Loving you is a crime

Нёвиллет скучал по этому ощущению. По ощущению, что у него есть кто-то вне работы, с кем он может разделить свои впечатления и обсудить что-то, забыв о своём статусе. Сначала общение с Ризли строилось на обсуждении сухих фактов, но лёд разбился, как только была упомянута Франция. Нёвиллет всегда желал узнать больше о стране, в которой он родился, но провёл совсем мало времени из-за вынужденного переезда. Кажется, его собеседника было невозможно остановить, когда он рассказывал о маленьком французском городке, в котором вырос. И если рассказы о родном городе были довольно прозаичными и строились на теневой стороне Франции с разгуливавшими по её улицам бандами, то рассказы о другой части страны пробуждали давно погаснувшее для Нёвиллета восхищение. Ризли с упоением описывал, какой вид открывался с Монмартра, как трудно попасть на фестиваль в Каннах, какие забавные бывают французские диалекты и как красивы альпийские очертания. Он рассказывал про красоту лавандовых полей, про лазурные воды Сент-Круа и поросшие зеленью белые скалы Вердонского каньона. Эти описания даже вызывали лёгкую тоску — Нёвиллет всегда ограничивал себя в путешествиях, считая это излишним атрибутом. Он не совсем понимал, как ему стоит проводить время в отпуске и даже был готов, что его могут вызвать на работу, если не окажется свободных рук. Но красноречие Ризли заставляло захотеть увидеть описанные места вживую. Тяжело было представить, что этот человек совсем недавно был в полной изоляции — с его тягой к исследованию нового… «Пообещай, что обязательно сходишь туда, если окажешься во Франции». Доверить нечто, связанное с собой, казалось чрезмерным и переходящим границы. Но Нёвиллет чувствовал отдачу до такой степени, что открывался Ризли всё больше по инерции. Сначала это были небольшие рассказы о повседневных неудачах, которыми он бы не посмел поделиться с коллегами, затем — описание его волнений насчёт натянутости в отношениях с Фуриной. Нёвиллет не ожидал услышать в свою сторону столько поддержки — всегда считавший себя не самым лучшим отцом из-за отсутствия времени на воспитание дочери, он словно начинал чувствовать себя увереннее, когда кто-то другой беспрекословно верил в него. Обсуждение взаимоотношений в семье, как оказалось, невероятно сближает. Ризли был мастером в том, чтобы сгенерировать сразу большое количество историй о его дочке. Нёвиллет чувствовал, что испытывает искренние эмоции. Ему было тяжело представить, как Ризли повторял голоса и повадки персонажей из любимых мультиков Сиджвин — и от этого рассказы казались такими забавными. Если Нёвиллет всегда был скованным и сдержанным даже рядом с дочерью, Ризли делал всё, чтобы развлечь Сиджвин и не позволить ей заскучать. Этой способности можно было позавидовать. Разговоры с Ризли уже успели стать частью ежедневного графика Нёвиллета как обязательная часть дня. Это было похоже на способ получения дополнительной подзарядки и небольшого отдыха. Они ушли от формальностей: пришлось постараться, чтобы убедить Ризли, что он не обязан постоянно выказывать уважение. Нёвиллет замечал, как старательно Ризли избегал обсуждений времени, когда он был узником камеры смертников по велению чаши весов, на которой перевесила несправедливость. Он делился лишь положительными эмоциями — это впечатляло. Но всегда ли эти эмоции были искренними? Нёвиллет не знал, правильно ли он поступает, затрагивая такие темы. Но его не покидало предположение о том, что эту часть жизни старательно скрывают. Поэтому он позволил себе короткое «Ты можешь высказаться мне, если тебя тяготят воспоминания о тюрьме». В ответ Ризли лишь отшучивался, очень заметно переводя тему. Недоверие? Чем оно обусловлено? Но высказывать свои мысли не пришлось. Ризли хорошо чувствовал эмоциональное настроение диалога, поэтому быстро сориентировался, признавшись без дополнительных реплик: «Дело не в том, что я не хочу делиться своими переживаниями. Я предпочитаю не вспоминать об этом вовсе. Это часть жизни, которую я хотел бы вычеркнуть, как что-то, что происходило не со мной». Необъяснимое ощущение помочь справиться с последствиями тюремного заключения поглощало Нёвиллета всё больше. Он не хотел признавать это, но ему хотелось проводить время с Ризли как можно чаще, даже если через Интернет и всего лишь в нескольких сообщениях. Даже так, Нёвиллет не ожидал, что будет настолько опустошён, когда в один из вечеров Ризли не напишет ему совсем ничего. Нёвиллет придумает несколько причин: занятость на работе, проблемы