Jingle bell (Go to hell!)

Город отмечал Рождество. Вокруг гремели канонады фейерверков, разноцветные всполохи вот уже несколько часов окрашивали тёмное небо в пёстрые цвета. Морозный ветер приносил откуда-то отголоски смеха и песен. Из каждого окна звучали тосты и пожелания счастливого Рождества. На небольшом выступе почти у самой вершины огромного недостроя сидел Санта-Клаус. Одной рукой он крепко держался за ржавые зубья арматуры, торчащие из бетонной стены, а во второй руке сжимал уже почти пустую бутылку виски. Костяшки пальцев на этой руке были сбиты в кровь. Кровью было покрыто и лицо Санты, а под одним глазом уже успел налиться яркий синяк. Красный полушубок и штаны старика были грязными, местами протёртыми до дыр. Неудивительно, ведь по пути сюда он то и дело спотыкался, падал и скатывался по пыльной лестнице, считая своим грузным телом каждую ступеньку. Санта-Клаус выглядел совершенно растерянным и потерянным. Он смотрел вниз на заснеженную улочку, по которой время от времени проезжали машины и пробегали радостные прохожие. Иногда Санта даже слышал обрывки их разговоров, что ещё больше вгоняло его в депрессию. — Не может же такого быть… Ну просто не может! — пробормотал Санта себе под нос. Сверху раздалось фырканье оленей, которые словно соглашались со своим хозяином. Олени, запряжённые в ярко-красную, украшенную жёлтыми звёздами и блёстками карету, вот уже почти час топтались на плоской, припорошенной снегом крыше небоскрёба, позвякивая колокольчиками. Животные явно не понимали, что они здесь делают. Проводив мрачным взглядом толпу гуляк внизу, Санта горько усмехнулся и снова поднёс бутылку к губам, опрокидывая в себя остатки обжигающей жидкости. Затем закашлялся, скривился и отставив бутылку в сторону, сунул руку в карман шубы. Оттуда старик достал потрёпанный лист бумаги. Лист был усеян именами и цифрами. — Не может такого быть… — снова пробормотал старик, часто моргая. — Чтобы все они… Да как так…?! Это был список детей, которым Санта-Клаус должен был принести подарки в ту ночь. Сейчас этими подарками, наверное, лакомятся рыбы. Пролетая над рекой, Санта бросил мешок в её тёмные воды. — Джейкоб Уайт, 13 лет, Линкольн-авеню 39, — прочитал Санта первое имя в списке. Буквы засветились розовым цветом, замерцали, и напротив имени тут же проявился написанный невидимой рукой текст. — В течение четырёх месяцев воровал у бабушки таблетки от повышенного артериального давления, подменяя их витаминками, из-за чего миссис Уайт трижды увозили в больницу в карете скорой помощи… Санта выдохнул и покачал головой. Он уже читал этот список много раз, но зачем-то перечитывал снова и снова, будто пытался убедить себя, что где-то ошибся, где-то недосмотрел, что-то пропустил… — Амелия Грин, 9 лет, Оксфорд-стрит 16. Вместе со своей подругой, двенадцатилетней Оливией Смит из соседнего дома, насмехалась над ветераном войны Бобом, дразнила его и снимала это на видео… Старик тихо выругался и сжал лист бумаги в руке. Он знал, что будет дальше. Дальше будет двенадцатилетний Майк Томпсон, который вместе со своим братом топил в городском пруду бездомных щенков. Потом Алиса Кэролл, которая, начитавшись различных советов в сети, подмешивала слабительное в утренний кофе отчима. Она ненавидела нового мужчину мамы и втайне мечтала его убить. Пока всё ограничивалось кровавыми рисунками и фантазиями в дневнике. Но это лишь пока. Санта пожалел, что прикончил очередную бутылку виски так быстро. Хотелось пить ещё и ещё, чтобы отключиться, стереть из памяти, забыть как кошмарный сон. Ни одного хорошего ребёнка в списке! Ни одного! Как такое вообще могло быть? Список становился короче с каждым годом, но никто в офисе Санты и подумать не мог, что он