Вместе не страшно

Погода в этот будний день просто замечательная. Ветер развевает волосы, пробирается под лёгкую рубашку и щекочет обнажённые плечи. Ладошка тянется подправить сползшую лямку сиреневого топа. В сумке звенят ключи, забавно булькает вода в бутылке. Кьяра идёт до магазина вприпрыжку. Она улыбается, кажется, всем в этом мире. Так потрясающе искренне, что уголки губ непроизвольно растягиваются в ответной улыбке при виде неё. Не зря Арсений, когда увидел совсем ещё крохотную тогда малышку, предложил назвать её этим необычным именем. Оно затмило все остальные варианты, ведь их дочь, как и переводится это имя, ясная и невероятно чистая. Солнечная. Уставшая продавщица, когда пробивает девчушке пачку чипсов и сухарики, смотрит на неё уже без былого раздражения, которое появилось ещё с самого начала смены. Дети – это определённо что-то необыкновенное. Их любовь к жизни, светящаяся из закромов самой души, необъяснимо сильно завораживает. Упаковку безжалостно рвут тонкие детские пальцы. Кьяра закидывает в рот жевательную резинку и немного кривит вздёрнутый нос, безумно похожий на отцовский. Вкус мяты ей не очень нравится, но другого в магазине, к сожалению, не оказалось. Она решает себя не мучить и выбрасывает жвачку в урну, встретившуюся по пути к дому одноклассницы. Кьяра идёт к подружке, Савине, с которой они будут хрустеть чипсами под не особо страшный ужастик, комментировать его каждые пять минут — обе ужасно болтливые — и наслаждаться времяпрепровождением друг с другом перед расставанием. Начались летние каникулы, многие разъезжаются. И, несмотря на эту новость, Кьяра думает, что ничего не может испортить её хорошего настроения. Но она глубоко заблуждается. Попова ещё слишком мала для этого жестокого мира, в котором обитает множество придурков. Встречи с ними избежать практически невозможно. Но Кьяра верит людям. Кьяра верит в людей, как верил когда-то её папа. Она точно такая же — слишком, слишком наивная. — Эй, девочка. — А? — она шустро оборачивается, отчего кудряшки, льющиеся по плечам, подпрыгивают. Доверчиво заглядывает в тёмно-карие глаза и чуть щурится от вышедшего солнца. Потрёпанный вид мужчины, его поза гопника и заплетающийся язык определённо отталкивают. Запах спиртного, слышимый за километр — тоже. — Ты что-то обронила, — он усмехается вовсе не по-доброму. Обводит Кьяру пристальным взглядом: сначала пялится на обувь, затем на красные штаны, стянутые такого же цвета тканевым ремнём, на топик и еле скрывающую ключицы рубашку, незастёгнутую ни на одну из пуговиц. Девочка недоумённо поднимает брови. Она смотрит на закрытую сумочку, из которой точно не могла ничего выронить, чипсы и кириешки в руках. Не обнаружив на тротуаре ничего из своих вещей, Кьяра спрашивает: — А что? Я не вижу, — и снова улыбается, отчего на щеках появляются очаровательные ямочки. Весьма странный незнакомец сплёвывает и нечётко проговаривает своим хриплым голосом: — Не знаю. Девственность свою, походу, — и смеётся. Поднимается с корточек, начинает хохотать уже громче. Улыбка мгновенно сходит с лица. Впервые в жизни Кьяре не нравится чей-то смех. Он не кажется ей приятным или заразительным. Только если омерзительным. Она отходит на шаг назад и чувствует, как сильно начинают потеть руки. Людей в округе среди бела дня, как назло, нет, а мужчина нетвёрдой походкой продолжает на неё надвигаться, когда всё тело словно немеет от страха. Он шатается, с ухмылкой наблюдает за испуганным, удирающим ноги ребёнком, садится обратно на пыльный асфальт и берёт в руки почти опустевшую бутылку. Ему весело. Искренне весело. А Кьяре страшно и противно так, что на глаза наворачиваются слёзы. Пульс оглушительно стучит в ушах, в горле от быстрого бега ужасно сухо, но она не останавливается, продолжает с незашнурованными шнурками бежать и спотыкаться о камушки на пути. Впереди виднеется знакомое здание и цифра шесть, на которую она и ориентируется, буквально влетая внутрь своего подъезда с какой-то женщиной с коляской. Кьяра не придерживает той дверь, как обычно делает, лишь сбавляет скорость, потому что воздуха становится мало, нажимает на кнопку и заходит в тут же, хвала всем Богам, открывшуюся кабину. Вдох. Выдох. Руки трясутся, да и саму девочку едва заметно потряхивает. Она шмыгает носом и смотрит в зеркало. В отражении — красные от слёз глаза, пересохшие тонкие губы и слипшиеся ресницы. Тяжёлое дыхание прерывает тишину. Ещё чуть-чуть, и она