с дочерью, плохое самочувствие; но самой реалистичной по его мнению причиной станет то, что Ризли уже не так заинтересован в нём и Нёвиллет не оправдал ожидания. Он вовсе не идол справедливости, как Ризли успел нафантазировать, а обычный человек со своими страхами и проблемами. Именно это… могло оттолкнуть. Отсутствие не ограничится одним днём. Сообщение не появится и на следующий день, и спустя два дня, и спустя неделю: Нёвиллет сочтёт ужасно безответственным поступком проверять мессенджер во время работы, но не сможет удержаться от того, чтобы не сделать это. Он поймает себя на мысли о том, что за несколько дней у него накопились вещи, которыми бы он хотел поделиться. Но поделиться было не с кем — диалог пустовал, как и до этого. Когда он стал до такой степени нуждаться в общении, что отсутствие Ризли вызывало болезненную грусть? Возникшую неизвестность можно было вмиг развеять, но Нёвиллет всегда рассчитывал на инициативу Ризли, считая, что тот больше заинтересован. Как же он ошибался… Дни продолжали бесцветно мелькать перед глазами, работа выполнялась с завидным усердием и тщательностью, но самый приятный фрагмент дня словно бесследно исчез. Может, Ризли действительно сильно заболел и был не в состоянии написать что-то? Может, он решил взять перерыв в общении — после чего напишет снова? Оставалось только строить догадки. Неизвестность рассеялась после рассказа уставшей секретарши о том, что очень усердный мужчина уже несколько дней подряд требует соединить его с Верховным судьей и изрядно надоедает. Секретарша вежливо уточнила, что не хотела беспокоить судью по такому пустяковому вопросу, но произошедшее начинает переходить рамки. Имя звонившего сразу заставило забыть о незаконченной работе и попросить немедленно соединить с ним. — Алло?.. Мсье Нёвиллет? Нёвиллет сжимает телефонную трубку крепче: он давно не слышал этот голос. При разговоре по телефонной связи лучше соблюдать формальности — разговоры прослушиваются. — Господин Ризли, случилось что-то важное, раз вы решили позвонить напрямую в Верховный суд? — Именно так. Не знаю, может быть, я слишком рассеянный из-за нестабильного состояния или же кто-то украл у меня телефон, но он, очевидно, потерян. Совсем, — голос Ризли хрипит из-за недовольства. — Как и ваш номер. Не могли бы вы его продиктовать? Нёвиллет облегченно вздохнул. Обоснование было на поверхности, и он мог бы предположить, что в действительности всё было именно так, если бы его мысли не застлали безрадостные предположения. Он продиктовал номер без колебаний. — Благодарю, — тон голоса сменился на более радостный. — Я не сильно вас отвлекаю? — Отвлекаете, конечно же, но можете продолжить, если есть что-то важное. — Это важно. У вас очень красивый голос, — Ризли тихо усмехнулся. — Может, мне суждено было потерять телефон, чтобы услышать его снова? Нёвиллет некоторое время молчал, обескураженный этим заявлением. Он чувствовал себя неловко перед людьми, которые будут прослушивать этот разговор, поэтому поспешил скорее прервать Ризли: — Это всё? — Полагаю, что да. Хорошего дня, мсье Нёвиллет. Я напишу вечером, как и всегда, — его улыбка чувствовалась даже сквозь стационарный телефон. Нёвиллет положил трубку. Его настроение заметно приподнялось. *** — Я чувствую себя… непривычно. Впервые разговариваю с кем-то по видеосвязи не в судебном заседании, — Нёвиллет слабо улыбнулся. После произошедшего недоразумения с пропажей Ризли больше, чем на неделю, Нёвиллет стал намного более открытым в их разговорах. Словно случайное отдаление помогло понять важность Ризли для него, как фрагмента пазла, который больше не хотелось терять. Он начал пренебрегать своим распорядком дня и позволять себе «послабления», иногда не дожидаясь вечера и делясь с Ризли чем-то, когда оставалась свободная минутка вне работы. Оба понимали, что не хотят останавливаться на одних переписках. И если Нёвиллет никогда бы не заявил об этом открыто, то Ризли легко инициировал звонок по видеосвязи. «У меня есть то, что невозможно передать буквами. Уверяю, это будет того стоить». Нёвиллет одёрнул себя на том, что слишком тщательно готовился к звонку, лишний раз проверяя то, как выглядит его причёска. Хорошо ли сидел на нём костюм? Эта мысль волновала — даже несмотря на то, что обзор камеры почти не захватывал его одежду. Поэтому Нёвиллет вздохнул с облегчением, как только подключился к звонку и увидел… Ризли в самой обычной повседневной растянутой футболке с взъерошенными волосами. Кажется, он не так сильно заботился о своём