закончится так быстро и внезапно. Что же сделали с душами этих чад? Если раньше всё ограничивалось невинными шалостями, то сейчас оказалось, что дети докатились до настоящих преступлений. — Что же с вами будет дальше… — прошептал старик, вытирая грязным кулаком слезящиеся глаза. Внезапно откуда-то снизу раздался громкий крик, а за ним звон разбитого стекла. Санта скосил взгляд на мансарду на противоположной стороне улицы. Там вовсю разворачивалась сцена: женщина бросала в мужчину кухонную утварь, а тот уворачивался и пытался остановить её. Оба поливали друг друга отборными ругательствами и, судя по всему, были изрядно подшофе. У дальней стены Санта заметил детскую кроватку, из которой выглядывала чья-то кудрявая голова. Горько улыбнувшись, старик посмотрел на список, который всё ещё сжимал в руке. Это был номер 94, Макс Норманн, пять лет. Неужели даже этот ангелочек оказался среди «плохишей»? Что такого мог сотворить пятилетний ребёнок? — Бросал в стену хомячка, подкладывал осколки посуды в тапки отца, размазывал по стене… О Рудольф, я этого не вынесу! — простонал Санта, схватившись за голову. В ответ сверху раздался тревожный свист. Верный Рудольф чуял настроение хозяина как никто другой. Но что он мог сделать, простой олень? — Катитесь все к чертям собачьим! Вы, ваши дети, весь ваш чёртов мир! Рано или поздно вы сгорите вместе с ним! И вы этого заслужили! Варвары! Санта резко поднялся, застонал, опасно покачнулся, но сумел удержаться на узком выступе. Мятый лист бумаги, который старик выпустил из рук, подхватил ветер и тут же унёс куда-то в ночь. Санте уже было плевать. Он принял решение. Внизу по тротуару шагала очередная нетрезвая компания. Если бы кто-то из них сейчас поднял голову и посмотрел вверх, то увидел бы странного человека в красно-белой одежде, стоящего на краю узкой бетонной плиты. Но вверх никто не смотрел, компанию не заботило ничего, кроме мыслей об очередном баре, в который они планировали завалиться с минуты на минуту. — Дух Рождества… — пробормотал старик. — Его смерть на вашей совести… Дождавшись, пока компания гуляк скроется за поворотом, Санта выдохнул, прикрыл глаза и, разжав уже окоченевшие пальцы, сделал шаг вперёд. Тррррррррр! — А-а-а-а-а-а! Раздался жуткий треск рвущейся ткани, а затем сдавленный крик. Шуба Санта-Клауса зацепилась за торчащие из плиты ржавые зубья арматуры, и он повис между этажами, нелепо дёргаясь и болтая ногами. Со стороны он был похож на какого-то причудливого толстого жука, которого кто-то пришпилил кнопкой к стене. — А-а-а-а… по-мо… кхх-х-хр… Ткань снова затрещала, воротник шубы врезался Санте в горло. Он задёргался сильнее, замолотил ногами по воздуху. Олени наверху зафыркали, затопали ногами, зазвенели колокольчиками. А затем шуба разошлась по швам, руки старика выскользнули из рукавов и его грузное тело стремительно полетело вниз. А парой мгновений спустя раздался глухой, противный шлепок — и вот уже под бесформенной грудой на тротуаре растекается тёмная лужа. Олени, издав протяжный и полный боли рёв, взмыли вверх, унося уже пустую карету прочь, в чёрное морозное небо. В этот раз навсегда. Когда спустя полчаса с телом Санты возились прибывшие медики, вокруг уже собралась приличная толпа зевак. Какие-то подвыпившие парни никак не могли поверить, что это не рождественский прикол, и продолжали свистеть, хлопать в ладоши и выкрикивать какие-то глупости. Если бы кто-то из зевак посмотрел вверх, на мрачный и холодный скелет недостроя, то заметил бы, как почти у самой вершины на фоне тёмного неба развевается красная ткань, точно кровавый штандарт. Но вверх никто не посмотрел и кровавый штандарт не заметил. Как никто не заметил и смерть Рождества. Всем давно было плевать.