Время перед фейерверками

      Если существовал мир, в котором можно было не бояться чужих глаз, то это был он. Укромный, тихий и совсем крошечный, существующий лишь в пределах одной комнаты. Его комнаты.       Уткнувшись щекой во влажную, жаркую подушку, Киллуа совершенно бесстыдно прижался носом к его оголенной смуглой шее. Вдохнул знакомый и от того такой приятный запах и прильнул сильнее, забираясь пальцами под край его свободной футболки, пробуя новые грани дозволенного.       Теперь, когда они признали давно очевидные чувства и смогли наконец обличить их в слова, они были вместе. Официально встречались, и все касания, которые и раньше приносили наслаждение, но оставляли после себя пустоту, вдруг подарили зашкаливающее ощущение безграничного счастья. Зарождаясь в сердце, трепещущая радость теплотой наполняла все тело от макушки до кончиков пальцев, накаляла кожу, сбивала дыхание и совершенно отключала разумность.       Будь они в квартире не одни, то точно бы попались, не в силах сдержать свое пылкое влечение. Но на этот раз им с Гоном улыбнулась удача. Счастливое стечение обстоятельств отправило тетю Гона Мито на новогодние праздники в ее родной город, к матери. Она неожиданно и спешно собралась на встречу выпускников то ли университета, то ли школы. Киллуа не был уверен, какое событие в действительности отправило ее в родные земли, потому как после прозвучавшего от Гона приглашения отпраздновать Новый Год вместе, потерялся в разбушевавшихся фантазиях, не слушая больше ни Гона, ни учительницу алгебры, перед уроком которой и было озвучено столь заманчивое предложение.       Правда тогда, влюбленно улыбаясь и предаваясь мечтам, Киллуа наивно упускал предстоящую сложность согласования этой затеи с родственниками, беспокоиться о которой стал позже, однако на удивление, все прошло гладко. После звонка тети Мито и каких-то волшебных, по всей видимости, слов, его мать растаяла и отпустила сына на всю выходную неделю к другу, снабдив того щедрыми карманными и увесистым пакетом продуктов сверху.       Так накануне праздника, когда Мито уехала на вокзал, оставив отказавшегося путешествовать племянника с охранником-псом Мортоном, Киллуа с рюкзаком вещей и передачками от матери ступил на порог ее дома. И единственное, что его интересовало помимо светящегося счастьем Гона, был вопрос: оставила бы Мито их одних так легко, если бы знала, что с недавних пор при любой возможности они целуются? Будь то у школы за гаражами, или в туалете, когда, отдавшись чувствам, прогуливают уроки, или дома, за закрытой дверью, где их не могут коснуться чужие взгляды.       Конечно, хотелось верить, что Мито бы их и не осудила, но смогла бы она позволить им оказаться так близко совсем одним?       Ответа на эти вопросы Киллуа не знал, но, если бы ответ тот оказался отрицательным, знать его он и не хотел. Пусть лучше их счастье как можно дольше остается их личным, осторожным и тихим. Ведь им самим еще так много предстояло о нем узнать. И узнавали они его прямо сейчас, беззаботно пропуская все новогодние передачи и трансляции.       Подсвеченные миганием желтой гирлянды они лежали на стареньком диване. Теплое дыхание Гона щекотало Киллуа лоб, заставляя концы маленьких пушистых волосков у линии роста волос касаться кожи. Создавая праздничную атмосферу, тихо играла из колонок компьютера попсовая музыка, то и дело заглушаемая сонным похрюкиванием Мортона. Из-за тонких стен доносился смех соседей, гудели трубы в ванной, но Киллуа слышал лишь слабый свист его заложенного носа и стук собственного сердца.       Никогда еще в новогодний вечер ему не доводилось валяться в кровати. Обычно приходилось суетиться, помогать матери сервировать стол, дорезать салаты и встречать родительских друзей, непременно одетым с иголочки и с дежурной располагающей улыбкой. И, не сказать, чтобы Киллуа не нравились семейные праздники, но в этот Новый Год впервые он чувствовал себя свободно.       