внешнем виде и подключился сразу же после тренажёрного зала. Так или иначе, Нёвиллет не мог не признать, что такой неаккуратный вид даже придавал Ризли больше шарма. — Не привык? Стоит ли мне превратить это в привычку? — Ризли усмехнулся, но быстро вернул серьёзное выражение лица. Он провёл рукой по волосам, откидывая их назад. — Я подумал, что нет способа узнать друг друга лучше, чем провести небольшую экскурсию по моей комнате. Нёвиллет молчаливо кивнул. Ризли не надо было уговаривать или повторять несколько раз. Энергично схватив ноутбук, он начал менять обзор камеры так, чтобы его собеседнику были видны несколько тренажёров, установленные прямо в комнате. Часть коллекции его оружия (в основном, складные ножи) находилась прямо в комнате рядом с книжными полками, наполнение которых Нёвиллет разглядеть не смог. Правда, не очень ровно наклеенные постеры рок-групп и подставки с многочисленными CD-дисками быстро смещали на себя фокус обзора, добавляя комнате юношеский дух бунтарства. Для Нёвиллета такой вкус в музыке был несколько непривычным, но он замечал, насколько это подчёркивает характер Ризли. Многочисленные браслеты и другие аксессуары с шипами дополняли интерьер комнаты. — А это плюшевый волк, который мне пришлось купить, потому что Сиджвин настаивала на том, что он похож на меня и обязан валяться у меня в комнате. Желание дочери — закон, не так ли? — он снова смеётся, и Нёвиллет замечает, каким мягким становится его голос, как только он упоминает Сиджвин. Нёвиллет слабо улыбается. — Сиджвин была права. Вы похожи. — Правда? — Ризли делает задумчивую паузу, после чего продолжает, сосредотачивая фокус камеры на себе, а не на комнате: — Да, интерьер не так богат, но комната в моём родном городе была намного меньше. Приходилось снимать квартирку, на которую хватало денег у студента, сбежавшего от родителей, а потом в том месте я так обжился, что съезжать расхотелось. — Сбежавшего от родителей? — Долгая и не самая радужная история, — проговаривает Ризли. — Эй, сейчас твоя очередь показывать свою комнату в ответ, а не моя очередь доставать скелеты прошлого. — Основная цель — узнать друг друга получше, не так ли? — Нёвиллет вдруг становится настойчивым, внимательно уставившись на собеседника. В переписке у Ризли всегда получалось избегать подобных разговоров, но в общении по видеосвязи, где они могли видеть и слышать друг друга, так легко ускользнуть от вопроса он не мог. — Не могу возразить. Что и ожидалось от Верховного судьи. Я только что попался в собственную ловушку, — Ризли какое-то время смотрит в одну точку, словно старается поставить определённый фильтр на информацию, которую он может рассказать на данный момент. — Кратко говоря: не лучшие отношения с родителями. Нёвиллет замечает интересную деталь: Ризли неосознанно дотрагивается до выделяющегося на фоне его кожи шрама под глазом, когда говорит об этом, слегка поглаживая его. — Как только у меня появилась возможность вырваться и зарабатывать свои деньги, я моментально ей воспользовался. Ограничил контакты с роднёй, хотя выпутаться из этого дерьма полностью получилось далеко не сразу. Если говорить совсем уж откровенно — переезд в США был конечной точкой в этой, как сейчас модно говорить, сепарации. И я поклялся, что стану достойным родителем, не повторяя ошибки тех, кто воспитал меня. Поэтому я так дорожу Сиджвин. Я хочу дать ей всё, о чем не мог бы и мечтать, когда был ребёнком. Нёвиллет подумал о том, что это объясняет, почему Ризли не боится идти напролом в любой ситуации. Почему он боролся до самого конца, даже будучи осуждённым на смертную казнь. Борьба была тем, как он привык жить. Он не знал, как можно по-другому. — И у тебя получается быть достойным отцом, — мягко проговорил Нёвиллет. — Мне жаль, если своим вопросом я вызвал неприятные воспоминания. Но в Штатах ты ощущал себя лучше? До обвинения, естественно. — Всё в порядке, — простодушно бросил Ризли, явно обрадованный комплиментом. — Здесь неплохо, хотя мои финансовые возможности и здоровье не помогают насладиться всем в полную меру. Но это так, неважно. Лучше покажи свою комнату. — В моей комнате нет ничего особенного, — Нёвиллет не преувеличивает: он действительно не считает, что это даст дополнительную информацию. Максимум расскажет о его вкусе в картинах (даже те когда-то были подобраны не без участия Фокалорс). — Но если тебе хочется увидеть кодексы и книги, я могу показать. — Я не верю тебе, — Ризли наклоняет голову набок с полуулыбкой, подпирая рукой подбородок. — «Великий