Тепло

В комнате становится до невозможного душно. То ли Вова виноват, то ли летний зной. Лёне кажется, что ещё немного, и он покраснеет настолько, что просто лопнет. Когда кожу над шеей прикусывают, парень давится вздохом, подставляясь поудобнее. Вова молчит. Сверкает своими глазами-океанами, а в них, Амурский готов поклясться, черти пляшут. Надолго брюнет взгляда не задерживает: надавливает на плечи Лёне, призывая лечь обратно на кровать, а сам тянется к шее, методично оставляя на ней багряные отметины. Хабаровску дорогого стоит попытка не издать и звука, но такого Приморский не оценивает. Брюнет отрывается от шеи, заглядывая в лицо Лёни, и облизывает поблескивающие и слегка опухшие губы. Вова наклоняется близко-близко, не сводя глаз. Лёня тяжело сглатывает. — Не молчи, — с придыханием говорит брюнет, свободной рукой поддевая чужой сосок. Амурский дёргается с тихим охом и выгибается, на что Вова улыбается, блуждая руками по чужому телу. У Владивостока руки — сплошное тепло. Жаром обдает каждый сантиметр кожи, по которому проходятся ловкие ладони. — Чёрт, ну хватит уже, — то ли просит, то ли ругается Лёня, когда касаний становится чересчур много. Любой взгляд на Вову — пытка. Тот выглядит настолько желанно, что у парня во рту пересыхает и пальцы в дрожь впадают, стоит этим голубым глазам с ехидством блуждать по чужому лицу. Положение, в котором Лёню зафиксировали, кажется чем-то инородным. Амурский привык брать на себя инициативу, проецируя все свои потаённые желания на Вове, реакция которого — открытая книга. Уж он-то и не был готов меняться ролями, совсем не умея принимать внимание. Приморского в подобном уличить было сложно: по нему и не скажешь, что он может вот так вот нагло вжимать кого-то в кровать, требуя не сдерживать стоны. Да и как их вообще сдержать, когда каждый сантиметр твоего тела горит под ловкими руками? Правильно, никак. Когда губы Владивостока находят чувствительную кожу шеи, смолчать у Лёни не выходит. Он откидывает голову, с непривычки пытаясь увернуться от касания, но получается не очень. Вова это тоже понимает, сквозь поцелуй улыбаясь тому в шею, а затем снова прикусывает ее, чувствуя, как тело под ним вздрагивает. — Вова! — взрывается Амурский, возмущённо прижимая ладонь к месту укуса. Приморский улыбается, растягивая припухшие губы в улыбке, когда лица Лёни касается густой румянец. Хабаровск хмурится, но когда Вова тянется за поцелуем — не сопротивляется. Лишь стонет в губы, стоит брюнету невзначай качнуть бедрами. Теплые пальцы оглаживают живот, царапая кожу, и Лёня взвыть готов от того, как умело Вова граничит на уровне приятной боли. По коже наверняка расползаются красноватые царапины, которые тут же аккуратно приглаживаются пальцами, словно извиняясь. Когда рука тянется в талии Приморского, тот останавливается, с причмокиванием разрывая поцелуй. Заглядывает в лицо Хабаровску, перехватывая кисть, и облизывает влажные губы. — Мы же договорились, — говорит Володя, откидывая чужую руку на постель, и наклоняется, пальцем скользя от живота до резинки домашних штанов. — Что сегодня веду я. Лёня смолкает. Пораженно зарывается этой же рукой в волосы и тут же резко выдыхает, когда Владивосток сквозь ткань штанов сжимает возбужденный член. Неаккуратным движением брюнет дергает пальцами вверх-вниз, заставляя Амурского жмуриться от ощущения ткани на плоти, и ухмыляется, когда светловолосый тянется вслед за рукой, которую Вова тут же убирает, насладившись реакцией вдоволь. Из чужих уст вырывается разочарованный вздох, который тут же сменятся удивлённым стоном, стоит Володе аккуратно прикусить кожу над ключицей, следом тут же проводя по ней языком, как бы извиняясь. Тянет Приморский непозволительно долго, невесомо оглаживая кожу под руками, на что Лёня молчать не может и не хочет. Возмущение наполняет его пропорционально возбуждению, но стоит ему открыть, как Володя моментально задевает пальцем сосок, прикусывая кожу над ним. Амурского выгибает, когда заряд тока проходится по телу, и тот разочарованно и досадливо сжимает челюсть, не говоря абсолютно ничего. Вова, черт бы его побрал, колючий характер Лёни знает на все сто, как знает и то, что с Амурским напрямую договориться нельзя: нужно идти на ухищрения, вроде тех, которыми промышлял сейчас Вова, оставляя на белой коже груди расцветающие засосы. Хабаровску голову сносит от того, как сильно хочется перевернуть брюнета на кровать, отобрать инициативу и дорваться наконец до чужого тепла, но он может лишь тихо постанывать, выгибаясь