Вместе с Гоном они вольны были заниматься тем, чем только вздумается, наплевав на все традиции.       Так совсем немногим ранее они лежали, закинув на друг друга руки и ноги, и успели пообниматься и поцеловаться так долго, что устали их губы и языки. Они отчаянно наверстывали упущенное, наслаждаясь моментом, когда никто не мог ворваться в их мир. И казалось, в этот волшебный новогодний вечер действительно сбылись все мечты.       Вот только… Киллуа все было мало. Пробуя вкус новых ощущений, он не мог ими насытиться. Его аппетит рос, точно предновогодняя инфляция, и сейчас, когда Гон, едва касаясь, ласкал через футболку его спину, Киллуа осознал, что желал большего. Сердце в его груди забилось от волнения, но смелости оказалось чуть больше страха, и с тонких его губ сорвалась короткая фраза:       – Потрогай меня под футболкой…       В следующий же миг пространство вокруг точно застыло. Гон замер, Киллуа сжался, и музыка, доиграв до конца, так некстати затихла. Пара секунд тишины, и цепкие когтистые лапы тревоги почти успели ухватиться за пугливые мысли, как вдруг ладонь, что нежно щекотала Киллуа между лопаток, забралась под одолженную объемную футболу. Медленно проведя пальцами по узкой талии, она следом соскользнула в бок и уверенно сжала выпирающие тазовые косточки.       В ответ сердце Киллуа забилось точно в пляске, и он почувствовал как раскалились налившись кровью его щеки. Он резко вдохнул, а на выдохе комнату наполнил неожиданный стон – реакция на внезапное прикосновение чужих губ и ласку чувствительного уха.       Его дыхание замерло, и распахнулись от неожиданности голубые глаза. Этот бесстыдный звук был громким. Чересчур громким, что смутил Киллуа столь сильно, что тот уже дернулся было отстраниться… как ладони Гона прижали его к себе крепче.       – Мне нравиться твой голос, не бойся… – коснулось раздраженного уха чужое дыхание, и на мочке у крохотного гвоздика остался мокрый поцелуй.       – Я и не боялся, – соврал Киллуа, но похоже, его тон прозвучал неубедительно, так как губы Гона исказила усмешка.       – Верю, – выдохнул он, опуская ладонь с пушистых волос вдоль шеи ниже и легонько через ткань царапая белоснежную покрывающуюся розовыми росчерками кожу.       Киллуа вздрогнул и вслед за ласкающими его руками прогнулся. Эти смуглые и такие бесстыжие пальцы всегда оставляли на нем следы. Не важно было, касались они нежно или грубо, ощущения, что они дарили, исчезали невероятно долго. И умелые их ласки, натренированные годами запретных игр, сводили с ума настолько, что затмевали страхи.       Под ними Киллуа млел быстро. Его переключатель с “хорошего мальчика” слетал вниз в мгновение ока, к положению, которому он еще не дал названия, но в котором смел фантазировать о переплетениях их обнаженных тел. И сейчас, опусти руку Гон чуть ниже, заберись он под край домашних шорт, и никакого сопротивления бы на своем пути он не встретил. Наоборот Киллуа бы с радостью позволил сделать с собой все, что угодно. Даже больше… он бы хотел, чтобы это все случилось именно с ним. Желательно здесь и сейчас, без лишних мыслей и сомнений. Чтобы прошлое, в котором столько времени растратилось впустую, не заразило трусливой медлительностью настоящее.       – Коснись ниже, – слепляя слова, прошептал Киллуа, боясь потерять охватившую его уверенность.       Отступать сейчас казалось чем-то равносильным провалу. Ведь кто знал, когда им еще представился бы такой прекрасный шанс, не боясь быть пойманными, насладиться друг другом.       – Ниже? – вторя жаждущему тону его голоса, уточнил будто бы совсем не удивленный такой решимостью Гон, и, когда Киллуа подтвердил свое желание вслух, его ладонь, лежащая на тазовых косточках, скользнула по худому боку к бедру, сжимая ляжку точно под округлой попой.       И пусть инициатором этого интимного касания был сам Киллуа, все же от неожиданности новых ощущений он распахнул рот в немом стоне, а глаза его округлились.       