притрагивается к чужим рукам, ведя большими пальцами вдоль тонких запястий. Тот лишь мотает головой. Хесусовские руки оказываются на растрепанной макушке, зарываются уже в отросшие после осветления тёмные волосы, касаясь кончиками пальцев. Падают ближе к щекам, оглаживая гладко выбритую кожу. Большие пальцы игриво касаются пухлых губ, сам же Губанов не перестает краешками рта улыбаться. А дыхание застывает, когда руки Семенюка так игриво и обжигающе дотягиваются до плоского живота, ведут вверх, но остаются ниже, слегка надавливая. Они настолько близко, что Лёша улавливает на собственной коже чужие вдохи-выдохи, от таких действий губы сами приоткрываются, лишь бы воздуха побольше захватить. Он отворачивается, сжимая руки на крепких плечах, и Вова прижимается вплотную. Если через экран он постоянно видел наглую ухмылку, которую так отчаянно хотелось стереть с чужого лица, то сейчас лишь хотелось только смотреть вживую и запоминать каждую деталь. Изогнутые брови, шрам рядом с прямым носом, полуоткрытые губы — всё это сводит с ума настолько. Пальцы Семенюка по инерции падают на острый подбородок, тихонько сжимают скулы и поворачивают к себе, одним жестом заставляя посмотреть на себя и обратить внимание целиком. Лёша слегка наклоняется, и этого достаточно, чтобы успеть коснуться улыбчивых губ напротив. Ухватывая верхнюю на секунду, после же прижимаясь к ним мягко. Тонкие ладони обхватывают шею, словно бы стараясь удержаться на подрагивающих ногах из-за таких чувственных телодвижений. Чужие ресницы приятно щекочут розовеющую кожу, а отрываться друг от друга не хочется. Совсем. Вове только через мгновение получается осознать, что настойчивые губы Лёши — везде. Ласково ведут по доступной обнаженной коже щек, но резко задерживаются на устах Вовы вновь, эти моменты тягучие, он с закрытыми веками словно в пространстве и времени теряется. Каждое действие заставляет чувствовать себя невменяемым, ведь эти ощущения — центр мироздания. Семенюк откликается на каждый зов, будь то тихое мычание, то мимолетный взгляд голубых, почти что синих в темноте глаз, который ему удается уловить на миллисекунду. Губанову не хочется думать ни о чем, когда они оба вытворяют такие вещи, и Вова только продолжает. Лёшина щека прижимается к плечу парня, а потрепанные волосы щекочут его подбородок. Они останавливаются, дают друг другу некую передышку слиться с этим моментом воссоединения. Будто бы сейчас время остановилось, никого в мире больше нет, остались лишь они одни в этом синем номере. Лёша закрывает глаза, слышит чужое размеренное дыхание, шум моря из приоткрытых окон. Так спокойнее. Ладони падают вновь на плечи, лениво обнимая. Вовины же руки не прекращаются прикасаться к Хесу, но тот уже не удерживается на своих двух и валится на парня, Володя лишь успевает подхватить его под костлявую задницу, и по одному его строптивому взгляду — уже становится всё понятно.       — Только попробуй сказать что-то сейчас, — пыхтит почти что в губы Лёша и опирается ладонью о постель, слегка хмуря брови. Братишкин смотрит с прищуром, даже без слов всё понятно, и сам Губанов под этими игривыми глазами теряется.       — Старый, твои кости — мои, — не удерживается Вова, усмехаясь, и хлопает по тощему бедру, с особым наслаждением смотря на раздраженное выражение лица перед собой — нежности нежностями, но такого тоже ужасно не хватало. Чего стоило самому Хесу лицезреть перед собой — сморщенный нос, блестящие глаза, задравшийся ворот футболки, оголяющий ключицу. Чувствуется более крепкая хватка на собственном плече, как и тяжелое дыхание на себе. Да и всё-таки знает, что Семенюку просто приятно валять дурака для него. Губанов отмалчивается. Он скучал безумно по возможности видеть, касаться, да и просто находиться рядом, хоть моментами они друг друга по привычке раздражают. Он заглядывается на Вову, что неожиданно затягивает худое тело на кровать и тут же нависает над ним, лежа на животе рядом. Лёша — беспорядок. Но в вовиных глазах так красив и чист, он сейчас так близко, а отстраняться совсем не хочется.       — Я так скучал, — мычит едва ли не шепотом Хес, приподнявшись на локти, и наклоняет голову, смотря так печально и прямо в глаза. Голова забита от и до полностью им, и Володя ладонями обхватывает худые скулы, притягивая к себе лицо напротив. Утренний холод окутывает обоих, Семенюк чувствует то, как напряжена челюсть, как подрагивает чужой подбородок, как взгляд голубых глаз сверкает, но в то же время и быстро скрывается за ресницами. Он тянется вперед и мажет сухими губами по бледной щеке, тут же находя чужие. Хес замирает, теряется в этих ощущениях, дыхание тут же учащается. В голове сразу мысли возникают о том, что это все ненастоящее, но и прерываются они резко о том, что Вова целуется неимоверно хорошо. Он сам не замечает то, как после несколько жалких секунд сдается, кажется, впервые отдавая хоть какой-то контроль в ситуации. Ему хочется, чтобы они сейчас застряли где-то в бесконечности. Чтобы был только Володя и его горячие губы, шершавые и тёплые руки, что ощущаются рваными секундными ожогами на коже. Лёше до сих пор падок на все эти вовины неприметные приемы — наглая улыбка, сосредоточенный взгляд, сильная хватка. Он много думал о том, чтобы завязать, перестать искать встречи, упускать возможности банальных диалогов, ведь оба уже взрослые парни — к чему им эта связь? Но видимо эта связь настолько крепкая, что даже время не способно разлучить эту хрупкую нить. Сейчас только хочется одного — быть ближе, насколько это возможно. Он поменяет хоть десятки стран, сотни городов, но чтобы так поступить с Семенюком — придется еще постараться. Оба ненавидят слова «никогда» и «навсегда», ведь при разрыве общения говорили, что никогда друг друга больше не увидят, а при воссоединении что всегда будут рядом. Хес всё же валится спиной назад, утягивая Володю чуть ли не вплотную к себе. Взгляд светлых, едва прозрачных глаз из-под прикрытых век будоражит, ухмылка, прикрытая ладонью, говорит всё за себя. Губанов сводит с ума одним своим лишь видом. Вова больше так не может, не может переживать о прошлом-настоящем-будущем рядом с ним. Пусть сегодня это решится само собой. Низ живота как при тревожности сводит, только в этот раз не страшно — до звездочек в глазах хорошо, а в джинсах становится тесно. Горячие поцелуи сползают на тонкую шею и не оставляют следов, губы нежно огибают выпирающие ключицы. Лёша закидывает голову назад с тяжелым вздохом, открывая еще больший простор для ярких ощущений, и прикусывает собственное запястье, не желая будить людей за тонкой стенкой. Вовины ладони держат худые бёдра, большие пальцы очерчивают кожу в тех местах, где уже сползли узкие джинсы. Игривые руки тянутся к задравшейся футболке старшего, но тут же слышится тихое и глухое:       — Оставь, — хрипло тянет Губанов, хватая вовино запястье и останавливая, и сжимает, проходясь короткими ногтями по коже. Его глаза укоризненно сверкают, заставляя замереть. Да, всё что вытворяет Семенюк — определенно сносит голову, но настолько открываться он еще не в силах. Нахмурившийся взгляд Вовы говорит сам всё за себя, а пальцы сжимают тонкую ткань, слегка задирая её на талии. Он хочет отступить, но не упускает надежды. Щенячьи серые глаза вновь с вопросом заглядывают в чужие, и с вздохом Лёша слепо кивает, понимая к чему тот клонит. Губанов молча разрешает увидеть выпирающие ребра, худые бока. То, как липнет к худому телу футболка, как и взгляд Вовы к Хесу, — смущает, поэтому ответно не смотрит на него. Семенюк наклоняется и кончиком носа ведет вдоль груди, задирая ткань выше, и останавливается у живота, едва сумев коснуться горячими губами низа. Лёша не успевает понять, когда Володя оказывается меж его разведенных бедер и возится с ширинкой его белых скинни. Сам же не отстает, к резинке его светлых спортивок тянется. Оба смеются, помогая друг другу, и откидывают штаны чуть ли не к двери номера. Хихиканье сбивается шорохами постельного белья, трениями двух тел и мимолетными поцелуями. Лёша тихо охает, ощущая быстрые поцелуи на внутренней стороне бедра, и ладонью рот прикрывает, когда губы Семенюка неожиданно зубами сменяются, оставляя едва заметный след от укуса. Тот смотрит своими блестящими глазами так пристально, крепко придерживая худые ноги, что сердце, кажется, пропускает пару ударов, а кончики ушей моментально гореть начинают. Губанов ёжится на месте — хочется ближе, хочется больше. Тянется резко за поцелуем очередным, ухватываясь ладонями за теплые щеки. Вовины губы увлечены чужими, а пальцы огибают тазобедренные косточки, меж делом то цепляя резинку боксеров, то сквозь ткань по члену проходясь. Володя улавливает случайный стон прямиком в поцелуй и скалится довольно, оглядывая красное лицо перед собой.       — Надо сходить, — полушепотом тянет Семенюк, кивая в противоположную сторону комнаты, и сбивается из-за горячих губ, от которых невозможно отлипнуть сейчас, — до чемодана.       — Мигом, — едва отпустив, мычит Хес и приподнимается, наблюдая за отдаляющимся парнем в темноте. Считанные секунды кажутся бесконечностью, не особо удается разглядеть силуэты в такой атмосфере. Кожа до сих пор горит, словно фантомные касания Володи до сих пор на нем. Возбуждение нарастает словно по накатанной из-за ушедшего Вовы, хоть и на несколько секунд. Появившийся Семенюк перед ним — до невозможности хорош. Припухшие губы, потрепанные волосы, и этот хрупкий взгляд, который, кажется, пронзает насквозь. Он наклоняется к Губанову, его губы касаются кончика уха, виска. Лёша притягивает к себе Вову за ворот футболки, следом стягивая ткань с него, и мажет губами вдоль линии челюсти, переходя рваными поцелуями на шею. Он выдыхает, ощущая на себе вновь похолодевшие пальцы, что поглаживают ласково впалый живот, скользя вверх-вниз, и наконец стягивают с него боксеры. Сердце словно выпрыгнет от переизбытка чувств — вот на сколько Володи рядом не хватало. Хес ощущает всё намного четче и ярче: как футболка прилипает к взмокшей спине, как чужое горячее дыхание будоражит в районе груди, как володины ладони сжимают крепко задницу и тянут ближе к себе. Губанов отворачивается, ведь в глазах мутнеет, когда Семенюк наклоняется еще ниже и оставляет легкие поцелуи на ребрах, одновременно с этим медленно вводит в него палец. Он сглатывает и дышит шумно, цепляясь руками за предплечья парня. Знает, как тот надменно наблюдает за его каждым движением, поэтому избегает то, как Вова краешки губ довольно тянет вверх, чувствуя то, как тело Лёши содрогается, и пристально смотрит на то, как худые плечи вжимаются в постель. Несколько минут хватает для того, чтобы Хес просил больше и быстрее, сползая вниз по матрасу, но на деле никто вроде и никуда не торопится сейчас. Всё-таки время, что они не были рядом, даёт о себе знать. Володя так давно не видел его таким, поэтому не может оторваться. Приоткрытые губы, что шёпотом откровенные просьбы вымаливают, одурманенный, но такой прозрачный взгляд голубых глаз, в которых прекрасно читаемо желание. Наблюдать за тем, как гордыня Лёши ломается на раз два только в его компании — это верх чего-то сокровенного, эго тешит знатно, что только он способен утихомирить его пыл. Вова больше не смеет отказать Хесу, но для чужого комфорта всё-таки медлит с подготовкой.       — Блять, Вов, — мычит Губанов, приподнимаясь и опираясь ладонью о постель, а второй хватается за щеки и сжимает их, ощущая фаланги глубже в себе. Резко тянет к себе и настырно прижимается к губам напротив, и голову сносит окончательно уже двоим. Поцелуй выходит мокрым, тягучим, но таким трепетным, что низ живота предательски тянет. Володя тает моментально и едва не стонет в чужой рот от такого напора, отстраняясь, концентрируясь на том, как любовно тот шепчет его имя, — Вов, Вов, Вова… Хес рассматривает красные пятна на едва заметных скулах и заглядывает словно бы в стеклянные, серые глаза перед собой, зачарованно повторяя вновь и вновь. Он склоняет голову вниз и падает на чужое плечо, когда пальцы сменяются наконец-таки на член, влажными губами очерчивая кожу под ключицами. Володю ведет безумно от того, как в Лёше горячо и узко, как вспотевшие тела льнут друг к другу, как тот сдерживает себя, но даже такое красноречие сводит с ума. Хес молча разрешает парню окончательно разрушить какую-либо укладку на волосах, большая ладонь цепляется за темные прядки и то тянет к себе, то наоборот прижимает к постели. От таких действий Семенюка Губанов скулить готов, он доверяет, он позволяет. Лёша видит Вову насквозь, они друг для друга явно больше чем беспорядочный секс, больше чем длительная разлука, больше чем это бесконечное синее утро.

***

      — Лёш, — окликает Семенюк, глядя на Губанова, прижимающего к себе худые колени. Хес вздрагивает, слыша то, как Володя зовет его по имени. Он вдыхает спертый воздух по периметру ванной комнаты и кивает, и помутненный взгляд обращен только на Вову перед собой, периодически шипящего от горячей воды. Он в улыбке привычной расплывается и вскидывает пышные брови, дотягиваясь ладонью до пачки сигарет на стиральной машинке, а затем и к пепельнице. Губанов моментально морщит нос и прижимается спиной к холодной плитке, тут же по коже проходятся мурашки.       — Я тоже скучал.