вслед горячим касаниям Приморского. Когда терпения остаётся совсем немного, Вова приподнимается, пересаживаясь с чужих бедер на постель. Лёня приподнимается на локтях, сдерживая удивлённо-разочарованный вздох, когда тяжесть чужого тела пропадет. Приморский аккуратно касается колен светловолосого, удобнее устраиваясь между ними, и смотрит терпеливо-искушающе, улавливая судорожное дыхание Амурского. Пальцы цепляются за резинку домашних шорт, и от брюнета не скрывается то, с какой жадностью Лёня глядит на них. Когда одним резким движением Вова избавляется от Лёниных штанов, тот давится резким вдохом, падая обратно на простыни. Хватка на члене появляется совершенно неожиданно: лёгкими движениями растирая стояк, Приморский не сводит взгляда с Хабаровска, что активно хватал ртом воздух, избегая голубых глаз напротив. — Лёнь, — зовёт Владивосток. В ответ тишина. Светловолосый молчит, пряча красное лицо в сгибе локтя, и зло хмурит брови, сдерживаясь, что не прошипеть что-то вроде «тебе именно сейчас приспичило говорить?». Володя, напротив, его недовольного взгляда будто и не замечает, продвигаясь по стволу выше, и зажимая пальцами налитую кровью головку. Комнату разрывает сиплый стон, на что брюнет, улыбаясь, повторяет снова: — Лёнь, — Амурский готов начать молиться, все, лишь бы не сталкиваться с этим взглядом, но пути назад уже нет: голубые глаза, словно магниты, притягивающие к себе, заставляют неотрывно глядеть в ответ. — Сегодня я сверху, помнишь? — чертыхаясь, Лёня резко кивает, вызывая у парня над ним улыбку. — Да хоть посередине, — задыхаясь, шипит Хабаровск, сходя с ума от умелых пальцев на члене. — Сделай уже что-нибудь, ч-черт возьми!.. — не выдерживает Амурский, тут же запрокидывая голову назад и падая на простыни. Лёня громко стонет, сжимая ткань, и совершенно не понимает, что на него так влияет: теплые пальцы или полный желания взгляд, словно черт из табакерки появившийся в обычно спокойных и расслабленных глазах. Как бы то ни было, Амурский думать об этом времени не находит: его с головой окутывает возбуждение, и тот, нуждаясь в большем, приподнимает бедра, толкаясь в чужую руку. Сверху раздается недовольное цоканье и вторая рука быстро опускает Лёню обратно, фиксируя в таком положении. Сдержать разочарованного стона не получается и тогда, когда с члена пропадают чужие пальцы, оставляя сгорающего Лёню одного. Кровать скрипит, когда с нее пропадает вес чужого тела, и Лёня может только непонимающе вертеть головой, следя за тем, как Вова наклоняется над ящиком, что-то оттуда доставая. Когда тот возвращается, Амурский аж подбирается: устраивается поудобнее, смахивает с лица черную прядь и расправляет плечи, непонятно перед кем приводя себя в порядок. То, что Вова держал в руках, на кровать падает первым: баночка лубриканта скатывается к рукам Лёни, а чуть поодаль красноречиво лежит серебряный пакетик презерватива. Что-что, а к подготовке Вова относился серьёзнее Лёниного. Сам же Приморский на место возвращается особенно эффектно: на ходу срывая с себя домашнюю футболку, тот ставит колено прямо между ног Хабаровска, плавно наклоняясь к лицу парня. Брюнет оставляет на губах быстрый поцелуй, намеренно долго не задерживаясь на чужих устах, и широко улыбается, слушая чертыхания Лёни, для которого ощущение чужой кожи играло большую роль. Руками он находит лубрикант, со щелчком открывая его, и специально игнорируя цепкий взгляд Амурского, медленно выливает смазку на пальцы, нагревая ее. Отложив тюбик, Вова поудобнее устраивается между разведенных ног светловолосого, на пробу вводя первый палец. Над ухом раздается судорожный вздох, но протеста не следует. Аккуратно двигаясь, Приморский неспешно добавляет второй палец, чувствуя, как нетерпеливо сжимается Хабаровск, чувствуя внутри слабые намеки на заполненность. Раздвигая пальцами жаркое нутро, Вова не отказывает себе в удовольствии припасть к белесой коже бедер, выцеловывая на ней узоры. Лёня тихо бормочет что-то вроде «ну что ты как девчонкой», и тут же выгибается до хруста в позвоночнике, когда чужие пальцы натыкаются на комок нервов. — Нашёл, — улыбается Владивосток, несколько раз проходясь под этим же углом. Лёня, совсем не сдерживаясь, громко чертыхается, с непривычки сводя колени, но цепкая хватка на бедре фиксирует одну из ног, открывая обзор на совершенно штампованного и разгоряченного Амурского. — Я с-сейчас!.. — хрипит парень, тут же досадливо поджимая губы, когда пальцы резко пропадают, оставляя его на самой грани. Рассерженного взгляда