Теплая такая родная рука уверенно схватила его в недоступном чужим пальцам месте, и, противостоя волне необычных расслабляющих и будоражащих одновременно чувств, Киллуа пытался не потерять последнюю разумность, сосредоточившись на одном лишь доступном взору пространстве – комнате.       Его расфокусированный взгляд скользнул по глянцевому натяжному потолку, по полосатым обоям, заваленной учебниками верхней полке рабочего стола и уткнулся в подсвеченную экраном монитора миниатюрную елку. Мельком он даже отметил красоту переливающихся на ней игрушек. Но в следующий миг любые сторонние мысли из его головы исчезли – Гон без доли промедления проник под край коротких домашних шорт.       Киллуа, точно пойманный зверек, замер. Да, он сам просил и хотел большего, но такой решительности от Гона совсем не ожидал. Между ними всегда все происходило осторожно. И эта осторожность сохранялась по сей день. Каждым прикосновением, каждым взглядом и поцелуем Гон будто бы спрашивал разрешения, а Киллуа лишь молча подставлялся его ласкам, желая, но никогда не прося смелых действий.       Но… быть может в этом и заключалась ошибка?       – Тут? – аккуратно прижимая руку к нижней части защищенных боксерами ягодиц, спросил пробравшийся под ткань шорт Гон, и Киллуа осенило – чтобы стать друг к другу ближе, он тоже должен показать свою уверенность.       – Почти, – сам удивляясь своей храбрости, произнес он в ответ, а затем быстро приподнялся на локтях так, чтобы возвыситься над Гоном, и впервые в столь близкий момент посмотрел в его лицо.       Неожиданно, но щеки на смуглом лице его любви горели так же сильно, как и обдавало жаром кожу Киллуа. Радужка карих глаз скрылась за расширившимися зрачками, а грудь его от участившегося дыхания заметно вздымалась. Гон выглядел смущенным, чуть растрепанным и… возбужденным. И, посмотрев на такого Гона, Киллуа вдруг явственно понял, что его самый нежный и осторожный партнер, оттого и был столь аккуратен и нерешителен, что также никогда не был ни в чем уверен. Гон тоже хотел большего, но всегда останавливался, не отваживаясь переступить грань. И все это долгое время их двоих разделяла лишь робость и молчание.       – Кил? – тихонько, выводя Киллуа из мыслей, позвал Гон. – Что-то не так?       Нет, теперь, наконец заметив в любимых глазах беспокойство, Киллуа отбросил всякие сомнения. Он все еще надеялся разделить свой первый опыт с Гоном, и потому ему необходимо было показать свою решимость.       В следующий миг Киллуа перешел к действию. Сжав запястье запущенной в его шорты руки, он быстро ее сдвинул и поднялся. А потом не нашел решения красноречивей, чем расстегнуть ширинку и стащить со своих бедер верхнюю одежду, оставаясь в одних ничего не скрывающих белых боксерах.       Все произошло быстро. К брошенным на пол шортам следом присоединилась футболка. И Киллуа, чувствуя как стучит от волнения в ушах его сердце, обернулся.       – Давай дойдем сегодня до конца! – выпалил он звонко, перекрикивая тихую музыку.       Прошла секунда прежде, чем его лицо покрылось багровыми пятнами смущения и жар прилил к ушам.       Киллуа зажмурился.       Рядом с Гоном он становился полнейшим дураком. Нет, даже идиотом! Ведь… чтобы он там себе в своей голове не надумал, в первую очередь нужно было всего-лишь спросить, как Гон спросил разрешения перед первым их поцелуем, а уж точно не кричать во все горло пошлое: “Переспи со мной!”.       Но все оказалось проще. Из потока разогнавшихся в собственный адрес обвинений Киллуа вырвал голос:       – Давай, – принял его предложение Гон, и этот вечер разделился на до и после. Диван заскрипел, и Киллуа распахнул зажмуренные глаза. Тем временем Гон встал на колени и прямо на его глазах потянул вверх футболку, обнажая спортивную крепкую фигуру.       Киллуа сглотнул. Его взгляд, совершенно забывая о стыде, пробежался по выпуклым мышцам груди и аккуратно торчащим бусинкам сосков на фоне темных ореол, следом цепко обвел вниманием каждый кубик пресса и уперся в объемно торпорщащуюся зеленую ткань ниже пояса.       