будет дома. В безопасности. Кьяра осторожно выходит, уже не торопится, пытается найти в сумке ключ, и, когда находит, открывает дверь в коридор, разувается на коврике и тыкает на звонок — так жмёт, что кнопка едва не ломается. Если не бывает плохих людей, как объяснить поведение того мужчины? Разве это её вина? Чувство ненависти вряд ли назовёшь хорошим, однако, оно всяко лучше, нежели беспомощность или страх. Страх — ужаснее из всех, он липкий, тянет свои большие лапы и мёртвой хваткой цепляется за горло. Когда входная дверь распахивается, хватка страха будто становится слабее. Ведь теперь рядом папа, который ни за что не даст её в обиду. — Кьяра.. — безумно обеспокоенным голосом говорит Антон, хмуря брови. Недолго разглядывает её, затаскивает дочурку в квартиру и отводит на кухню. Садится перед ней на корточки и берёт за руки. Та молчит и поджимает губы, не зная, куда себя деть под таким взглядом. Хочется разреветься и рассказать всё, но ей вдруг очень.. стыдно? А Антон стоит просто в ахуе. Головой понимает, что нельзя расспрашивать и без того растерянную дочь, но сердце словно останавливается на секунду — она вся в слезах, растрёпанная и очень напуганная. Что вообще успело произойти? — Доча, не молчи, пожалуйста. Что у тебя случилось? Антон гляди и сам расплачется — навалилось столько за день, они ещё и успели с Арсом поссориться, а теперь Кьяра приходит заплаканная и молчит. Взгляд, почему-то, виноватый, но не могла же она из-за своего какого-то косяка заплакать? Кьяра переживания папы видит. Пытается что-то сказать, объясниться, но ком в горле мешает, мягкие поглаживания по волосам заставляют чувствовать себя ещё ужаснее. Собственная никчёмность ощущается как никогда ярко, и.. И плотину прорывает. Голубые глаза блестят от подступающих слёз. Сердце Антона сжимается. Влага скользит по щекам, очерчивает подбородок и с громким «кап» падает на кафель. Почему никто не предупреждал Антона, что слёзы ребёнка могут так ломать? Собственного, родного ребёнка — и родного вовсе не в смысле кровной связи. Антон встревоженно разглядывает лицо дочери. Она словно где-то не здесь. Это так чертовски пугает. Он убирает кудрявую прядку за слегка оттопыренное ухо и заключает её в крепкие объятия. Мягко гладит по спине и шепчет что-то глупое, но, видимо, помогает — плечи уже не так трясутся в судорожных всхлипах. Ткань толстовки сильнее мнётся в руке, так отчаянно дочурка в неё вцепилась. Все слова, расспросы — всё это абсолютно ей ненужно. Ей были необходимы объятия, чтобы наконец почувствовать себя спокойно — та самая хватка лап страха наконец слабеет, позволяя нормально дышать. — Мне стало так.. противно, пап, — тихое «пап» ещё несколько раз раздаётся эхом в голове. Антон всё в таком же ахуе. Слышится громкий хлопок. Зарёванная Кьяра и обеспокоенный Антон — первое, что видит Арсений, когда заходит домой. Он роняет всё, что было в руках, забывает, зачем пришёл, ведь собирался уходить. Забывает, из-за чего они с любимым поссорились. Забывает, что хотел поговорить, попросить прощения. Забывает обо всём. — Что за.. Что случилось..? — он подлетает к ним, охуевше-вопросительно смотрит на Антона и аккуратно касается макушки Кьяры. Вопрос он задаёт, разумеется, супругу. — Я не знаю. Я спрашивал, но.. — он замолкает и тяжело вздыхает — усталость из-за всего произошедшего берёт своё. Кьяра обнимает отца и прижимается к нему. Она почти успокоилась, но ей всё ещё волнительно, неприятно — из головы не выходит тот мерзкий мужчина. Страшнее всего стало, когда он, поднявшись, пошёл прямо на неё. А если бы она не убежала, смогла ли бы сейчас обнимать своего отца? И никто не учил, что в такой ситуации делать. Потому что Антон и Арсений, являясь прекрасными, по мнению Кьяры, родителями, забыли объяснить, что такие подонки бывают. Арсений и Антон – правда хорошие родители. Потому что выслушают, обнимут, будут рядом столько, сколько дочери потребуется. И, совсем измотавшись, столкнутся в дверях кухни, кинут тихое «прости», ведь по-другому просто не могут. Не могут долго злиться, обижаться, как маленькие дети. Ведь вместе они создали семью. Они сами должны воспитать ребёнка. И оба, сжимая друг друга в объятиях, поймут, какую же ответственность возложили на свои плечи. Но вместе не так страшно. — Я тебя очень сильно люблю, — шепчет Арсений на ухо Антону, и Кьяра, которая вышла попить, застывает в проёме, когда слышит это с кухни. Ей тоже больше не страшно.