верховный судья» не может быть окончательной характеристикой твоей личности. Ты так мало рассказываешь о том, что тебе нравится, но я знаю, что не бывает такого, чтобы личность человека заканчивалась на его должности. Я хочу знать обо всём, что тебе нравится. Но что ему в действительности нравится? Его удел — быть беспристрастным, нейтральной стороной, незапятнанной личной заинтересованностью. Вкусы всегда отходили на второй план, особенно если ставить их в один ряд с долгом. Нравилось ли ему что-то, что не было связано с другими людьми? Нёвиллет знал, что ему нравится печенье «Мадлен», потому что когда-то оно было любимым печеньем Фокалорс. Нёвиллет знал, что его восхищает опера — увлечение дочери этой сферой сподвигло заинтересоваться ей больше. Нёвиллет знал, что ему нравится, как выглядят перчатки без пальцев на мужчинах — даже если сам он бы никогда такие не надел, — потому что… Почему? Внезапный вывод заставляет заёрзать смешанных чувств. — Мне нравится порядок. Поэтому я не допускаю лишних деталей в комнате. Даже не знаю, что ещё мне нравится. — Постой… — Ризли блуждающим взглядом упирается в пустоту, но быстро возвращается в прежнее состояние. — Это не так. Ты любишь дождь, детективы и винтажные наряды. И это лишь то немногое, что я знаю. Упоминание настолько незначительных деталей приводит к неизбежному выводу о том, что Ризли слишком тщательно запоминает содержание их переписок. Когда в последний раз кто-то замечал такие мелкие детали о нём? — Обычно я не сосредотачиваюсь на таких вещах, но не могу это отрицать. — Значит, я был прав, — Ризли одаривает его победной улыбкой. — У каждого есть темы, касательно которых тяжело подобрать слова. Будь это мои вкусы или же твой период пребывания в тюрьме, — замечает Нёвиллет. Ризли заметно напрягается всем телом, будто всё его нутро протестует против упоминания того самого периода. Нёвиллет чувствует себя неудобно — уже второй раз за звонок он неосознанно затронул болезненную тему. — Я хочу понимать, как я могу помочь справиться с последствиями, поэтому упоминаю это, — говорит он предельно аккуратно. — Помочь? У Верховного судьи наверняка есть намного больше важных задач, чем помогать неизвестно кому. Я и без того в долгу, — немного спутанно проговаривает Ризли. — Не растрачивай свои силы на кого попало. С одной стороны, он был прав — они даже недостаточно знакомы, чтобы Нёвиллет сильно заботился о его судьбе. С другой стороны… Логика в данном случае давала сбой, потому что несмотря на все объективные данные и справедливые факты Нёвиллет уже давно не считал Ризли просто «кем-то». — Я бы не стал растрачивать силы на кого попало. Ты — больше, чем… Нёвиллет останавливается. Но что он может сказать? На чём основано это высказывание? Он теряется, так и оставляя фразу незаконченной, висящей в воздухе без продолжения — но в глазах Ризли появляется неожиданное понимание. — Знаешь, лучше бы тебе перестать говорить нечто подобное, потому что мои чувства от этого становятся только сильнее, — брошенная фраза Ризли словно разрезает натянутый между ними канат, на котором получалось балансировать до этого, отправляя Нёвиллета в пропасть отрицания своих чувств снова. Нёвиллет старался игнорировать этот подтекст, даже если он красной нитью проходил через любые их диалоги. И сейчас, когда это было обнажено, нагло выставлено наружу, он мог лишь стараться не смотреть в камеру, не зная, какие слова лучше подобрать. — Возможно, мне стоило промолчать, — вздыхает Ризли, замечая его бездействие. — Но это должно было быть понятно с самого начала. Я могу и дальше никак не проявлять свои чувства, если тебе так будет лучше. Он ожидал окончательного вердикта? Решения, которое Нёвиллет беспристрастно вынесет, словно это его очередная обязанность по работе? Разум путался в сомнениях, но сердце подсказывало единственный правильный вариант. — Мне… будет лучше, если ты продолжишь. Ризли сразу преображается, словно преданный последователь, который наконец услышал, что может возносить мольбы своему кумиру. Он улыбается ярче, чем Нёвиллет мог бы увидеть когда-либо на его фотографиях: — Понял. Хах, я чувствую себя преступником, когда слышу что-то подобное от тебя… — он понижает голос, переходя на формальный тон, который должен был быть давно забыт: — Верховный судья, может, любить вас — это преступление? Нёвиллет замирает, и время останавливается на какой-то момент. — Без фанатизма, пожалуйста, — спокойно отвечает он, прикладывая большое количество усилий, чтобы не улыбнуться в ответ.