Обомлев, Киллуа замер, а ничего не подозревающий Гон стянул с бедер пляжные шорты. Из-под них показались забавные синие трусы с красно-белым принтом рождественских леденцов. Но совсем не рисунок, так идеально подходящий к празднику, заставил голубые глаза округлиться, а тот размер, что заворачивался в бок и натягивал темную ткань.       Нет, конечно, это было не первое знакомство Киллуа с членом Гона. За их долгую дружбу они множество раз переодевались и принимали душ в общественных местах, и тайком естественно все давно уже было изучено, но… Киллуа никогда прежде не видел Гона возбужденным. Да что уж там! Он даже через одежду чувствовал его член от силы пару раз и даже представить не мог, что тот вырастает таким… действительно впечатляющим.       – Все хорошо? – заметив охватившие друга оцепенение, спросил Гон, заглядывая в его глаза своими внимательными карими глазищами.       Он взглянул снизу, так и оставшись ростом меньше Киллуа, и следом легко коснулся нежных губ, запечатляя на них легкий поцелуй.       – Не смотри так, будто бы в первый раз его видишь, – усмехнулся он, а горячее его дыхание опалило раскрасневшиеся щеки. И этот приятный будоражащий жар вполне бы мог Киллуа расслабить, если бы быстрее он не сообразил чем вызван тот ироничный смех, последовавший за нежно произнесенной фразой.       Так, когда расплавляющаяся от желания светловолосая голова сложила два плюс два, Киллуа толкнул Гона прямо в его объемную и соблазнительную мускулистую грудь.       – Вообще-то таким в первый! И как ты вообще понял, куда я смотрю?! – перекрыл музыку недовольный возглас, а Киллуа мысленно выругался, припоминания своему возлюбленному все туполобость, через которую им вместе приходилось пробираться в поиске ключа к пониманию Гоном решения математических уравнений. И вот, когда надо было, Гон внимательностью совсем не отличался, а, когда нет, так пожалуйста, хоть лопатой греби!       – Аха-ха! Ну я не специально! Там просто невозможно было не понять, на что ты уставился! – рассмеялся Гон сильнее, а Киллуа почувствовал, что таким темпом на его щеках останутся ожоги от смущения.       – Дурак! – буркнул он, отворачиваясь, как следом вновь оказался в крепких объятьях.       По дыханию, опаляющему горящее от прилевшей крови ухо, Киллуа слышал, что Гон все еще молча смеялся, но почему-то в душе он не злился на него. Наоборот, его искренний и совсем беззлобный смех разрядил обстановку и позволил взять передышку, а нежные, но сильные объятья успокоили.       Чуть погодя, когда вспыхнувшее неожиданно раздражение рассеялось, Киллуа опустил подбородок на широкое смуглое плечо, и, прижавшись грудью к теплому торсу, закрыл глаза. Не теряя времени, Гон ласково скользнул ладонями ниже, устраивая их на тонкой талии, и, как по волшебству, в следующий миг из колонок заиграла любимая Киллуа песня, добавленная хозяином компьютера в специально подобранный новогодний плей-лист.       Долгое вступление едва слышно различалось на фоне сопения Мортона, но, когда исполнитель запел первый куплет, громкость увеличилась, и Киллуа заулыбался, стискивая развитую спину крепче.       – Ладно, прощаю тебе твою бестактность, – с улыбкой прошептал он, боясь своим громким голосом заглушить любимую музыку.       Гон же от его слов тихонько рассмеялся и ласково выдохнул прямо в аккуратную раковину раскрасневшегося уха:       – Хорошо. Но, если ты хочешь знать мое мнение, я считаю, что твой член намного милее.       – Но разве… – запнулся, ловя ускользающую мысль, Киллуа, пытаясь не раствориться в переливах музыки и звуках его чуть сопящего дыхания, – их называют милыми?       – Не знаю, как другие, но я называю, – прошептал Гон и воспользовался запрещенным приемом – его влажный язык размашисто скользнул по внешнему краю ушной раковины Киллуа, и тот потерялся и застонал, лишаясь связи с музыкой и всем их окружением. Об этой его слабости Гон знал, как никто другой – после поцелуев в ухо Киллуа не в состоянии был отказаться от удовольствия. Иногда, такая хитрость позволяла Гону избежать ненужных вопросов и слов, но сейчас ему и без уловок самим Киллуа дан был карт-бланш на полную свободу действий, которой Гон хотел насладиться сполна. И времени терять он зря не стал.       