Приморский не замечает, как и игнорирует чужое бормотание. Брюнет избавляется от остальной одежды невероятно быстро, резким движением раскрывая пакетик презерватива. Раскатав его по всей длине, Вова не сдерживает судоходного вздоха: всё-таки, приступать к сути ему хотелось не меньше, пускай и перспектива усмирить строптивого Лёню была соблазнительной. Пальцем размазав остатки смазки по стволу, Владивосток пристраивается поудобнее, направляя головку к входу. Приморский перехватывает чужой взгляд, встречаясь с горящим янтарем чужих глаз, и словно спрашивает: «готов?» Ответом ему становится лишь нахмуренные в нетерпении брови, и сиплый стон, когда брюнет резким движением входит почти во всю длину, выдыхая в унисон с Хабаровском. Лёня откидывается на простыни, резко хватая ртом воздух, и цепляется за простыни, привыкая к инородному ощущению заполненности. Быть снизу для него не в новинку, но и частым явлением не бывает, от того и каждый такой раз сносит крышу неимоверно, заставляя захлёбываться в ощущении заполненности. Даже не успев привыкнуть, лежать так долго Амурский не сумел: рвано качнул бедрами, вырывая из чужих уст стон, и вцепился ногами в спину, притягивая Вову ближе. Долго быть ведомым у Лёни, в прочем, не вышло: тот быстро нашёл удобный способ двигаться, приподнимая и опуская таз, и так бы и продолжал, если бы чужие пальцы с силой не вдавили его в кровать. Возмущения, что грозились вырваться наружу, Вова заглушает резким толчком, вслушиваясь в чужой громкий стон. Темп находится быстро: размеренный и глубокий, он тормошит Лёню, заставляя чувствовать каждое движение внутри себя с особой чёткостью, от чего тот жмурится, отворачивая лицо от донельзя довольного Приморского. Тот лишь облизывается, наклоняясь к открывшемуся участку шеи, и проводит языком от ключиц до местечка под челюстью, выбивая у Лёни судорожный вздох. Владивосток знает абсолютно все эрогенные зоны своего партнёра и пользуется этим без зазрения совести, прикусывая челюсть парня под ним, пока свободные пальцы царапают чувствительную кожу живота, вынуждая светловолосого выгибаться навстречу касаниям. В комнате становится неимоверно душно. Кажется, будто Вова сгорает каждый раз, когда толкуется в горячее нутро, прижимаясь ближе к тёплому телу Амурского, что бормотал несвязный лепет, с головой ударившись в удовольствие. Каждый новый толчок проходится по телу Лёни зарядом тока. Стоит Приморскому поменять траекторию, Хабаровску и вовсе кажется, что тот взрывается снова и снова, чувствуя, как Вова заставляет дрожать все естество, прижимаясь ближе. Когда на возбужденный донельзя член опускаются чужие пальцы, Лёня удивлённо охват, до боли хватаясь за плечи Володи, что ничуть не жалуется, втягивая его в поцелуй. Рука быстро подстраивается под темп, и Амурский с ума сходит, до боли прикусывая чужую губу в порыве эмоций. Вова не ругается и не злится, лишь слегка надавливает на головку, наращивая темп, а Лёне кажется, что он сейчас взорвётся, точно петарда. Голова кружится от каждого неаккуратного касания, и Амурский жмурится, ощущая, как низ живота скрывает узлом. Приморский хрипит, когда с каждым новым толчком предоргазменная теснота становится до невозможности удушающей, едва ли не до боли сжимая его член. Хабаровск тянется навстречу толчкам, не выпуская из хватки плечи. Тело горит до невозможного. Касания Вовы по ощущениям — раскалённое тавро. В них парень и сгорает, чувствуя, как терпеть уже невыносимо, и из последних сил двигается навстречу бёдрам Владивостока, с хриплым стоном изливаясь тому на руку. Брюнет и сам не сдерживается, когда член окольцовывает горячая плоть, и за несколько толчком заканчивает и сам — с громким и облегченным стоном. Моментально тело обдает холодом: пот стекает ручьями, и Лёня, кажется, стекает вместе с ним на простыни, обмякая в чужих руках. Обессиленные пальцы Хабаровска выпускают из хватки Вовины плечи. Парень дышит шумно и резко, прикрывая подрагивающие веки, и тихо шипит, когда Приморский аккуратно выходит из него. Владивосток выкидывает использованный презерватив в мусорку возле тумбочки, подцепив с нее же салфетки. Он аккуратно вытирает вымотанного и уставшего Лёню и, следом укладываясь рядом, притягивает в объятия, слушая неровное дыхание. — Чтоб я ещё раз согласился на уступки, — буркнул Амурский, не открывая глаз. — Ещё скажи, что не понравилось, — с поддевкой говорит Вова, хитро поглядывая на парня. — Понравилось, конечно, — вяло соглашается Хабаровск. — Но знай, ты — чёрт. Сраный инкуб, не иначе.