Её победительница

      «Джинн Гуннхильдр — победительница семьдесят первых голодных игр!»

      Лиза вновь мысленно возвращалась к тому моменту, когда это было объявлено на весь Панем. Когда она сидела на диване у себя дома, сдерживая желание зажмуриться и заставляя себя делать хотя бы несколько вдохов в минуту, смотря на любимую женщину на экране, что безжалостно била человека ножом в грудь снова и снова, обезумев. Джинн — её Джинн — вся в крови, с ужасающей раной на левом глазу, что едва ли не оставила её наполовину незрячей, в изодранной куртке. Её Джинн, сведённая с ума ужасами арены и Голодных Игр.       Лиза никогда не интересовалась Играми. Она не могла переступить через себя и была не из тех, кто смотрит подобные вещи веселья ради. Минчи не видела в смерти ничего весёлого. Но когда Джинн избрали на жатве... Лиза уже тогда знала, что в этот раз она не сомкнет глаз, будет наблюдать за каждым жестоким убийством, лишь бы знать, что её девочка сможет это пережить. Её хрупкая Джинни, что не владела ни одним видом оружия и не имела шансов на победу.       А потом её Джинни выиграла. Девушка, на которую не ставил никто. Она пряталась в пещерах и среди деревьев первую часть Игр, вторую — убивала каждого, кого встречала на пути. На это было невыносимо смотреть. Невыносимо было видеть руки любимой девушки в крови по локти и вспоминать, как ими она гладила Лизу по голове, перебирая пальцами мягкие волосы. Ужасно больно было наблюдать за тем, как она получает шрам за шрамом, как острие ножа оставляет вечную пометку Игр на её лице и едва не лишает её глаза. Минчи хотелось забрать её как можно дальше от ужасов арены, напомнить Джинн, кто она такая на самом деле. Но Гуннхильдр нужно было выжить. И она выживала.       Каждая минута Игр была адом. Сплошное ожидание удара под дых от соперников или очередного извращённого трюка от распорядителей. От такого не сложно потерять голову. Или себя самого.       Джинн потеряла.       Последней каплей для её слома стало её последнее убийство. Убийство человека, которого она спасла от смерти из-за кровопотери ещё в начале Игр, того, кто был выбран с ней на жатве как второй трибут из дистрикта четыре. Чёрт её дернул так поступить: она всегда знала, что излишняя доброта её погубит, но союз с ним казался привлекательной идеей, потому как тот в совершенстве владел трезубцем. Да и не могла она позволить своему земляку умереть в тот момент, когда могла ему помочь.       И всё казалось не так плохо. В итоге они вынужденно разделились. А потом он остался последним. Но Джинн, казалось, уже отвергла в себе всё человеческое и не собиралась проявлять ни капли сочувствия.       «Или он, или я» — звучало в её голове заевшей пластинкой, пока она искала его едва ли не целый день среди деревьев.       Ни один мускул не дрогнул на её лице, когда она выбивала жизнь ножом из его груди. Она хотела вернуться домой. Она хотела выжить.       Позднее Джинн стала любимицей Капитолия. Они обожали её, готовы были следить за каждым её вздохом. Но теперь Гуннхильдр хотела лишь тишины.       Немного покоя среди всеобщего хаоса.       Её миновала участь стать игрушкой для особо желающих в руках президента Сноу, несмотря на её славу. Её любили, но боялись, и это совсем не делало её желанной.       А когда она вернулась, Лиза могла лишь крепко прижать её к себе. Стоять с ней на пороге их дома, медленно гладить Джинн по спине в укутывающей их тишине и чувствовать, что что-то внутри неё разбивается на части от вида любимой. Исполосованная шрамами, безразличная и разбитая. Ещё одна сломанная Играми жизнь.       И тогда начался персональный кошмар Лизы Минчи. Для неё не было ничего хуже, чем наблюдать за этим внутренним сломом. Она знала, что её Джинни безгранично винит себя за каждую пролитую каплю крови, что просыпается ночами от нескончаемых кошмаров, лишающих её сна и отдыха, что каждый громкий звук теперь — бесконечное напоминание о выстреле пушки, оповещающем о смерти очередного трибута.       