Россыпь его легких поцелуев покрыла аккуратное ухо Киллуа и край гладко выбритой щеки, заставив его отчаянеей ухватиться ослабевшими ладонями за крепкую спину. Он вжался в Гона, и, когда невесомые поцелуи сместились к шее, его дыхание стало глубоким и громким. А затем струйка воздуха, умело выпущенная из губ Гона, попала точно на тонкую жилку подставленного под ласки чувствительного местечка, и точка невозврата осталась позади. Киллуа задрожал, его ноги подкосились, а Гон опустил ослабевшего возлюбленного обратно на диван, нависнув сверху. Его ладонь тыльной стороной огладила четкую линию челюсти на светлом раскрасневшемся лице, а улыбка встретила встревоженный взгляд пронзительных небесных глаз.       – Не беспокойся. Давай просто сделаем как обычно, но зайдем чуть дальше, – опускаясь ягодицами на бедра Киллуа, произнес успокаивающим тоном Гон. – Я понял, что ты хочешь большего, – качнулся он, заставляя соприкоснуться твердые части их тел и почему-то совсем не теряясь от этого движения в словах. – Я тоже хочу, но и хочу насладиться этим моментом, когда ты дрожишь в моих руках.       А Киллуа дрожал. Он бы и хотел что-нибудь ответить своему хитрому обольстителю, так необычайно искусно подбирающему пьянящие слова, но лишь в голос ахнул, когда ласковые руки оставили бархатистые едва ощутимые дорожки на его боках. Следом Гон наклонился, уперся ладонью в одеяло у плеча Киллуа, и его чуть шершавые от покусываний на морозе губы поцеловали гладкую щеку.       – Расслабся, – выдохнул он, и его чарующий мягкий голос будто бы обернул Киллуа в кокон, пробравшись за пелену разделяющих фантазии и реальность мыслей.       В следующий миг все смешалось. Киллуа распахнул глаза и мерцание светодиодов гирлянды вдруг превратилось в светящиеся словно рамкой в мелодрамах снежинки. Больше не контролируя каждое свое движение, он потянулся вперед, поймал губами потресканные губы напротив и поцеловал, вкладывая в этот поцелуй все свои чувства. Он любил Гона до потери пульса, он мечтал отдать ему себя, мечтал кричать во все горло, заявляя, что этот прекрасный парень теперь только лишь его. Он хотел принадлежать Гону, и чтобы Гон в ответ принадлежал только ему. И если бы можно было поставить на нем клеймо, то Киллуа бы поставил, чтобы никто не запретил им быть вместе, чтобы не было страшно признаваться… другим.       Эти пугающие “другие”, которым еще не время было узнать все подробности, будто бы смотрели Киллуа в затылок. Невидимый взгляд преследовал его в школе, на улице, да даже в собственном доме, но… здесь, в комнате Гона, казалось, он исчезал. И именно в ней все чувства словно обострились, страхи отпускали и прикосновения становились ярче. Может быть от того, что тут был он?       Киллуа не знал ответ, но он его чувствовал. Гон был для него той крепкой стеной, той личной пристанью, где на волнах тихонько качались лодки, а от берега расстилались покрывалом усеянные полевыми цветами поля, где был чист воздух и где хотелось бегать босиком. И он сам мечтал стать такой же пристанью для Гона, он хотел подарить ему свободу, и потому, опустив все свои барьеры, бесстыдно стонал, извивался и трепетал для него, чувствуя как каждый вздох становится жарким, а кожа покрывается сотней мурашек.       Все было словно в другом измерении, словно они никогда раньше не баловались подобным, словно чувствовали друг друга впервые. Гон целовал каждый миллиметр его плеч, груди и живота, подводя все ближе к краю чего-то бессознательного, но приятного и чарующего.       А затем Киллуа остался обнажен. Его лицо окрасилось красным пламенем, но заботливые руки уняли вспыхнувший огонь.       – Ты такой красивый, – с придыханием прошептал Гон, и Киллуа растворился в нежности его глаз, точно сахарная вата в воде. Его сердце сжалось, а на губах появилась смущенная глупая улыбка.       – Я потрогаю тебя внизу? – продолжил Гон, и за его вопросом последовал легкий кивок – последнее, что Киллуа запомнил головой, а не телом. Дальше им завладели ощущения.       Получив разрешение, Гон первым делом обхватил изнывающий от желания член, и это такое простое движение пронзило Киллуа, вытянув точно струну. Рваный вдох наполнил его легкие, стон затих на середине, а в прикрытых глазах расплылись желтые огоньки гирлянды.       Не давая времени на осознание, Гон двинул рукой, и еще волна наслаждения разбежалась к пальцам рук и ног. Киллуа громко, в голос застонал.       От этого резкого звука подорвался спящий у кровати Мортон, с шумом поднялся на ноги, обернулся и ткнулся мокрым носом прямо Киллуа в бок, а у того мурашки разбежались по телу, и с жалобным стоном он перевалился к диванным подушкам, убегая от холодного касания.       – Тш! А ну иди отсюда! – рыкнул на ничего не понимающего пса хозяин, но, когда тот не сдвинулся ни на сантиметр, прикрикнул и указал пальцем на подстилку в углу комнаты: – Место!       Следом послышалось клацанье когтей по полу и грузный “плюх” у стены.       – Он ушел, – ласково выдохнул Гон Киллуа в ухо, и повернул горячей ладонью его плечо, вновь опуская спину дрожащего от любого касания любимого на диван. И все повторилось: руки, губы, глубокие вздохи и стоны. Калейдоскоп наслаждения окутал их двоих разноцветными бликами, обостряя чувства и желания. Киллуа прогнулся, дернулся, а затем резко, без предупреждения, вынырнул из гладкой от слюны руки и, пытаясь сдержаться, замер.       Еще бы немного и все могло закакончиться. Да, Киллуа бесспорно испытал бы наслаждение большее, чем когда-либо прежде ему доводилось испытывать. Ведь до сего момента его дыхание никогда еще не сбивалось настолько сильно, а от ощущения наступающего оргазма мышцы живота не сводило так туго.       Если бы Гон обхватил его вновь, Киллуа бы взорвался в следующую секунду, расщепившись на клетки в море удовольствия. Но к счастью, поток ласк перервался, и Киллуа остался цел… и крепок.       Чуть не добравшееся до экстаза удовольствие постепенно откатилось назад, и миг представившейся свободы подтолкнул к действию. Киллуа распахнул голубые глаза и уперся взглядом в возвышающуюся над ним фигуру, а, как взор его прояснился, казалось, позабыл, как дышать – синие боксеры с рождественским узором скользнули по рельефным бедрам Гона вниз.       И теперь между ними не осталось тайн.       С головы до пят нагие, разгоряченные и любопытные, они приблизились и коснулись друг друга кожей. Гон лег сверху, Киллуа обнял его, а мгновение спустя, когда их дыхания встретились, они поцеловались трепетно и нежно.       Вскоре их тела, не нарушая границ, сплелись. Сильные руки пробрались под спиной Киллуа и кроватью, развитая грудь придавила его к постели, а ноги заставили развести бедра шире. Но Киллуа не чувствовал себя зажатым, он также мог делать все, что хотел. Так его руки блуждали по прекрасному телу везде, до куда могли дотянуться, они гладили, ласкали, щекотали ногтями и щупали, а его ноги, закинутые Гону на поясницу, давали точку опоры, позволяя двигаться – бесстыдно тереться бедрами. Он не контролировал эти действия, не запрещал телу чувствовать, полностью отдаваясь во власть ощущений. И кроме себя Киллуа осознавал лишь Гона, его близость, его жар и желание.       Все же вокруг будто бы прекратило свое существование. Исчезла музыка, запахи еды, смех соседей, мигание гирлянды, и остались лишь они… одни, на мягком диване, в нежных объятьях и с прижатыми друг к другу бедрами.       И каждое движение отдаляло их от реальности все дальше. Соприкосновения сухой кожи пусть и вызывали дискомфорт, но дарили столько возбуждения, что прерываться не хотелось ни на секунду. Влага помогла бы им скользить друг по другу лучше, но наверняка привела к наслаждению раньше. И так все закончилось, не успев начаться.       В очередной раз качнувшись, Киллуа двинул бедрами, уперевшись в твердое и жаркое, и, не успев даже попытаться что-либо предпринять, брызнул, запачкав их животы. Он кончил даже не прикасаясь к себе, а Гон последовал за ним немногим позже, прежде размазав липкое его семя, как смазку, и скользя по нему.       А когда оргазм прошел, первым делом понадобились салфетки. Возможно то было от смущения или неловкости после первого их настоящего опыта, но Киллуа поспешил сосредоточиться на последствиях, а не практиковаться в красноречии, давая оценку минувшему процессу. Ясное дело им понравилось. Прямое доказательство красовалось на его теле.       – Стекает, – зачем-то прокомментировал он, подставляя ладони к скользящим по бокам каплям.       Гон ойкнул, тут же засуетился, подорвавшись с дивана, и выдернул целый пучок стоящих в коробочке под накрытым столом салфеток. После отправил Киллуа мыться, принес в ванную вещи, и, когда тот, приведя себя в порядок, вновь вошел в спальню, в ней более ничего не выдавало их первого настоящего проявления любви.       – Я налил шампанское, – полностью одетый произнес он и кивнул на место рядом с собой. – Скоро уже новый год, садись быстрей.       – Уже? – вырвалось у Киллуа, и он перевел взгляд со своего лучшего парня на часы.       – Ага! А надо еще поесть прежде, чем идти на улицу смотреть салюты.       Действительно. До нового года оставалось чуть меньше пятнадцати минут.       На лице Киллуа появилась улыбка. За приятным занятием время всегда шло быстрее, и это маленькое новогоднее чудо между ними еще одно тому доказательство.       Подойдя к пододвинутому столику, он уселся на чуть влажный от жара их тел диван, наколол вилкой куриную ножку и, когда первый кусок мяса попал ему на язык, понял, насколько голодным он был.       – А это вкусно! – оставляя все хрящики и сочленения нетронутыми, потянулся за добавкой Киллуа.       – Еще бы, я же готовил! – заулыбался, отделяя кусок пиццы Гон. Затем он рассмеялся, вспоминая, как тетя Мито отдирала первые его кулинарные творения от противня.       А потом настало время Х. На развернутом к дивану мониторе появилась классическая новогодняя картинка, зазвучали из динамиков громкие слова, а Гон умудрился локтем задеть открытую упаковку чипсов, и оставшееся от уходящего года время они собирали хрустящую картошку с пола. Так бы и пропустили заветный час, если бы Киллуа не взял все в свои руки:       – Гон брось ее! Уже куранты!       Оставив крошки на полу, они спешно подняли бокалы, и ровно в двенадцать часов послышался их мелодичный звон.       – Чтобы мы всегда были вместе! – озвучил желание Гон, буквально светясь от счастья, и Киллуа прикусил язык, не позволяя себе портить его настроение нудными домыслами о том, что произнесенные желания по приметам не сбываются. Он сам загадал точно такое же про себя, отпивая глоток пузыристой жидкости и закрывая глаза.       В следующее мгновение он почувствовал объятья и услышал шепот:       – Я люблю тебя, – признался Гон.       – А я тебя, – вторил ему, утопая в счастье и в грядущем поцелуе, Киллуа.       Их губы встретились, а на улице раздался грохот первых фейерверков. Там, за входной дверью было холодно, но почему-то Гон так мечтал попасть в этот холод и любоваться озаряющими небо разноцветными взрывами, что Киллуа не мог ему отказать в этом забавном желании. Это даже казалось милым, ведь будь воля Киллуа, он бы не вылез из кровати до самого возвращения тети Мито. Но за Гоном, за его Гоном, он готов был последовать куда угодно, тем более тогда, когда тот крепко сжимает сокрытую варюшкой ладонь и, улыбаясь во весь рот, тянет забежать за угол, откуда открывается прекрасный вид на россыпь украшающих небо светящихся шапок.       В ту ночь фейерверки еще долго грохотали, то тут, то там взмывая над крышами домов, а Киллуа не отпускал ладонь Гона, будучи уверенным, что вместе они смогут все, и что этот год, начавшийся с признания, принесет им счастье.