Ещё более убийственным было её бесконечное молчание. Гуннхильдр хранила тишину так, словно на Играх ей язык отрезали. Она не говорила не то что о том, что её беспокоит — даже бытовые разговоры ограничивались кивком или, если повезет, сухим ответом. Лиза не могла этого переносить: её некогда открытая к любым темам девочка теперь была безмолвной фигурой, изредка подающей голос.       Джинн в зеркало на себя подолгу не смотрела. Поправила рукава рубашки да тут же отошла, поправляя чёлку так, чтобы та хоть немного прикрывала шрам на глазу. Лиза знала, как сильно это её беспокоит. Лиза знала, что её любимая теперь — сплошной клубок тревоги и горьких сожалений.       Минчи не молчала. Она каждое утро напоминала Джинн, что та прекрасна, что Игры не имели над ней даже толики власти, но та лишь кивала, ограничиваясь простым «спасибо», машинально целовала Лизу в лоб и шла на кухню, чтобы заварить себе кофе. Она казалась безжизненной и выжатой до последней капли. Так длилось полгода до её первого тура победителей.       А потом всё пошло к чёрту.       Тур не оставил от неё живого места. Она улыбалась в дистриктах, — так фальшиво, по знанию Лизы, — произносила заученные речи так, будто они были её собственными. В дистриктах её ненавидели, в Капитолии возносили до небес, а Минчи знала, что ей это всё так же безразлично, как если бы никто не обращал на неё и грамма внимания. Она без какого-либо удовольствия присутствовала на крайнем роскошном празднестве в Капитолии, даже не стараясь делать вид, что находящиеся там люди хоть немного ей симпатизировали.       А потом Джинн вернулась домой и пролежала на кровати без сил около двух дней. Лиза почти не отходила от неё: лежала рядом, держа Гуннхильдр за руку, иногда мягко целуя её в лоб. У неё самой уже не оставалось ни духа, ни терпения, она не переносила видеть её в подобном состоянии и знать, что ничем не может помочь. Это было её личной пыткой.       Лиза и сама начала переполняться ненавистью. К этому миру, где люди должны были умирать на радость другим, чтобы держать всех в страхе, под контролем; где на деле не было ни одного победителя, ведь каждый из них в итоге оставался сломленным.       Её собственная жизнь превратилась в ад. Она не знала, как расположить Джинн к себе и убедить её хотя бы на простой разговор. Мысли крутились в её голове, словно заведённые, и она ломалась под их гнётом. Лиза панически боялась, что её любимая никогда не откроется ей вновь.       Время тянулось медленно. Минута за минутой, день за днём, но ничего не менялось. Было тихо, тревожно и бесконечно больно.       Последние недели были особенно тяжелыми для Лизы, которую подкосила бессонница, и ещё более жуткими для Джинн, мучимой кошмарами куда чаще обычного. Она подрывалась с криком едва ли не каждую ночь, а потом подолгу не могла уснуть и просто лежала в тёплых объятиях Минчи, стараясь не думать ни о чем. Лиза шептала ей что-то, старалась успокоить, убедить, что всё будет в порядке и нужно лишь подождать ещё немного. Гуннхильдр засыпала лишь к рассвету.       Было бы счастьем, если бы эта ночь стала для них исключением из правила. Но Лиза так же не спала, бесцельно смотря в потолок и сложив руки в замок на животе. Её мысли были переполнены тревогами о любимой девушке, сожалениями о том, что она не вызвалась тогда добровольцем вместо неё, и даже о том, что Джинн не повезло родиться на год пораньше, чтобы уже не подходить под критерии для выбора на жатве из-за возраста.       И тогда в этой оглушающей тишине, в этом мнимом спокойствии раздался крик Гуннхильдр.       Она стремительно подорвалась на кровати, в тревоге оглядываясь по сторонам, и Лиза немедленно села тоже, хватая её за острые плечи и прижимая к себе.       — Тише, тише, моя девочка, — проговорила она тут же, мягко поглаживая по волосам желающую вырваться из ей объятий Джинн. Та была в этот момент как напуганный зверь: не понимала, кто рядом с ней, и не знала, что сейчас она в безопасности, в любящих руках. — Вдох и выдох, Джинн. Давай со мной?       Она медленно вдохнула, подавая любимой пример, и удовлетворенно улыбнулась, когда та повторила. Затем последовал такой же медленный выдох. Но её дыхание было таким же сбивчивым, она дрожала и шептала что-то несвязное себе под нос.       — Расскажи мне. Скажи, что снилось, Джинни, — спокойным тоном проговорила Лиза, гладя её по спине в надежде хотя бы немного успокоить. Она чувствовала, как слёзы Гуннхильдр неконтролируемым потоком катятся по её щекам, и ей самой хотелось завыть от боли.       Она ненавидела мир, который сломал её девочку.       — Я монстр, — едва ли не задыхаясь произнесла Джинн, хватаясь за ночную рубашку Лизы. — Я убила их всех, — её голос дрогнул на этих словах, и она всхлипнула.       Лиза легонько зажмурилась, сдавленно выдыхая и прижимая любимую сильнее к своей груди.       — Ты больше не на арене, — прошептала Минчи, целуя её в макушку. — Больше никакой крови, помнишь? Я держу тебя, Джинн, — проговорила она уже немного громче, увереннее. — Что тебе приснилось, родная? — спросила Лиза вновь, выдержав незначительную паузу.       Гуннхильдр всхлипнула снова. Сердце в её груди бешено колотилось, будто пыталось пробить себе путь наружу; в горле встал ком, мешающий проговорить и слово, и ей не хватало воздуха.       Её Игры ещё не кончились. Джинн всё ещё была на арене.       — Я убила его, — прошептала она. — Я убила его с улыбкой. Я... — она сглотнула и вдохнула полной грудью. — Я била его ножом. Руки в крови, лицо в крови, а я улыбаюсь и бью, — наконец произнесла она.       У Лизы на глазах выступили слёзы. Она чувствовала себя бессильной в этой ситуации, не зная, какие подобрать слова, чтобы не воззвать к ещё большей боли, кроющейся в сердце любимой девушки.       — Ты никого не убивала с улыбкой, Джинн. Я знаю. Я же смотрела, — она вновь оставила поцелуй на её макушке. — Это твоё подсознание играет с тобой, родная, — она слегка приподняла голову девушки за подбородок. — Ты веришь мне?       Джинн не ответила и вновь уткнулась носом в её шею, сдавленно выдохнув.       — Ты этого не хотела. Ты не хотела, Джинн, — убеждала Лиза, ложась на подушку и всё ещё держа Гуннхильдр в своих объятиях, заставляя её сместить голову на её грудь. Она накрыла их одеялом по пояс и вздохнула. — Ты не монстр, родная.       Джинн уместила ладонь на животе Минчи, и слова любимой скользнули глубоко в её сознание. Кто она, если не чудовище? Кто, если не убийца? Она больше не знала себя. Не знала, на что она способна. Она боялась причинить Лизе боль, боялась помутнения рассудка и желания ранить других.       Джинн искренне верила, что не заслуживала жизни, что не она должна была стать победителем этих Игр. Но вот она здесь, пытается восстановить дыхание, и её сердце всё ещё бьётся. Она не знала, что чувствовать. Она была уверена лишь в том, что ей от себя мерзко. В том, что шрамы по всему телу были заслужены и принесены за всю ту боль, коей она снабдила сполна других. В том, что Лиза должна была давно сбежать от неё и не тратить свою жизнь на такую дрянь, как она. Но вот она здесь, прижимает к себе, шепчет что-то ласковое и совсем не испытывает к ней ненависти.       — Ты будешь в порядке, родная, — тихо проговорила Минчи. — Мы всё поправим, да?        Джинн лишь хмыкнула что-то неопределённое в ответ и вымученно вздохнула.       Лиза старалась не терять веру в лучшее, и всё же происходящее давило на неё и хоронило её надежды заживо. Состояние Джинн было для неё ядом внутривенно.       Она так хотела всё исправить, но не представляла, как ей начать. Она не представляла, как залечить раны любимой девушки.       Лиза прислушивалась к тихому, более размеренному дыханию, поглаживая Гуннхильдр по плечу.       И никогда она ещё не чувствовала столько безысходности, как в этот момент.